Никого.
Привстаю одним рывком, оглядывая пустую постель. Непонимающе хмурю брови, перевожу взгляд на холодные окна. Зеваю. – К ресепшену спустился, что ли? Вопрос так и остается риторическим. Не замечая разбросанной одежды, потягиваюсь и снова зеваю. Безмятежно падаю на подушку с глупой улыбкой на лице. Еще немного, и к улыбке добавится не менее глупый румянец. Рефлекторно закусываю щеки.Я. Переспал. С ним.
Пробую проговорить вслух. Не веря, накрываю глаза ладонями. Слишком нелепо, слишком смущающе. Это даже хорошо, что он не видит меня таким. Единственный плюс быть подростком – это не испытывать жуткое похмелье и не выть от головной боли, сколько бы ты ни выпил. Но главное – все воспоминания на месте, расставлены по полочкам. Пожалуй, сейчас самое время заглянуть на полку вчерашней ночи. Город, в котором наша команда проездом. Клуб, в который нас затащила Мила. Текила, которую предложил Гоша. И Виктор, составивший компанию до самого утра.Снова улыбаюсь.
– Придурок. Не хватает Якова и Лилии, дающих нагоняй после такого. В частности Милке и Гоше. А нам с Виктором уготовлена особая порка. Позже. Не сейчас. Сейчас воспоминания, ощущения и боль... в заднице. Чтоб ее. Пересилив себя, медленно поднимаюсь. Пол неприятно холодит обнаженные ноги, так, словно окунулся в ледяную воду. Ступаю на мягкий ворс белоснежного ковра и снова на пол, сворачивая в сторону кухни. Пентхаусы всегда привлекали меня куда больше, чем обычные номера. В них уютно и тепло даже на открытой террасе. Сразу вспоминается дедушкина дача и летние каникулы, проведенные с гусями среди сосен. Ловлю себя на мысли, что не прочь потусоваться с этой живностью и сейчас. Переступив порог, понимаю, что кроме нательного крестика на мне ничего нет. И как только не слетел после вчерашних выкрутасов? Видать, дедушка подобрал самый крепкий, «антивикторовский». Тихо смеюсь своим бредовым мыслям. Кажется, они навещают меня с тех самых пор, когда тонкая грань между дружбой и влечением стала незримой. А сейчас она исчезла совсем. Выныриваю из размышлений при виде пустой столешницы. Приметив неподалеку аквафор с чистой отфильтрованной водой, жадно набрасываюсь на сосуд, отхлебывая драгоценную жидкость. Сушняк подкрался незаметно. Прикидываю в голове, сколько примерно выпил алкоголя. – В любом случае, меньше, чем Виктор, – уверяю себя вслух сквозь бульканье воды. Едва не поперхнувшись, кашляю в кулак и спешно откладываю аквафор в сторону. Провожу ладонью по гладкой поверхности стола, а после опираюсь со спины обеими руками, откинув голову. Впервые за столь продолжительное время чувствую себя хорошо. Не дерьмово. Не сносно. А именно хо-ро-шо. Вновь предаюсь воспоминаниям. Не вчерашним. А самым давнишним, старым, словно перелистываю древний пергамент, один за другим. Здесь я впервые знакомлюсь с придурковатым и весьма легкомысленным Витей, с длиннющими седовласыми патлами, за которые любил дергать еще будучи совсем ребенком и убегать, ехидно смеясь своей выходке. А тут уже в осознанном возрасте смотрю с вызовом на статного Виктора, раздающего фальшивые улыбки налево и направо. На следующей странице вижу себя потерянного и, кажется, уязвимого. Постепенно пробивающиеся чувства, почти как зеленые ростки, начинали щекотать изнутри. Но безобидные ощущения перерастали в нестерпимую боль. Чувства уже не казались нежными растениями. Они окрепли, совсем как кусты роз, и вонзались в ребра, расцарапывая их в кровь и желая пробить грудную клетку, заявить о себе. Но я молчал. Молчал изо дня в день. Терпел острые шипы под ребрами. И жил дальше, наблюдая за твоей фальшивой улыбкой. Иногда казалось, что мне ты улыбался меньше, чем всем остальным. Не заслуживал твоей улыбки? Или не заслуживал фальши? Наверное, второе, если ты принял меня, такого проблемного, и мои больные чувства впридачу. Невольно жмурюсь от накатившей тревоги. Судорожно вздохнув, отстраняюсь от столешницы и сажусь за обеденный стол. Холодно. А в душе словно розы в самом цвету. И боль шипов не так ощутима. Со временем начал к ней привыкать, как чертов мазохист. Ночью боль была иной. Розы, опаленные страстью, лежали пеплом, а на их месте по ребрам скользили самые настоящие спички. Искры от них заставляли содрогаться и вскрикивать. Но самым страшным было то, что они могли разжечь пламя, в котором сгорел бы не только я. Страх и наслаждение – примерно так я бы описал эту ночь. Невероятную ночь. Бездумно гляжу в окно, постукивая пальцами по белому столу. В животе проснулся ктулху, но я даже не думаю о завтраке.Я думаю о тебе.
Как подолгу задерживал взгляд на твоей обнаженной спине в раздевалке. Как постанывал в душевой, представляя твое идеальное тело и меня под ним. Как сдерживал слезы, глотая недосказанности, которые копились, как снежный ком и давили, давили, давили. Перестав стучать, рефлекторно сжимаю руку в кулак.Все позади.
Заставляю себя улыбнуться. Через силу. Выходит плохо. И если бы напротив стояло зеркало, то в нем отражался бы оскал. Улыбаться тяжело. Улыбаться искренне еще тяжелей. Кажется, теперь я начинаю понимать тебя и твои маски, которые ты менял чаще, чем девушек. Внезапно подрываюсь с места и бегу к террасе. Впечатавшись в стеклянную дверь, распахиваю ее без опасений разбить и вдыхаю разряженный воздух полной грудью. Все меняется, когда вместо легкого покалывания в груди сворачивается крохотный комок и взрывается неистовой силой. Глаза слезятся, а в сердце предательски щемит. Чувствую себя Каем, околдованным Снежной Королевой. В моем случае, Снежным Королем по имени Виктор Никифоров.Какая ирония.
Отпрянув назад, падаю. Слезы безостановочно катятся по щекам, а в глазах плескаются мутные волны. Кожу саднит от удара, но я поднимаюсь и на трясущихся ногах захожу внутрь. Мысленно ругаю себя всеми известными матами и даже перехожу на английский. Возвращаюсь на кухню и медленно сажусь на еще теплый стул. Едва заметно скривившись, подаюсь вперед, укладывая тяжелую голову на руки. – Ненавижу тебя. Ненавижу.И люблю. Безумно. До одури.
Из грудной клетки едва слышатся непонятные хрипы, совсем как у курильщика со стажем. Мысленно усмехаюсь. Ну, теперь точно заболею. А ведь когда-то я хотел написать тебе письмо. Изложить в нем все, что думаю и все, что чувствую. Но идея, как и все предыдущие (еще более бредовые) полетели в корзину и были забыты. Сейчас эта идея кажется мне гениальной. Пусть я не силен в писанине, но суть того, что я хотел сказать, до тебя бы дошла. Обязательно. Но это вовсе не значит, что я жалею о том, как на самом деле все произошло.Просто я боюсь. Мне страшно.
По кухне разносится резкий шлепок. Щека адски горит, но я продолжаю бить себя по лицу, чтобы привести в чувство. – Тряпка! Ничтожество! Он любит тебя! Перестань страдать херней! Выкрикиваю фразы одну за другой, не переставая делать себе больно. Нервно заморгав, опускаю руки на колени. Действительно. Я делаю себе больно сам. И продолжу делать это дальше. Дыхание перехватывает от мысли, что в будущем причинять боль я буду не только себе. Но и ему тоже. – Не заслуживаешь. Голос ломается, как школьница на свиданке, и это злит меня еще больше. Костяшки пальцев опасливо хрустят, когда я сильнее сжимаю кулаки, впиваясь ногтями в мягкую кожу. Я должен радоваться, но это было бы слишком просто, слишком наивно и, наверное, не по мне. Ничего не изменится. Жизнь не станет исключительно белой полосой без конца и без края. Но как бы этого хотелось. Взгляд невольно скользит по соседнему стулу. Сложенный вдвое ремень отливает благородной матовой поверхностью, поблескивая на свету посеребренной пряжкой.Красивый. Как ты. И точно дорогущий.
Тянусь рукой и, потеряв равновесие, хватаю ремень за самый край. Плюхаюсь на пол, не отводя глаз от красивой вещицы. Кажется, это твой любимый. Видел его раньше, и вчера ты снял его заранее, чтоб не повредить. Ну или, чтоб не отшлепать. Кто знает, что могло взбрести в наши пьяные головы. Изучаю ремень вдоль и поперек: руками, глазами, пробую даже прокусить. Крепкий. Явно кожаный. В голове что-то перещелкивает, и я загораюсь совершенно идиотской идеей. Растянув вещицу перед собой, гляжу на нее, а после натягиваю на шею. Шпенек забавно бренчит, проходясь по отверстиям. Но внезапное касание холодной застежки заставляет вздрогнуть. Бог поистине сжалился, ведь если б в эту секунду зашел Виктор и созерцал эту нелепую картину, то явно заржал бы прямо здесь, катаясь по полу и держась за живот. Но мне совсем не до смеха. Прикосновение пряжки было сравнимо с ударом электрошокера. Нечто подобное я испытал, когда открыл глаза этим утром. Отползаю назад, касаясь спиной твердой стены. Закидываю голову всего на секунду, чтобы удостовериться, что не впечатаюсь в нее, как в дверь минутами ранее. И останавливаюсь, не дыша. Металический кронштейн в метре над головой заставляет невольно вскинуть брови. И почему я раньше его не замечал? И что еще интересней, для чего он тут? Перед глазами алым маревом вспыхивает ответ на мой немой вопрос. Осознание приходит не сразу. Продолжая сидеть на полу, я изучаю кронштейн, не мигая. И лишь минуту спустя выбегаю из кухни как ошпаренный. Несусь в гостиную и, захватив с собой лист бумаги и карандаш, возвращаюсь обратно. Едва не споткнувшись на пороге, подлетаю к столу. Глаза горят как у сумасшедшего, улыбка до ушей, а в голове всего одна мысль: «Кажется, я все-таки напишу тебе письмо».«Я встречу тебя поцелуем».
С характерным стуком оставляю карандаш рядом с листом, а сам разворачиваюсь лицом к кронштейну.Безумно. Беспредельно. Чертовски ужасно. До жути сумасбродно. Дико. Бешено. Чудовищно.
Я знаю. Я все знаю.
Уголки губ ползут в верх, и я медленно подхожу к кронштейну, не выпуская из рук бархатный ремень. Тактильные ощущения всегда были особенными, они сводили с ума, и пусть я не всегда в этом признавался, даже самому себе. Ощущения прикосновений к человеку обычно не приносили такой радости, не были значимыми, их я старался снизить до минимума. Но только не с Виктором. И вот сейчас, ощущая на себе дорогую кожу, грубо врезающуюся в шею, я чувствую твои объятия, полные любви и разврата. Точно такие же, как прошлой ночью. Металлический кронштейн переливается серебром, совсем таким же, как пряжка ремня, и невероятно манит к себе, поближе. Вероятно, когда-то он служил опорой для какой-нибудь полки в стиле модерн, а, возможно, его приготовили специально для меня. Кто знает? Не спеша перекидываю конец ремня, закрепляя его почти намертво. Глубоко дыша, стою неподвижно. Наверное, это самое тяжелое решение в моей жизни. И самое последнее. Уверен, Иисус на груди льет слезы, спрашивая себя, стоило ли отдавать свою жизнь за такого как я? Развернувшись на сто восемьдесят, встаю на носочки, расставляя руки в стороны, совсем как крылья. Лицо озаряет улыбка, в глазах кристаллами сидят глупые слезы, а в голове проносится тысяча и одна мысль.Чертов Виктор Никифоров.
Надеюсь, когда-нибудь ты сумеешь меня простить и, возможно, даже понять. Тебе будет не хватать меня, а мне уже тебя не хватает. Всегда не хватало. Иногда мне казалось, что в тебе нужно раствориться, и только тогда я достигну абсолютного счастья. Но теперь я думаю... нет, я почти уверен. Став твоим ангелом-хранителем (ну или на крайний случай, демоном-губителем), я добьюсь той же цели. Я буду рядом, везде и всюду, с тобой. Буду наблюдать за тем, как ты выгуливаешь Мака и невольно вспоминаешь меня. Я буду ловить твои слезы губами, а ты поднимать голову в полном недоумении. И видеть пустоту. Но сердцем ощущать тепло моих чувств. Ведь сердце не так обманчиво, как глаза, верно? Медленно закрываю глаза, отталкиваясь от пола, почти как бабочка. Знал бы ты, как я хочу затащить тебя с собой, делить совместный гроб и навсегда оставаться в твоих объятиях. Ноги скользят по гладкой поверхности, ремень стягивает кожу, сминая ее под собой, а улыбка исчезает так же быстро, как воздух из легких. И если ты найдешь мне замену, будь уверен, я поселюсь в вашем уютном гнездышке призраком и буду пугать до остановки сердца. А потом затащу тебя в свой котел и продолжу мучать уже там. Слезы брызжут из глаз, как водопад, в висках пульсирует, легкие накалены до предела. Под ногами бездна. Затем стена. Но я уже ничего не вижу. Только чувствую. Горло сжимается в крепких тисках, и я начинаю ощущать, как они постепенно высасывают из меня жизнь. Знал бы ты, как я хочу видеть тебя сейчас. Запомнить твой взгляд, отпечатать твою улыбку в памяти и никогда не забывать. Но мои глаза уже не видят, уши не слышат. И все, что я могу – это чувствовать. Сердце бешено колотится, гоняя кровь по жилам. Но я знаю, что именно заставляет его биться. Ты. Любовь к тебе, нескончаемая и необузданная. Такая бывает лишь раз в жизни. И, увы, такая отбирает эту самую жизнь. Но я улыбаюсь. Улыбаюсь тебе и твоим чувствам. Я бы соврал, сказав, что сделал шаг, а потом наступила темнота. Я сделал шаг. И наступил покой.