Иное чувство. 2 часть.

      Всё в тот день пошло не по плану. Я забыл закрыть квартиру и вспомнил об этом только на полпути к университету, водитель попал в пробку, и Мэрилин опоздала в школу, отец во время обеденного перерыва обжёгся свежесваренным кофе, и ему пришлось обрабатывать руку в больнице, а мама очень сильно повредила ногу на лестнице. И ко всему этому, вечером к нам неожиданно заглянули новые соседи — семья Штейнле.       Всего их было четыре человека: глава семейства — Иосиф Штейнле, крупный мужчина в вечном малиновом пиджаке, его жена — Ольга Штейнле, крайне болезненная особа бледная, как бумага, и их дети — Иван и Елизавета, девятнадцати и восемнадцати лет отроду, соответственно.       Они явились в семь вечера, без звонка и приглашения, и буквально оглушили весь дом. Нет, серьёзно, они говорили без остановки и делали это так громко, что закладывало уши. Оказалось Иосиф разбогател на каких-то предприятиях в Сибири и теперь открыл в Москве компанию по продаже каких-то изделий. Большего понять было нельзя, ибо он говорил на каком-то странном языке, к тому же, очень неразборчиво.       Его жена в разговор не включалась, и только потом я понял, почему. Её голос, наверное, могли бы использовать для пыток в какой-нибудь тюрьме, потому что за всю свою жизнь я не слышал ничего более противного. Даже звук скольжения пенопласта по стеклу в сотню раз приятнее.       С его детьми дело обстояло несколько лучше. Они включались в диалог редко, и их голоса были куда приятнее. Старший, Иван, несколько басил, но в отличии от отца не глотал окончания и не плевался во время разговора. Вообще, при желании я бы мог назвать его симпатичным.       Он был невысокого роста, плотный, но подкаченный. Причёска, как и у Иосифа, под ёжика, глаза голубые, нос картошкой, губы толстые, как два бревна. В общем, типично русское лицо.       А вот его сестра действительно была красива, хоть и не шла ни в какое сравнение с моей Мэри. Она выглядела подтянутой, стройной, из декольте выглядывала грудь размера, наверное, третьего или четвёртого. Черты лица тонкие, прямые. Густые чёрные волосы распущены и раскиданы по плечам, чтобы привлекать внимание к шее и зоне декольте. С правой стороны, над верхней губой, родинка, в лучших традициях женской моды. — - Так фот, на сём я офтанофился…— Иосиф почесал стриженный затылок и прокашлялся. — Досьга у меня в офинадсатый класс пофла, и я её ф эфу фколу и отпгавил. То бифь, к фафей Мэги. И фына к тфоему.       Я с трудом понял, что он говорит о том, что Елизавета будет учиться с Мэрилин, а я — с Иваном. Думаю, моему отцу эта идея пришлась не по душе, потому что он нахмурил брови и сжал зубы до желваков на скулах. — - Та ты не бофься. Мои гебята — офен хогошии. Они, ефли нато, фё, что укотно, стелают.       Это, как оказалось, была похвала, хоть и очень скупая. Мне показалось, что это вообще была единственная его похвала своим детям, потому что смотрел он на них ни как на сына и дочь, а как на какой-то инструмент для добычи денег. Мне вообще не понравился никто из этой семейки. Было в их взгляде что-то хитрое, что-то злобное, а их улыбки… Чёрт возьми, на вид они слаще патоки.       Впрочем, так думал не только я. Папа повернулся ко мне и едва заметно кивнул. Должно быть, заметил, с каким подозрением я смотрю на Ивана и его сестру       Мэри, однако, моих подозрений не разделяла. Улучив минуту, она наклонилась к моему уху и сказала, что Штейнле, по её мнению, просто замечательные люди, на что я ответил, что она совершенно не разбирается в людях. Ей мой ответ не понравился, и она смешно надула губки, пробурчав что-то типа: — А сам-то.       Я обнял её за плечи, Иван, посмотрев на меня, сделал так же. Я прижался спиной к задней стенке дивана, он опять это повторил. Я протянул руку к вазочке с конфетами, он сделал так же.       У меня создалось ощущение, что он играет со мной в какую-то игру, причём я об этом совершенно не знаю. Я посмотрел в его глаза и удивился. Они буквально остекленели. Сейчас на меня смотрел не человек, а кукла. Клянусь, никогда раньше я не видео такого количества тупости в одном человеке. — Иван, — Спросил я, пытаясь отделаться от своих мыслей.— А как ты относишься к Достоевскому? — Эээ… — Он прошёлся взглядом по всем присутствующим и снова промычал: — Эээ… Достоевский… Ну… Он…       Мне захотелось рассеяться: «Что, мальчик забыл сценарий?». Но к нему на помощь пришла сестра. — Извините, но мой брат настолько уважает этого великого классика, что при упоминании его имени теряет дар речи. Правда, Ванечка? — Да, правда. — Знаете, он несколько раз перечитал его «Преступление и наказание «. Великая и великолепная книга! — Полностью с тобой согласна.       Мэри выдвинулась вперёд и внимательно посмотрела на гостей. Эх, моя девочка, кажется, ты так никогда и не поймёшь, что не стоит доверять всем и каждому. Но останавливать её я не хотел. Если она хочет — пусть, моё дело быть рядом.       Гости ушли часа через три, когда на часах было уже около десяти. За окном начался жуткий снегопад, и отец решил, что мне лучше остаться ночевать здесь. Это меня очень обрадовало.       Когда весь дом успокоился, а наступило это около полуночи, я тихо вышел из своей комнаты и на цыпочках направился к комнате моей сестры. В коридоре было очень тихо, слышно, как ветер качает старые деревья в нашем саду и кидает снежинки в закрытые окна.       Я постучал в дверь. Один короткий удар и два длинных. Это наш сигнал. На него нельзя не ответить, иначе обида на века. Как и ожидалось, дверь открылась очень быстро. — Боже, Саша! — Это единственное, что она успела сказать, прежде чем я резко впился в её губы. Она зарылась пальцами в моих волосах и ответила. Но целоваться сколько угодно мы не могли. Нужно было удостовериться, что я никого не разбудил и запереть дверь. И хорошо, что теперь она стоит нормально и увидеть, что происходит внутри невозможно. — Я по тебе скучал.— Прошептал я, когда дело было сделано, и мы лежали на кровати, обнимая друг друга. — И я. Почему ты так долго не приезжал? — Учился. Ты представить себе не можешь, как я устал готовиться к этой сессии. — Я могла бы тебе помочь. — У тебя школа, поэтому не надо забивать свою золотую головку ещё и моими проблемами по учёбе — Но я ведь и так думаю только о тебе. — Я тоже, милая. Ты моя самая любимая девочка на свете. Кстати, папа говорил, что собирается к Петру Мироновичу на выходные. Как думаешь, наша кровать ещё цела? — Фу, извращенец. Я вообще-то несовершеннолетняя. — В тот раз тебя это не остановило.       Снова поцелуй… Мягкий, нежный, тёплый… Так меня целовала только Мэри, и мне было даже немного стыдно из-за того, что я не могу целовать её также. Стоило мне прикоснуться к ней, как внутри просыпалось огромное желание, сдержать которое я, увы, не мог. Мои поцелуи были жестче, грубее, но Мэр никогда не давала повода думать о том, что они ей не нравятся. Только иногда, если я перегибал палку, отстранялась и щёлкала меня по носу. — О чём ты думаешь? — О том, что тебе стоило бы переехать ко мне. И заодно о том, что мне давно пора на кому-нибудь жениться. И ещё мне хочется детей. Только знаешь, таких, чтобы они были похожи на тебя. И чтобы они обязательно были от тебя. — А губозакаточную машинку не хочешь? — Нет, только тебя, свадьбу и кучу детей. Но последнюю пару желаний, думаю, можно отложить. — Извращенец…— Ещё раз прошептала она, прежде чем ответить на мой поцелуй.