Спасти

Услышав за спиной оклик Игнашевича, Игорь в каком-то смысле даже выдохнул. Это должно было случиться уже давно. Ведь только слепой мог не заметить его состояние в эти дни. И только самый беспечный идиот мог не захотеть разобраться, какого черта тот, кто должен быть лидером, ведет себя как тюфяк. Он был в этом уверен. И ожидание момента, когда припрут к стенке и потребуют объясниться, выкручивало жилы, висело над головой как дамоклов меч. Но этот момент все не наступал. С ним общались как обычно, на него не смотрели косо - если только обеспокоенно - и ни о чем не спрашивали. Он не понимал. Он ведь видел, как они нервничают, как зреет в них предматчевый мандраж, грозящий перерасти в панику. Видел, как на обеде некоторые не могли усидеть за столом, шатались с тарелками в руках по залу, кучкуясь то там, то тут в попытках подбодрить друг друга. Это все была его вина. Это он не мог поддержать, найти верных слов, отводил глаза, чтобы они, стремящиеся победить, не прочли в его взгляде уже почти признанное поражение. И при этом никто еще не предъявил ему претензий, никто не призвал к ответу за бездействие. Это не влезало ни в какие рамки акинфеевской логики. Это нервировало, выбивало из колеи еще сильней. И сейчас боязнь предстоящего разговора мешалась внутри с чувством смутного облегчения. Он несколько раз гадал, как это будет, станет ли команда вести разборки с ним всем составом или отправит парламентером кого-то одного. Сергей был один - Игорь видел по длинной одинокой тени на ярком газоне. Тень приближалась, ростом догоняя его собственную, цепляющую макушкой линию ворот. Что ж, спасибо, что не толпой. Он развернулся к другу лицом, тут же сощурясь на ударившее в глаза солнце. - Да, Серёж, чего такое? - Поговорить надо. Ты чего в тренажерку-то не пришел? - Игнаш вопросительно кивнул головой. - Да, блин, РФС-ники заебали, - скривился Игорь. - До самого обеда им отчетность составлял, мозги просто в кашу. И это была чистая правда. Он был не уверен, что вообще успел бы на обед, если бы сам Черчесов не пришел отпрашивать его у вошедших в бюрократический раж функционеров. - Трудно быть капитаном, - Серёга коротко хохотнул, лишь добавляя нервозности и без того уже накрутившему себя Акинфееву. - О чем поговорить-то хотел? - поторопил тот, переводя тему, и внутренне весь подобрался. - О Смолове, - удивил его вмиг посерьезневший Сергей. - Он не в порядке. Выслушав товарища, Игорь от огорчения закрыл лицо ладонью в перчатке, не сдержав тяжкого выдоха. Конфликт в команде перед важнейшим матчем, Господи, это же почти всегда приговор. И все из-за него. Нет, конечно, он не имел влияния на решения тренерского штаба по стартовому составу. Но израненная психика сейчас работала только в одном направлении, заставляя во всем видеть свою вину. Ведь, в конце концов, Фёдор был неправ не во всем, с Артёмом у них и правда теплые отношения... Были, тут же одернул он сам себя сквозь мгновенно вспыхнувшую боль. Он мог ведь додуматься, что такое возможно. Мог проследить, заметить, что что-то не так. Или не мог? Поначалу, пожалуй, до тараканов в голове посаженного на лавку Смолова дела не было никому, не только ему. Артём феерил на острие атаки, игра удавалась, и это было главное. А потом... потом он физически неспособен был заметить, что что-то не так. Сложно обращать внимание на состояние других, когда сам трещишь изнутри по швам. Но это не оправдание, нет. - Серёж. Я не виноват, что он не играет. Я Космосу не советчик. Он отнял руку от лица и прямо смотрел на Игнашевича против яркого света. - Я знаю. - Тот кивнул. - Не переживай. Все знают. Обожженные солнцем глаза начали слезиться. Акинфеев отвернулся. Теперь он смотрел на край поля, куда подтягивались ребята в ожидании начала тренировки. - С чего ты взял, что все знают? - медленно проговорил он, кусая губу и безуспешно пытаясь сморгнуть пелену с полуслепых от света глаз. - Откуда ты знаешь, что у них в мозгах? Фёдор думает одно, Артём другое... - он прервался, услышав в собственном голосе надлом. - Кто еще? - Кто еще что? - не понял Игнашевич. Игорь сцепил зубы и опустил голову, принимаясь вместо ответа сосредоточенно перестегивать перчатку. Собственная ладонь, затянутая в толстую синтетику, плыла перед глазами. И в этом уже нельзя было обвинить едкое солнце. - Игорь? Голкипер кусал губы. Треск широкой липучки на манжете эхом отдавался в ушах. Или то трещали его рвущиеся нервы? - Кто еще имеет ко мне претензии, но не озвучивает их вслух, - он коротко обрубал слова, с трудом складывая из них лихорадочно бегающие мысли. - Они чего ждут? Матча? На матче у нас и без этого будет до хера проблем, поверь мне, - его прорвало, накопившиеся напряжение и боль вырвались наружу, голос предательски зазвенел. - Так, ты что несешь? - сурово перебил его Сергей. - У тебя теория заговора? Тебе хоть кто-то что-то предъявлял за все эти дни? Игорь не смотрел на него. В ушах стучал пульс. -Н-нет, но... Федя... - Он стиснул обтянутое липучкой запястье так, что кончики пальцев под перчаткой запульсировали. Игнашевич закатил глаза. - Ты дурак или притворяешься? - резко спросил он и хмыкнул, когда вратарь наконец вскинул на него взгляд исподлобья. - Вон, - махнул головой на сгрудившуюся у края поля команду, - посмотри на них! Игорь послушно повернулся туда, куда показал Сергей. Парни у бровки дурачились в ожидании тренеров, играясь футбольным мячом в "горячую картошку". Заметив взгляд вратаря, кто-то помахал ему, и вслед тут же взметнулось еще несколько рук. Ребята загудели громче, улыбаясь. Во всплеске их гомона Акинфеев расслышал веселое «Игорёха, давай к нам!» - Ты правда думаешь, что люди, у которых к тебе претензии, могут выглядеть так? - спросил Игнашевич почти у него над ухом. – Они выбрали тебя капитаном, они за тебя, они тебе доверяют. А ты тут накрутил себе хуй пойми что, - он постучал пальцем вратарю по лбу, заставив того вздрогнуть от неожиданности. Игорь таращился на него, никак не в силах уложить происходящее в голове. От слов Серёги сердце билось сильней, пытаясь разгореться бешеной надеждой, но что-то мешало внутри, сжимало чернотой зарождающийся огонек. Это все просто слишком хорошо, так не бывает. - Да херовый из меня капитан, Серёг, - выдавил он, протолкнув слова через ком в горле. - Посмотри на меня! Я должен вести команду за собой, говорить что-то правильное, так? Игнашевич фыркнул. - Ну, я, конечно, понимаю, у тебя опыт капитанства поболее моего, - протянул он с сарказмом, - но по мне, это все стереотипы. Вокруг тебя взрослые мужики, ты серьезно собираешься толкать их вперед сладкими речами? Тебя не за ля-ля уважают, а за уверенность на поле, - произнес он менторским тоном и, подавшись к нему, доверительно добавил: - И, поверь мне, если бы у них действительно были к тебе претензии, тебе бы их высказали еще после той тренировки. Акинфеев опять уставился на него, не веря своим ушам. Если это так, тогда... тогда у него за душой просто какой-то космический кредит доверия от всей команды. Разве такое может быть? Всю свою сознательную жизнь он был уверен, что не должен показывать слабость. Иначе конец, иначе начнут презирать. Вот Артём же начал. Ему сдавило горло. Он быстро отвел глаза. - Еще раз тебе повторяю, тут все за тебя. – Игнаш похлопал его по плечу. – Все, выдохни уже. И давай, приходи в себя, самое время. - Я… - Игорь открыл рот, чтобы сказать, что не сможет прийти в себя вот так просто, но тут же захлопнул его. Возражать после всего услышанного было физически невозможно. Тренировка запаздывала. Наставников все не было - очевидно, сразу после капитана команды сотрудники РФС взялись за них. Сборники, видимо, устали маяться дурью и теперь занимались более полезными вещами - вразнобой разминались, финтили с мячом. Глаза Игоря метались по их лицам. Горячий огонек все же прорвался через тьму внутри и заметался по грудной клетке, разрастаясь, больно распирая ребра. Такое знакомое, но почти забытое за эти дни чувство. Это оно всегда вело его вперед, оно заставило выстоять на пенальти с испанцами. - Серёж... - точно опомнившись, он обернулся к старшему товарищу, но увидел лишь его удаляющуюся спину. Игорь глубоко выдохнул и только тут ощутил, сколько сил отнял этот разговор. От нервного перенапряжения дрожали ноги. Он развернулся к воротам. Взгляд упал на сиротливо лежащий в углу сетки мяч. Игорь прошагал вперед, присел на корточки, выгребая его из рамки, попутно переводя дух. Покрутил, подбросил в руках, поймал кончиками пальцев, еще раз, и еще. Он знал, что все еще не в лучшей форме, что до «прихода в себя» ему далеко. Но ведь совсем недавно было намного хуже... а сейчас в руках впервые за это время была уверенность. Он распрямился и развернулся, опять щурясь от солнца, залившего поле. Носившихся по нему с мячом парней он за эти недели уже привык считать семьей. Но сейчас, после разговора с Серёгой, впервые смотрел на них по-другому. Не как на толпу великовозрастных детей, за которыми глаз да глаз. Как на опору, которой никогда не смел попросить сам. Надежда, бившаяся внутри огоньком, раздулась в ревущее пламя, наконец вырвалась из клетки ребер и заполнила собой все. Каждый мускул и нерв, каждую мысль. Они ведь еще не проиграли. Ничего еще не решено. Ничего не ясно, кроме одного: эти люди, сборная России, своей верой в него лишили его права сдаться. Он будет биться. За всех них. Игорь опустил мяч на одиннадцатиметровую отметку и разбежался, вгоняя всю заклокотавшую внутри силу в удар по воротам. ... На поле появился Черчесов, один, без своего штаба, и очень злой. Господа из РФС, судя по всему, достали его до печенок. Игорь от ворот смотрел, как полевые игроки, словно подстегнутые, заметались вокруг него, следуя отрывистым указаниям. Почему-то среди них не было заметно Артёма. Артём. Внутри тут же заныло, заметалось от одного лишь произнесенного про себя имени изуродованное сердце. Игорь резко одернул сам себя, заставляя боль утихнуть. Надо справляться с собой, надо жить дальше. К нему подошли Лунёв и Габулов, до этого тусовавшиеся с полевыми. Стауче все еще задерживался, и вратари взялись за перекаты и прыжки без него, по очереди тренируя друг друга. Так продолжалось какое-то время, пока их не остановил Черчесов, подозвав Андрея с Владимиром к себе. Как правило, это означало, что дальше Игорю будут бить пенальти. Но что-то снова застопорилось, у кромки поля замаячили силуэты в штатском, и тренеры опять направились к ним. Как же достали эти футбольные бюрократы. Игорь раздраженно закатил глаза и отвернулся от поля, принявшись распрыгиваться в рамке ворот. Несколько минут он разминался в одиночестве. А потом за спиной раздался глуховатый удар, и рядом со штангой ворот прокатился мяч. И почему-то мгновенно участился пульс. Акинфеев помедлил полсекунды и стиснул челюсти, прежде чем развернуться к пришедшему. - Марио? Бразильский защитник активно закивал, подходя ближе. На лице Фернандеса, как и всегда, светилась широкая улыбка, вот только сейчас за ней проступало что-то неуверенное, что-то серьезно-печальное пряталось в окруженных веселыми морщинками глазах. - Ты пришел мне пенальти бить? А где Артём? – не сдержался Игорь и тут же прикусил язык. Мгновение назад он почему-то был уверен, что, обернувшись, увидит Дзюбу. Возможно, потому, что одиннадцатиметровые удары на всех тренировках до этого дня с ним отрабатывал именно Тёма, либо Тёма плюс кто-то еще. А может быть, потому, что увидеть его хотелось, хоть внутри все и сжалось от этой мысли. И, увидев перед собой Фернандеса, голкипер испытал что-то очень похожее на разочарование. - Допинг-тест, - от вопроса Марио почему-то занервничал, и его португальский акцент стал совершенно невыносимым. – И… нет, не пенальти, - прибавил он, переступая с ноги на ногу, - я хотел поговорить. Игорь нахмурился, вопросительно наклоняя голову. Бразилец явно пытался справиться с собой. - Слушаю тебя, Марь… - он постарался выглядеть спокойным, хотя внутри ёкнула тревога. Ведь, судя по его виду, Марио собирался говорить явно не о себе. И что-то Игорь был сейчас не уверен, что выдюжит еще один разговор по душам. Фернандес шагнул чуть вперед, глубоко вдыхая, как перед прыжком с обрыва. - Игорь… Он стиснул кулаки, и его глаза вдруг нехорошо потемнели. - Прости, я знаю, что это не мое дело, но ты мой друг, и я не могу оставить так… должен знать… - Он запнулся и мотнул головой, отваживаясь. – Тебя обидел Артём? Одному Богу известно, чего стоило в этот момент Игорю удержать лицо. Его словно окатили водой, пульс заметался испуганным зайцем. - Что?! Марио, почему ты так решил? - Он не мог поверить, что кто-то подумал, будто в его разбитости в последние дни виновен Артём. И теперь второй раз за последние полчаса в мозгу безумной птицей билось лихорадочное "Сколько их? Кто еще так считает?!" - Просто вы… вы всегда раньше… а сейчас… - Фернандес краснел и бледнел, заламывал пальцы, судорожно вспоминая русские слова, и безбожно частил, почти сбиваясь на родной язык. – Ты последние дни… как по-русски сказать… сам не свой… И раньше вы вместе ходили, а сейчас… сейчас… Марио, кажется, исчерпал весь свой запас русских слов и теперь хватал воздух ртом, сокрушенно разводя руками, не в силах выразить, как беспокоит его состояние Игоря. - Нет, Марио, нет, успокойся, - Акинфеев покачал головой и слабо улыбнулся своему защитнику. - Артём никогда меня не обижал. Он не солгал бразильцу. У него не было злости или обиды на Дзюбу. Была боль от резких слов, впившихся в сердце, вставших в мозгу на повтор. Но за нее вратарь не мог злиться на своего форварда, даже если бы захотел. А он не хотел. Это было невозможно, пока память хранила теплый взгляд голубых глаз и клыкастую улыбку. Кажется, лишь сейчас он по-настоящему осознал, насколько Артём стал ему близок за последнее время. И теперь, когда их отбросило друг от друга слишком внезапно и больно, Игорь чувствовал себя как инвалид, которому отняли конечность. А скорее, самой этой конечностью, отделенной от живого тела. Это ты виноват. Ты сам все разрушил. Ты теперь противен ему. Неужели и правда? Но перед мысленным взором одна за другой вставали картинки последних дней. Где Артём не бросил его, где утешал, где грубые, большие ладони так бережно отирали слезы со щек. Кажется, он никогда не сможет забыть их прикосновения к своему лицу. И крепкое объятие, и истовый шепот, обещающий «не оставлю». Разве могло такое быть неправдой? Разве так себя ведут с тем, кто противен? Кому ты врешь? Ты даже сам себе противен, б л я д ь. - Так, Марио, - он тряхнул головой, заставляя себя переключиться на взволнованного бразильца, - скажи, почему ты решил, что Артём сделал мне что-то плохое? – Игорь серьезно, пристально смотрел на защитника, словно мог по его глазам определить масштаб бедствия, творящегося в мозгах команды. – Это только ты так решил, или кто-то еще? Марио энергично замотал головой. - Нет, нет! Мы это не обсуждали, - тут он почему-то заметно стушевался, отводя взгляд, - вы, русские, вообще не любите об этом говорить… - О ч…чем об этом? – кипер непонимающе моргнул, и Фернандес вдруг залился краской. - Нет-нет, я, я… ничего, прости! – пискнул он и уже почти подорвался прочь, но Игорь удержал его за рукав. - Подожди, Марь… Когда он поймал сконфуженный взгляд бразильца, где-то на краю подсознания мелькнула догадка, о чем об этом думал Марио. Но Игорь, сосредоточенный на другом, не успел ухватиться за нее. – Давай-ка вот что... - это напрашивалось, он должен это сделать, пока не начались еще какие кривотолки, - ...завтра мы все поговорим на установке. Скажи это всем, хорошо? Марио быстро и мелко закивал, явственно стремясь ретироваться как можно скорей. – Спасибо, - Игорь отпустил чужой рукав и задумчиво посмотрел вслед припустившему прочь товарищу. Тренеры наконец вернулись на поле. Черчесов был явно взвинчен и активно подгонял ребят криками. Из-за сдвига тренировки разминку сократили до минимума, и совсем скоро началась двусторонка, где места в воротах заняли Игорь и Володя Габулов. Заведенная сердитым Черчесовым, команда носилась по полю практически самозабвенно. Они горели своей мечтой, они хотели побеждать. И Акинфеев, видя это, сам загорался этой жаждой борьбы, забывая обо всем прочем. Мяч летел в створ ворот часто; он вновь и вновь бросался за ним, то вытягиваясь в струну, то складываясь пополам, и где-то глубоко, в самом дальнем углу занятого игрой сознания трепыхалось странное ощущение - будто что-то не так, чего-то не хватает. Антон Миранчук обвел Смольникова и, прорвавшись к углу вратарской, от души зарядил мяч в правую «девятку». Игорь взмыл в воздух, вытягивая руку вверх, и летящий снаряд врезался в черную перчатку. Энергия движущегося тела ударила в плечо. Мяч ушел далеко за поле. Черчесов дал свисток, команда взорвалась радостным гулом. Игорь поднялся с газона и вдруг замер, поняв, чего же ему «не хватало». Что было не так, как в последние дни. Он не чувствовал боли. Нет, ну, чувствовал, конечно, для вратаря это в целом привычное ощущение. Вывернутое плечо гадко ныло при определенных движениях, немного тянуло спину, но это было даже близко не сравнить с тем, что он испытывал на предыдущих тренировках. С тем, что не заглушали даже таблетки. Таблетки. Он едва не задохнулся, осознав, что даже не пил их сегодня. Просто забыл. Что бы было, облажайся он так еще сутки назад? Страшно представить. А сейчас… Это все Артём. Его знания, его руки! Душа буквально пела. Игорь засиявшими глазами поискал среди сборников двухметровую фигуру. Хотелось подойти, нет, подбежать, поделиться радостью и крепко, благодарно обнять… Обнять? Да он даже разговаривать с тобой не станет. Ты противен ему, забыл? Он тут же опустил голову. Действительно, забыл, увлекшись игрой, поймав волну. Вмиг потухшим взглядом он обвел поле еще раз, но Артёма так и не увидел. *** Игорь честно старался не смотреть по сторонам, но все равно взгляд то и дело метался от тарелки под носом к столу, за которым ужинали зенитовские сборники. На душе было паршиво. Он искренне верил, что виноват перед Артёмом. Он хотел бы поговорить с ним, попробовать как-то объясниться, просто взглянуть в дорогое лицо. Но страх оказаться ненужным, получить отпор мешал, заставляя с дрожью отводить глаза всякий раз, едва в поле зрения попадала знакомая фигура. Именно поэтому он не замечал, как сам Дзюба смотрит на него. Как посеревшие от горя глаза с болезненной жадностью ловят каждое его движение – и утыкаются в стол, стоит ему едва поднять голову. Артём клял себя за трусость, но совладать с ней не мог. Он боялся, так боялся, что, встретив взгляд своего вратаря, увидит в нем тот же мертвенный холод, что тогда, сразу после. Что своей глупой, необдуманной грубостью поломал все, что было еще цело, что столкнул Игоря в ту же пропасть, из которой все пытался его вытащить. Если так, то это конец всему. Он не слушал, что говорят товарищи за столом, не замечал шуток Лунёва, уйдя в себя, собираясь с духом и силами, чтобы оторвать задницу от стула и начать уже исправлять то, что натворил. Но, когда он, наконец, решившись, поднялся со своего места, за «армейским» столом Акинфеева уже не было. Он захлопал глазами, смятенным взглядом обводя уже начавшую пустеть столовую, но Игоря не нашел. И от этого сердце сжалось, зашлось вдруг болезненным страхом. Артём выругался и, не обращая внимания на сокомандников, подорвался из-за стола прочь – догонять уже покидающих зал остальных армейцев. Догнать в итоге удалось только Марио. На удивление, тот вместо своего обычного дружелюбия почему-то смотрел на него волком и раскололся не сразу. Услышав-таки, что Игоря забрал Эдуард Николаевич – врач сборной, - Артём было пулей подорвался в сторону медкабинета, но Марио, тихоня Марио, удивил его второй раз за эти минуты. Он остановил его железной хваткой за плечо и, глядя прямо в глаза, пообещал на чистом русском, что ему, Дзюбе, несдобровать, если с Игорем что-то случится. Артём выслушал его, ошалело хлопая ресницами, и рьяно закивал в знак своей понятливости. По хребту расползлась холодком, ударила в затылок догадка, что Марио что-то знает. Но времени думать об этом не было, ноги уже сами несли его в сторону врачебного кабинета. Облегчение от того, что неизвестность относительно местонахождения Игоря исчезла, сменилось на новую тревогу: что случилось, зачем он понадобился доктору прямо сейчас? *** Ответ на этот вопрос, на самом деле, лежал на поверхности – для Игоря так точно. Когда Безуглов не терпящим возражений тоном пригласил его на осмотр больного колена, он напрягся, но не удивился. В последние дни он по понятным причинам старался избегать командных врачей, но наивно бы было думать, что медштаб сборной, знающий историю его травм, позволит ему делать это целую неделю. Эдуард попенял ему за то, что долго не заходил, и мягко, но настойчиво потянул за собой в медицинский кабинет. Игорь попытался было увильнуть, заверив доктора, что у него все нормально и болевых ощущений нет, но шансы избежать осмотра были явно равны нулю. В смотровой он не стал снимать мягкие спортивные штаны, лишь закатал их до колен, чтобы не светить полузажившими ссадинами и синяками на бедрах. Безуглов немного странно посмотрел на него, но, слава Богу, не стал ничего спрашивать. Осмотр казался бесконечным. Эдуард долго ощупывал его колено со всех сторон, простукивал четкими движениями пальцев, бережно сгибал и разгибал ногу. Потом так же долго ругал Игоря за невнимательность к своему здоровью и делал прогревание специальной лампой. Акинфеев старался не смотреть ему в глаза, лишь молча жевал губу, кивая на его справедливые упреки. - Завтра подойди обязательно, посмотрим динамику. Понял? И поспи нормально, - Безуглов окинул настороженным взглядом его лицо – заросшее, осунувшееся, с синяками под глазами. – Сильно нервничаешь? Может, тебе успокоительное прописать? - Нет-нет, не надо, спасибо, Эдуард Николаевич. До завтра. – Игорь пожал доктору руку и, держась по струнке, вышел из кабинета. И только оказавшись поодаль, в опустевшем в ожидании отбоя коридоре, позволил себе устало выдохнуть, ссутулить расправленные плечи. Может, надо было все же соглашаться на успокоительные. Он пообещал себе, что будет сильным ради парней, что будет завтра говорить с ними, сделает все, чтобы неуверенность и страх перед матчем не селились в их глазах. Но здесь и сейчас, когда все уже разошлись по комнатам, готовясь ко сну, у него не было ни сил, ни мотивации делать вид, что он в порядке. Что не растащен по кусочкам, что голова не полна мрачными мыслями об Артёме, которого так хотелось увидеть. ...Он поднял голову, когда под ногами замелькал пестрый ковер, устилавший коридоры с номерами. Поднял и резко остановился на распутье меж левым и правым крылом, чувствуя, как холодеют кончики пальцев и учащается пульс. Направо - свои. Спокойствие и безопасность. Артём... который его на пушечный выстрел не подпустит - после событий минувшего утра в этом у Игоря не было сомнений. Налево... Ключ-карта с номером 240 впилась краями во вспотевшую в кармане ладонь. Ругань и грубый хохот, запах крови и фантомная боль как наяву ударили по органам чувств. На тяжелых, непослушных ногах он сделал пару шагов влево и остановился. Сердце частило, как если бы он стоял на краю обрыва. Все тело буквально протестовало против того, чтобы двигаться дальше. С лестницы за спиной раздался топот и чья-то быстрая речь. Нерусская речь. Он резко обернулся. Сердце пропустило удар. Вида и Манджукич, увидев его, застыли точно так же, как и он. Вида отмер первым, широко осклабился, шагая вперед. - О, принцесса, привет. - Дом, не надо, - Марио Манджукич, нахмурившись, потянул товарища за локоть, но тот отдернул руку. - Давно не виделись, – Домагой надвигался крадущимся хищником, гипнотизируя русского взглядом, улыбаясь страху на дне его глаз. - Соскучился по нам, детка? - Пошел на хуй, - рявкнул Игорь, с омерзением отшатываясь от него. Рявкнул по-русски, но Вида все равно все понял. Глумливая улыбка слетела с его лица, сменяясь бешенством. - Ах ты дерзкая сука, - прошипел он, быстрым, змеиным движением бросаясь вперед. Предостерегающий окрик Манджукича растаял где-то позади. Игорь отпрянул, но за спиной была стена. Вида сцапал его за футболку, зло сверкая глазами, потянул на себя: - Я бы наказал тебя за грубость... После матча, а? - Он оскалился, уловив во взгляде напротив панику. - После нашей победы... да... Так, чтоб ты потом не мог сдвинуть ноги... Его рука пауком ползла по груди, комкая двуглавого орла, и каждое прикосновение било ужасом, обрушивало в недавнюю бездну, в крик, в боль, в беспомощность перед мучителем. - Пусти его, мразь! Ему показалось, что мимо пронеслось торнадо, с ревом оторвав от него Домагоя. Тот отлетел к противоположной стене коридора, стукнувшись затылком. Артём бросился за ним, не помня себя от гнева, сгреб за грудки, оторвав от пола. - Сука, убью... - Артём, оставь его! Тём! Пожалуйста! Крик Игоря прорвался сквозь гул крови в ушах, отрезвляя его, взывая к разуму. Артём перестал трясти врага и наклонился, приближая лицо к его лицу: - Сука, - прорычал прямо в ненавистные светлые глаза, - ты все еще жив только из-за него... Отшвырнул хорвата как котенка и кинулся к замершему у стены вратарю. - Игорь... Тебе больно? Скажи мне, где? Тот вяло помахал головой, смотря куда-то мимо него. Во всем теле была свинцовая слабость, отлепиться от опоры не было сил. - Пойдем, Игорёш, - Артём осторожно потянул его на себя и обнял, давая обмякнуть в руках. – Пойдем скорей отсюда, хорошо? Не разжимая объятий, он мягко повлек голкипера в сторону своего номера. *** Домагой Вида поднялся на ноги и скривился, потирая ушибленный затылок. Неслабо же его приложила эта русская орясина с дурацкой фамилией. Он аккуратно покрутил головой, проверяя, нет ли головокружения. Вроде, все обошлось. - Ну и что это было? – сердитый Манджу вылез откуда-то сбоку. – Вот чего ты этим добивался? Домагой хмыкнул, скашивая на него прищуренный взгляд. - Вообще-то это ты первым предложил его сломать. - Не я предложил выебать его толпой! – нападающий зашипел, сузив глаза от возмущения. – Мы и так перегнули палку, куда ты еще нагнетаешь?! Блондин молчал. Прислонившись к стене, он нечитаемым взглядом смотрел прямо перед собой. - У тебя к нему что-то личное? За что ты его так ненавидишь? – Марио навис над ним, требуя ответа. Домагой пьяно оскалился, по-прежнему не глядя на него. - Давай я тебе напомню, что ты трахал его точно так же, как я. - Нет, Дом, не так, как ты, - резко возразил Манджу. - Я сейчас к нему не лез. Мне на него плевать, было и было. А ты? Что он тебе сделал, что ты… Он осекся на полуслове и замер с открытым ртом, осененный безумной догадкой. - Это что, потому, что он… вратарь? Вида не проронил ни слова, но его лицо ответило за него. За долю секунды оно словно превратилось в бледную маску, заострилось, по скулам забегали желваки. - Погоди, нет, серьезно? – Марио затряс головой, не в силах поверить, что попал в точку. – Ты… серьезно, ты это из-за Даниэля? Домагой резко повернул голову, врезаясь в него диким взглядом. - Это не твое дело. Тебя не касается! - Ты мстишь чужому вратарю за то, что твой вратарь тебя не хочет и не реагирует на твои подкаты?! – Марио издал истерический смешок, неверяще таращась в его лицо. - Пиздец, Дом, какой же ты маньяк. Не подходи ко мне. Он резко сорвался с места и понесся прочь, сильно бортанув привалившегося к стене Виду плечом. Тот поморщился, но не сдвинулся с места. Его расфокусированный взгляд был устремлен вглубь коридора, куда удалились русские. *** Артём не помнил, как они добрались до номера. Он стоял над сгорбившимся на диване, прячущим лицо в ладонях Игорем и не знал, что делать. Совершенно не знал. Никогда, ни в гневе, ни в приступе паники, Акинфеев не пугал его так, как сейчас, в этой своей убитой отрешенности. - Я не тронул его, - выдавил он единственное, что смог облечь в слова. Собственный голос показался ему чужим. - Я не тронул его, слышишь, - повторил, вцепившись в Игоря умоляющим взглядом. - Скандала не будет. Кипер не шевельнулся, казалось, он вообще его не слышал. Дзюба на нетвердых ногах шагнул к нему и опустился на пол перед диваном, робко коснулся рук, скрывающих любимое лицо. - Игорь… Акинфеев поднял голову. На его бледном лице провалами темнели пустые, мутные глаза. У Артёма упало сердце. – Игорь, пожалуйста, Игорёк, – не помня себя от боли и вины, он оглаживал его по сутулым плечам, хотел обнять и не решался, боясь навредить еще больше, – если можешь, прости меня. Я такой мудак. Игорь качал головой, отворачиваясь от него. - Не надо. Это я должен прощения просить. Он вновь уронил лицо на ладони. - Мы вылетим, Тём. Нам не победить. - Не говори так, не говори, Игорёш, - Артём преданным псом жался к его коленям, вздрагивая от обреченных слов. – Ты никого еще не подвел. Мы, мы поборемся. Еще не сыграли ведь. - Вы поборетесь, Тём, знаю. Но я уже проиграл. Я боюсь его, меня трясет, когда он рядом, я ничего не смогу сделать. Не смогу, - в глазах Игоря стояли слезы. Артём ненавидел себя всеми фибрами души за то, что допустил это во второй раз. Что не дождался у врачебного кабинета и поднялся наверх, не подумав, недосмотрев. Опять его не было рядом, когда Игорю угрожала опасность. Опять он опоздал, не защитил. - Ты ведь не один. Не будешь один. Мы, Игорь, мы твоя команда, – он обхватил Игореву голову руками, вжался лбом в его лоб, будто стремясь вплавиться ему в голову, влезть под опутавший его саван отчаяния, – мы будем с тобой, за тебя. Мы сделаем все, чтобы он даже к воротам не подошел. Чтоб ты не видел его даже. Я все сделаю. Клянусь. Акинфеев не мог отстраниться от него. И не хотел. Он чувствовал жар Тёминой кожи, его руки на своих висках, дышал его запахом, и, кажется, в легкие понемногу проникало успокоение. Лживое, слабое, но… по крайней мере, его хватит, чтобы пережить матч. - Я верю, Тёма, - он сам не заметил, как опустил руки на его мощные плечи, поглаживал бездумно, пытаясь объяснить, - во всех вас верю, не сомневаюсь. Я в себя не верю, понимаешь? - Я в тебя верю. Я. Всегда верил и всегда буду. Дзюба отстранился от него на расстояние взгляда и прямо, твердо смотрел в глаза. Смотрел так, что по обугленному сердцу вдруг заструилось тепло. И горечь. И сомнение, которое очень хотелось озвучить, чтобы его разбили. Игорь не стал противиться этому желанию: - Даже если проиграем?... - Даже… Он вдруг осекся и резко отвернулся, издав какой-то странный звук. Акинфеев, удивленный такой реакцией, поднял руку к его голове, чуть потрепал по волосам: - Тём? - Ты… Думаешь, для меня это важнее всего? Победить? – Дзюба повернулся обратно к нему, как-то странно блестя глазами. – Да ебал я это все. Мне ты важен, - у него просел голос, он смотрел снизу вверх то ли с мольбой, то ли еще с чем-то, от чего так остро щемило и жгло в груди. - Насрать, в конце концов, на этот матч, на все насрать! На всех! Мне ты нужен… только ты… мне больно за тебя… Игорь обхватил его голову руками, глядя на него во все глаза. Вдруг в памяти вспыхнула сцена из «Лужников», где они одни на стадионе, одни в целом мире. Где его запрокинутое лицо в ладонях – так же, как сейчас, где он смотрит - так же, как сейчас… так же… Только глаза тогда были влажными от счастья, а теперь – от боли. - Прости меня за сегодняшнее, - тихий, сиплый от непролитых слез голос Артёма распорол тишину, руша ранящее дежавю. – Когда-нибудь, пожалуйста, прости, если сможешь. Вместо ответа Игорь молча подался вперед и на миг сам прижался лбом к его лбу, прикрывая глаза. Слов не было, лишь застилающая все горькая... нежность? - Что тебе снилось ночью? Он даже испугался тому, как легко сорвался с его губ этот вопрос. Он не осмелился задать его утром, испугавшись влезть в личную тайну. Но сейчас опаленная откровенностью тишина вокруг них, казалось, сама просила нарушить себя чем-то отчаянным и запретным. - В-в смысле? Ты про что? – Артём вздрогнул, слегка отстраняясь от него. В сгустившейся темноте – свет они так и не зажгли – Игорь не видел его глаз, но почему-то был уверен, что сейчас в них промелькнул страх. - Ты звал меня по имени и повторял «прости», - он выпалил это и замолчал, сраженный запоздало настигшим страхом услышать ответ. Его даже осенило, что Артём мог ведь звать и не его, другого какого-то Игоря, мало ли… и тело вдруг на миг сковало жутким холодом от одной мысли, что с ним будет, если Тёма сейчас именно это и скажет ему. Но Тёма молчал, все так же застыв на полу у его ног. - Что тебе снилось? – почти шепотом, сам пугаясь и не понимая своей настойчивости, повторил Игорь. Дзюба поднялся с пола, беззвучно зашипев от жжения в затекших мышцах, тяжелыми шагами пересек комнату, щелкнул ночником. - Что я не уберег тебя, - хрипло произнес он, когда их лица озарил рыжеватый приглушенный свет, - правдивый, в общем, сон. Несколько секунд они просто молча смотрели друг на друга. В груди тянуло и жгло, грозило разорвать на части, разбросав по комнате обугленные ошметки, что-то дикое, несказанное, то, название чему Игорь подсознательно уже дал, но еще не позволил себе понять и осознать. - Давай спать, – глухо предложил его двадцать второй, и в этот миг Акинфеев, как по щелчку, ощутил, насколько устал. - Да, давай… - он скинул обувь, кое-как стащил с себя шорты, откинув их прямо в изножье своей постели. Вопиюще неряшливо, но сил на то, чтобы нормально раздеться и тем более пойти в душ, уже не было. - Игорь, я это… Я могу пойти в твой номер, - над ним, уже опустившим голову на подушку, вдруг навис Артём. – Ты мне ключ дай, и я уйду, если хочешь. - Что? – Игорь широко зевнул, приподнимаясь на локте. – Зачем? Дзюба неловко перебрал плечами. - Ну, вдруг ты не хочешь меня видеть. - Боже, Дзю, не гони пургу, - Акинфеев закатил глаза и рухнул обратно в подушку, с трудом ворочая языком. - Давай спать уже. Уставший, измученный переживаниями, он уснул мгновенно, как ребенок. Артём замер над ним на несколько секунд, затем резко развернулся и направился к своей постели, с трудом подавив желание поцеловать сомкнутые веки. *** Спустя час он лежал на спине, молча пялясь в расчерченный лунными квадратами потолок. Сна не было ни в одном глазу. Внутри кипел какой-то адский коктейль из эмоций, чувств и обрывочных мыслей о том, что же дальше. Они метались в голове гудящим роем, но никак не могли сложиться друг с другом во что-то внятное. Ночная тишина звучала дыханием Игоря. Он дернулся, как от удара, когда это мерное дыхание вдруг сорвалось в жалобный стон. По коже пробежал мороз. Дзюба откинул легкое одеяло и на цыпочках подлетел к дивану. Игорь тихо скулил во сне, свернувшись в клубок и крупно вздрагивая, как от холода. Артём попытался позвать его, но губы шевельнулись беззвучно: голос пропал напрочь, к горлу подкатил ком. Акинфеев не кричал, не бился в истерике, как в ту первую ночь, но видеть его таким, как сейчас, было даже больней. Уязвимая поза, беззащитно скругленная спина… Игорь снова тихо застонал и дернул головой. Его лицо попало в тонкий лунный луч, пробившийся в щель меж занавесок. …Мокрая дорожка на щеке. В этот момент сердце Артёма остановилось. И единственное, что теперь стучало в груди – жгучая, жизненная потребность защитить, оградить, спасти. Не успев ни задуматься, ни даже испугаться, Дзюба огромным котом скользнул в постель и едва-едва прижался к спине Игоря, аккуратно обвивая руку поперек его груди. И только тут опомнился и обмер, испугавшись того, что делает. Даже зажмурился от ужаса, едва подумав о том, чем рискует сейчас. Что будет, если Игорь проснется. Но Игорь не проснулся. Он издал короткий слабый стон и – у Дзюбы сорвало дыхание – чуть разогнулся, притуляясь к горячему телу позади себя. Боясь дышать, до жути боясь спугнуть этот миг неосознанного доверия, дурея от собственного безрассудства, Артём тихонько потянул Игоря к себе, вжал его в свою грудь, укрывая собой, почти утыкаясь носом в шею. - Тише, Игорёк, тише, мой хороший. Никто больше не тронет. Я здесь, - еле слышно, не сдержавшись, прошептал он и снова замер в испуге, понимая, по какому тонкому льду ходит. Но Игорь не проснулся и теперь. Фортуна явно была сейчас на стороне Дзюбы. Акинфеев протяжно вздохнул и вытянулся вдоль него, отогреваясь, кажется, от схлынувшего кошмара. Теперь сон его был спокойным, и стоило, пока он еще крепок, осторожно встать и уйти. Необходимо было уйти. Но… Но Игорева грудь мерно вздымалась под рукой, волосы на затылке щекотали щеку, и эту эфемерную близость так хотелось продлить еще хоть на миг. Так сложно было даже подумать о том, чтобы отстраниться от него, разорвать это объятие, самое откровенное из всех, что у них были и будут еще когда-нибудь. «Еще минутку», пообещал себе Артём, вдыхая запах его волос и невесомо прикасаясь к ним губами. «Еще минутку полежу, и все».