Фаталити

Иногда Нику приходят в голову фатальные мысли о своей невезучести. Чистой воды неудачливости. Смешной и пугающей одновременно. Ну, раньше, в детстве и ранней юности, это не сильно бросалось в глаза: то, что Ник рос без отца, не было чем-то из ряда вон выходящим. Грустно признать, но полигамность и легкомысленность оборотней была у всех на слуху, и никто этому не удивлялся. Мама, хрупкая человеческая женщина, растила его одна, но она щедро одарила его заботой и любовью, так что Уайлд не жаловался. Он не считал за неудачи травлю ровесниками и постоянные злые насмешки над собой. Избиения, гнусные слова в адрес свой ликантропии - «мохнатой» проблемы, - неприязненное отношение учителей и родителей других ребят... Ник привык к этому и не жаловался. Всегда находились проблемы поважнее: уроки, мамина хроническая, нечеловеческая усталость после бесконечных смен в больнице, за которые платили гроши. В общем, Ник меньше думал и больше работал: старался успевать на учебе, помогал маме как мог, с тринадцати лет подрабатывал посудомойщиком в кафе на первом этаже своего дома и лелеял надежду... Типичные, бесхитростные мечты нищебродного пацана: окончить школу, поступить и получить стипендию в университете, получить приличную работу... вырвать себя и мать из бесконечного круговорота этого дерьма. Но оборотней во все времена боялись и презирали, если даже не ненавидели, и так-то было за что. Но Нику, раз в месяц переживающему зверские - о да, именно что зверские! - приступы агрессии, усложнять жизнь было бы, казалось, уже попросту нечем. Но все же находилось чем: постоянный медицинский контроль, включающий в себя и долгие, порой выматывающие психологические тесты; ограничения в военной службе, особый порядок прохождения медкомиссий, постоянные проверки копами и СНДО - Службы по Надзору за Деятельностью Обращённых, другие заморочки... Ник старался не ломаться под тяжестью жизненных невзгод. Конечно, легче было сидеть и ныть о своей трудной доле; легче было винить кого-то, искать более легкой жизни... легче, но не лучше. Вместо того, чтобы скатиться в мелкие преступные группировки, в которых по юности, бывало дело, ошивался, Ник наоборот, рассчитал, что по ту сторону баррикад, на госслужбе, больше стабильности, о которой так просила его мать. Да и обучение в полицейской академии было дешевле, чем в колледже, что уж тут скрывать. Невезучесть не касалась его способностей к обучению и вытаскиванию своей задницы из всяких переделок, и то хорошо. Сначала курсант, потом уже рядовой Уайлд, и так далее - прошёл год, другой, десять лет... Оборотни вообще стареют медленнее по природе своей, так что в свой тридцатник Ник ощущал себя двояко: вроде бы дурная, буйная сила оборотня била в его теле ключом, но во многих отношениях он повзрослел рано и оброс цинизмом, как броней. Вроде бы молод, а вроде бы - уже давно перестал чему-либо удивляться. И, как он думал, не будет. Да уж, так он ещё не ошибался. Эта маленькая курсанточка Хоппс... как только её, взбудораженную и торжественную, как мелкую девчонку в первый день в школе, приставили к нему - под «бдительное око» офицера, Ник уже тогда особым своим чутьем ощутил, что эта девица не так проста, даром что отличница и человеческая женщина. О, да, не было в его жизни созданий мнительнее, капризнее и беззащитнее, чем человеческие самки. Может быть, люди во многом превосходили оборотней, но то, в чем не превосходили, касалось исключительно их - созданий изнеженных и не видящих дальше своего носа. Даже несмотря на то, что собственная мать как раз являлась человеком, Ник по своему опыту знал разительную разницу между степенными, тертыми жизнью, безропотными женщинами-оборотнями с кучей пушистых ребятишек на лапах и вздорными человеко-самками, привыкшими служить хоть и красивыми, но хрупкими украшениями своих бесстрастных мужчин. Это был не расизм и не сексизм: Ник опирался в своих суждениях на факты из своей жизни. Его воспитательница в детском саду - мисс Беливетт, он хорошо запомнил её, - и училки в школе, и тетка в столовке академии - все они были прямо-таки средоточием человеческих пороков. Что одна, что другая, что десятая - и брезговали, и нос воротили, и жизнь портили, и нормально общаться с человеческими мужиками мешали: девушки, жены, матери... Ник признает, что от природы у женщин инстинкт самосохранения работал лучше - как для себя, так и для членов своей семьи, - но чисто субъективно от них у него не было ни одного в жизни плюса. Одни только проблемы. Самые яростные противники оборотней в СНДО - они. Самые ретивые охранители моральных устоев человечества - «подверженных риску» со стороны оборотней - они. Самые сволочные инструкторы и просто вредные личности - снова они! Неудивительно, что всякие побегушки по молодости у него были только со своими бабами - те, так же подгоняемые лихорадкой звериной крови, и в постели были темпераментнее, и в жизни менее надоедливы, разве что до ярости лучше, конечно, не доводить, а то все плюсы разом уйдут в минусы... А что хорошего в «чиках» (так про себя окрестил их Ник)? Лапой не так двинешь - и мягкие человеческие косточки сразу же треснут, не дай бог! Потом по судам затаскают, и от клейма потом не отмыться... нет, Нику проще жилось до своих тридцати двух без всяких «чик» и на работе, и в жизни. А эта Хоппс - просто образец человеческой, а главное - женской природы. Хрупкая и низенькая, похожая на подростка, отличница-идеалистка с голубыми глазами-блюдцами и белобрысыми хвостиками за спиной - она пугала Ника даже своим видом. - Звякай шефу, Уайлд! - орет она не своим голосом и несётся пулей за грабителем мелкого ларька. Нику потом сто лет пришлось терпеть насмешки сослуживцев над «спасённым» килограммом репчатого лука. - Рапум лунатикум! - возмущалась Хоппс, хлопая глазищами. Когда она так делала, оставалось только носом подергать - ни дать ни взять обиженная крольчишка. К тому же наивная до жути: верит всяким «честно-пречестно» пойманных воришек, а потом исподтишка обижается на него, когда Ник отказывается замять дело по причине «незначительности деяния». - Наше дело - задержать и составить протокол, - холодно объясняет он, - незначительное деяние или нет - будет решать суд, а не я и тем более не ты, Хоппс. Она обреченно кивает и замыкается в себе: новичкам свойственна вот такая мягкотелость или наоборот, идеалистичная беспощадность, удивительного ничего нет, но... взрослеть-то надо. И поскорей. Хотя Ник не может не признать, что Хоппс даже «мила», как могут быть милы детёныши всех видов, пока не вырастут. Но это даже не плюс, это скорее минус: «мило» - это почти что «жалко», а жалость - явно не лучшее чувство. Но расстраивать её все равно хотелось поменьше. Идеалистична: сразу видно, жизнью не тёрта. Сгущает краски, что для молодого копа не редкость, а для «чики» - почти правило. - Тебе повезёт, если Фернандос не предъявит тебе иска за превышение порога физического принуждения при задержании, - Ник буквально сочится ядом, отчитывая её, - та оплеуха и тычок курком в ребра были явно лишними, Хоппс. - Уайлд, он же... он... ты видел, что он сделал с той девушкой? - в её глазах полно возмущения и сочувствия, она в ярости, но свою вину сознаёт, хоть и неохотно. Тем лучше, может быть, удастся достучаться до неё. - Хоппс, он такой же гражданин, как все остальные, позволять себе вольности просто потому, что ты имеешь право - как минимум непрофессионально и крайне глупо с твоей стороны. - Но... - Дослушай. Ладно, тебе все равно на меня и мою репутацию, это ещё можно понять. Но портить статистику... - Я не стремлюсь насолить тебе, Николас, - возмущается она, вскакивая со стула, и возмущённо упирает руки в боки, - ты что, думаешь, я дура мстительная? Ник молчит, но взгляда с её глаз - находящихся вровень напротив его - не сводит. Она такая мелкая, что может смотреть ему в лицо только так, когда он сидит, а она стоит, такая хрупкая и такая наивно-глупая - но он неожиданно может её понять. Почему она возмущена и почему обижена. И это странно. Но все равно Ник не может не перечислять в голове её типичные недостатки «чики». Да даже физическую слабость, к примеру. Несмотря на то, что по физическим показателям у неё все отлично - по меркам академии, - в сравнении с оборотнем, тем более мужчиной, она просто маленькая овечка. У неё тонкие жилистые руки, узенькие ладошки и плечи, шея у неё хрупкая - переломить на раз-два, - да и росточку отмерено не щедро. Конечно, некрасиво судить человека, зная, что на большее он не способен, но ничего поделать со своим брезгливо-опасливым дребезжанием где-то в животе он не может. Он ищет в ней недостатки и находит достаточно, притом таких, которые в совокупности обычно вызывают у него рвотный рефлекс. И, конечно же, Ник не хочет думать о том, какой у неё крутой перекат от талии к круглым бёдрам, как выглядывают из форменного жилета грудки, какие у неё пухлые и розовые губы, будто покрытые сахарной глазурью, как арбузные леденцы. Он не хочет думать о том, что что-то внутри вздрагивает каждый раз, когда она уязвлено отворачивается от него; не хочет замечать, как все в нем сходит с ума от беспокойства, если эта дурёха лезет на рожон, прямо-таки напрашиваясь на неприятности; он не хочет думать о природе своих мыслей в тот момент, когда она прикусывает эти свои невозможные сахарные губы, задумываясь. Ник не любит сладкое. И «чик». Но у его внутреннего «я», забытого и погребённого где-то глубоко и далеко, своё мнение на этот счёт. Ему хватает пары месяцев работы с ней бок о бок, кучи совместных ланчей, ночных перерывов на дрянной кофе из забегаловки за углом, нескольких гневных отповедей шефа, множества мелких стычек и пары серьёзных ссор, нескольких десятков «подвези меня, а? а то поздно уже», чтобы в нем угнездилась его будущая погибель. Глупая? Ну и ладно. Наивная? Ну и пусть. Слабая? Некрасивая? Нет. Ник устаёт себя обманывать. Это он - глупый, наивный, слабый кицуне. Он готов признать за собой все недостатки этого мира просто потому, что она - лучшая, и не за что-то, а просто так, и Нику никогда к ней не подобраться. Хоппс ведь и замечать все стала первой. Даже сам Ник не осознает или не хочет осознавать в полной мере того, что с ним происходит. - Ник, как давно ты высыпался? - спрашивает она беспокойно, взглядываясь в его помятую несвежую физиономию. - Похмелье, зайка, - отмахивается он, хотя глупее отговорки не выдумать: похмелье - у оборотня? Которые даже не пьянеют толком? Она хмурится, но не спорит. До поры до времени, понимает Ник и делает пометку в голове: больше высыпаться. Но это не особо помогает. Теперь он выглядит осунувшимся и помятым почти всегда, даже когда спит как убитый полдня в выходной. Пропадает аппетит. Портится самочувствие, а настроение почти всегда паршивое, кроме общих смен с Хоппс. Даже зрение ухудшается. Скорость реакции замедляется. - Да ты с ума сошёл! - не своим голосом кричит она, подбегая к нему. Ник пытается осознать, что только что произошло и могло произойти: рядом валяется обезвреженный воришка, сваленный телом Хоппс заборчик ощерился какой-то железкой, а сам он лежит, опрокинутый навзничь, смотря на неё снизу вверх и беспомощно моргая. Он не сразу понимает, что та прикрыла его собой от выстрела, а потом вырубила несостоявшегося грабителя и, может быть, даже убийцу - кто знает, попала бы пуля в голову и все, даже оборотень такое не зарастит... - С каких пор ты ходишь на задания без бронежилета?! - продолжает тираду напарница. В жопу бронежилет, хочет бросить Ник устало. Хочется свернуться калачиком от тревоги, затопившей внутренности, но он делает вид, что слушает её, хотя не слышит ни слова. Ник смотрит на неё - как в первый раз, или как в последний - разница невелика. Ещё никогда он не чувствовал её красоту так остро - так, что заныло под рёбрами одновременно сладко и невыносимо, будто какой-то невидимый ошейник пережал глотку и позволял дышать кислородом кусками. - Ты что, оглох? Ник! - она щёлкает пальцами у его лица, наклоняется, хмурится - а он не может поверить, что она, «чика» всех «чик», заслонила своим мягоньким кроличьим тельцем, запаянным всего-то в какой-то жилет, от выстрела, который мог снести голову ей самой. Сам не понимая что делает, он садится, протягивает к ней руки, стремясь коснуться - и касается плеча. Другой рукой, раскрытой ладонью - её нежной человеческой щеки. И с трудом убирает руку, отворачиваясь и вставая, чтобы не видеть, как озадаченная напарница касается своего лица в том месте, где он только что коснулся. Появляется из ниоткуда кашель: сначала Ник долго думал, что он простудился. Оборотни почти не болели, и он небезосновательно предполагал, что надолго болезнь не задержится. Кашель был сухой, резал горло, но потом будто ушёл в лёгкие глубже и отзывался хрипами по утрам, будто Ник много лет курил и посадил легкие вконец. Он пил антибиотики и не заморачивался, пока однажды, после общей с ней смены, с утра не харкнул сгустком крови - чёрной и густой, как патока. Конечно же, он сходил в больницу... да-а, лучше бы не ходил вообще. Потому что такого бреда он в жизни не слышал. - Ханахаки? Это что за херь такая? - спрашивает Ник, потирая ноющее горло. В голове звенит, как от удара, а взгляд врача - человеческой, мать её, «чики», - и сочувствующий, и брезгливый одновременно: странная смесь эмоций, это да... - Я понимаю ваше замешательство, мистер Уайлд. Конечно, трудно поверить в то, что вы больны столь редкой болезнью... - Да я вообще впервые о таком слышу! - И тем не менее... вам рекомендовано не перетруждаться и проводить больше времени с объектом, и тогда симптомы... - Погодите, с каким таким объектом? - Ник немигающим взглядом хищника сверлит врачиху, которая на его агрессию никак не реагирует - только снимает очки и смотрит в ответ так же прямо. - С объектом ваших чувств, мистер Уайлд. Ханахаки - болезнь малоизученная и крайне опасная, если не принять мер вовремя. Я понимаю, что вам сейчас тяжело, но очень важно сейчас меня выслушать и осознать всю серьёзность вашего положения и начать лечение. Она переводит дух и продолжает: - Первая фаза болезни перетекла во вторую, уже непосредственно к выделению и отхаркиванию крови и корневых сгустков... - Сгустков чего? - Корней. Корней будущих завязей внутри бронхов ваших легких. Завязей... цветов. На такое у Ника даже слов не находится, только звон в ушах, будто прозвучал удар колокола: бо-о-о-ом... в горле пульсирует удушье, до ужаса хочется прокашляться, но Ник давится и терпит. - Если мер не принять, начнётся цветение, и болезнь вступит в свою последнюю стадию, а она в семидесяти семи процентах случаев необратима. Поэтому крайне важно начать лечение сейчас, мистер Уайлд. - И каков будет рецепт? - с насмешкой спрашивает Ник, потирая ноющее горло. - Как можно более тесный контакт с объектом ваших чувств, - врачиха качает головой, будто он маленький и неразумный щенок пары дней от роду, - только ответные чувства, столь же сильные, как ваши, способны помочь. - Так мне что же, любовь нужна? - глупо переспрашивает Ник. Кашель дерёт глотку просто невыносимо, но он терпит, терпит, терпит... - Именно она, мистер Уайлд. Любовь той, кого вы сейчас так сильно любите, что ваши запертые чувства отравляют вас. И мозг взрывается: Нику даже кажется, что это не просто речевой оборот такой... потому что, когда он, окончательно задохнувшись, кашляет так оглушительно, что все внутри будто лопается в кашу, на руках, которыми он прикрыл рот, блестит темно-бурая кровь и ещё что-то, похожее на перемолотую в крошево железную губку. - Корни, - оповещает его врачиха, - у вас очень мало времени, мистер Уайлд.