Дешевые драмы

Однажды наступил тот самый Февраль. Точка отсчета осознанного восприятия того, простите, пиздеца, в который он умудрился вляпаться. Февраль не располагал к себе хорошей погодой и вообще, не было в нем ничего, кроме сырости, снега и пробирающего до костей холода. Нет, все же было – был Даниэль, дарящий самые глупые подарки, которые только можно было придумать. Вещи, которые никто в здравом уме не осмелился бы на себя напялить, игрушки из магазина приколов, не несущие в себе никакой ценности безделушки… Но нет, для Саймона ценность была совсем не в том. Даниэль преподносил их как нечто, что было поцеловано боженькой, с такой искренней улыбкой, с таким восторгом. А потом крепко-крепко обнимал и лохматил Саймону волосы так, что прическа походила потом на голубиное гнездо. Мама готовила торт, Эмма чмокала в лоб и дарила цветастый рисунок. Вот тогда да, тогда было тепло, пусть даже и в хмуром, холодном феврале. Саймону больше подошла бы весна, наверное. Или осень. Не холодно и не жарко. День рождения в феврале почти всегда оставлял его дома с легкой простудой. А потом они переехали из Детройта. Тогда казалось, что друзья останутся только в воспоминаниях. Даниэль бесился как черт, а Саймон просто тихо сидел в углу, понемногу закрываясь ото всех. Даниэль обзывал отца предателем, постоянно кричал о том, что его решения эгоистичны, что так нельзя и вообще пошел он нахер. Так он и вовсе разругался со всей семьей, только с братом-близнецом своим негодованием делился тихо и искренне грустил без лишних эмоциональных всплесков. Саймон молчал. А потом неожиданно для всех вытащил из-под кровати сумку с вещами, приготовил завтрак, убрался на кухне с утра пораньше и прицепил магнитами к холодильнику записку: «Поступил. Уезжаю в Детройт». И вышел за дверь. Ох, как же Даниэль тогда бесился. Названивал бесконечное количество раз, возмущался, матерился, закидывал гневными смайликами и сэлфи, на которых приставил к голове Эммы водный пистолет, с подписью «Пиздуй домой или ей крышка!». Саймон скромно улыбался, провожая взглядом виды за окном автобуса. Да-да, Даниэль, пальни в Эмму струей воды, а потом скинься с первого этажа в бассейн. Удачи, братишка. Студенческое общежитие приняло Саймона в свои объятия и с головой погрузило в безобразие, которое творилось вокруг. Вдали от семьи все чувствовалось по-другому. Его первый февраль в стенах общаги был теплым и звонким, он взорвался фейерверками под окнами седьмого этажа, зачем-то поздравляя с четвертым июля… - Причем здесь… - Коннор держал Саймона под руку, неспешно ступая по дороге прочь от магазина. Балаган позади не утихал. Сославшись на дурное самочувствие, Саймон сказал, что хочет немного прогуляться, проветрить голову. «Мы обязательно вернемся, Норт. Я все равно не смогу дойти ночью с другого конца города». Элайджа пожал плечами и принялся докапываться до Гэвина, а Норт недовольно фыркнула, но останавливать его не стала. А вот Коннор – другое дело. Он хорошо умел слушать и Саймон чувствовал, что на данный момент нашел свою зону комфорта, а потому схватил Коннора за руку и потащил за собой. Тот заинтересованно слушал весь этот словесный поток, что Саймон до сего момента держал в себе, и периодически понимающе кивал или задавал вопросы. Было приятно, что наконец-то можно выговориться и услышать слова поддержки. - Я и сам не знаю. В Маркусе в ту ночь проснулся пьяный патриот, и он поздравил меня с Днем Независимости… - И это мне еще говорят, что я порой вставляю что-то не к месту… - Коннор озадачено посмотрел вдаль. Первый февраль запомнился надолго. День рождения Саймона отмечали всем блоком, и каждый его замечательный сосед приложил к этому руку. То тут, то там проскакивали отголоски домашнего уюта. Глупый подарок в этот раз прилетел ему от Норт. Кэра испекла печенюшки, которыми кормила всех и каждого, Трэйси и Трэйси поочередно поцеловали в лоб, а Маркус подарил отличную масляную картину, которую Саймон до сих пор рассматривает, когда у него депрессия. Маркус не жил в общаге, не голодал, не страдал от бессонницы и учился в другом университете, где каждый день рисовал толстых мужичков и гипсовые статуи. А еще он постоянно подначивал студентов устроить какую-нибудь заварушку. Это был тот самый человек, который участвовал во всех мероприятиях и как заведенный гонял по коридорам, надеясь наткнуться на что-то интересное. Маркус был сыном знаменитого художника, жил в Детройте с самого детства, а теперь тут же и учился. И он был безумно счастлив, когда узнал, что Саймон вернулся. Теперь они с Норт, которой общежитие просто не выдали, были слишком частыми гостями в их блоке, оставались ночевать и прятались в шкафу, когда по этажам ходила Аманда. И, конечно же, они не могли пропустить такое знаменательное событие, как день рождения их лучшего друга. И Саймон был до боли счастлив, пусть даже он перестал понимать суть происходящего после того, как Норт на пару с Маркусом допили вторую фляжку чего-то дурно пахнущего и подозрительного. Набрались как сволочи. Началось все с того, что Маркус начал культурно дискутировать с Джошем на тему истории. Она всегда привлекала Маркуса, он любил читать про революционные события, войны, всяческие столкновения. Цивилизация росла, цивилизация бунтовала, рвалась до свободы, свергала власть, а Маркус наблюдал и восхищался. Цивилизация смогла – и Маркус тоже. - Мы порвали англичан на их сраный британский флаг, - Маркус размахивает бутылкой из стороны в сторону. Джош хихикает и дальше рассуждает о великих свершениях США. Настроен Маркус воинственно. Он сорвал с окна красную штору и намотал ее на швабру, а после заставил Кэру и Норт играть в морской бой, возвышаясь над ними с непоколебимо серьезным лицом и наблюдая за исходом битвы. Что это была за странная реконструкция, Саймон не понимал до сих пор. Да-да, великая нация, только гимн не начните горланить, не то Аманда прибежит и на британский флаг порвет уже вас. Но Маркусу, кажется, было не до того, в его маленькой растущей державе только что отменили рабство. - Это была великая революция… - Маркус, ты дурак. А вот всем остальным, кажется, нравится. Руперт выпускает в комнату белых голубей. - За свободу! Символичненько… «Ох, мамочки, что происходит?». - Маркус… Пойдем, тебе нужно проветрить голову, - Саймон по-доброму улыбается, мягко тянет Маркуса в сторону балкона, изымая из его руки злополучную бутылку. В небе полная луна озаряет их лица белым светом. Звезды мерцают как блики в разноцветных глазах. У Маркуса глаза действительно прекрасны. Один только взгляд и Саймон, кажется, пропал навеки. «Блять, почему он такой шикарный?». Маркус выпускает в ночной воздух облачко сизого дыма. Улыбается, а в глазах ни намека на свинское, пьяное состояние. Саймон замирает, как и все звуки, что он слышал вокруг – все будто исчезает из этого мира. Теперь только он и Маркус. До жути хочется взять его за руку. Или даже поцеловать. В сердце что-то екнуло. «Кажется, я влюблен в него…». От сего осознания Саймону стало немного не по себе, но на душе было легко, а глупые бабочки сожрали кусок его желудка. Маркус чуть приближается, кладет руки Саймону на плечи. Саймон дрожит в нетерпении, а вовсе не от того, что он в легкой домашней футболке, а на балконе завывает холодный февральский ветер. Маркус прижимает его к себе так крепко, что Саймон с трудом сдерживает в себе писк. Обнимает, отчего так сладко, так тепло и… - С Днем Независимости, братан! «Чего, блять?». Но Саймон не издает ни звука, лишь ошалело пялится в разноцветные глаза, что вновь поравнялись с его собственными. А Маркус, зараза, улыбается, кидает бычок в окно и выходит прочь, оставляя Саймона растерянно моргать. Он еще слышит где-то на фоне счастливые крики отстрелявшихся американцев. «Но причем здесь… Сейчас же ебаный февраль, какой нахрен День Независимости? Маркус, Ало, проспись!». Но Саймон стоит неподвижно и не может поймать ни одну дельную мысль. Ну да, сам-то он теперь тоже независим. А еще, кажется, безнадежно влюблен. Маркус обматывается шторой, рисует Ральфу звезду на лбу и под собственный бессвязный лепет вольной интерпретации американского гимна замертво падает на кровать Саймона и отрубается. Подстреленный солдат поебать хотел, что Саймон вообще-то тоже хотел бы поспать. А еще, что Саймон хотел бы отдать ему свое сердце и умереть рядом. Вовсе не за великие Штаты, а всего лишь за Маркуса. Мысли в голове Саймона не хотели прекращать спорить друг с другом до самого утра. Он все размышлял: о себе, о жизни, о Маркусе. О том, что случилось вчера. О собственных ощущениях. Припомнил себе все, что в его жизни было связано с этим человеком. И осознал, что любил его уже очень давно. Возможно, всегда. Пусть даже с самой первой встречи, когда они еще были совсем мелкими и глупыми. Сложная штука эта ваша химия. Вон Маркусу проще, он вчера вселил патриотизм даже в иностранных граждан, что здесь живут и учатся по обмену. Ему химия не нужна, только развлекаловка и красная шторка, которую, по-хорошему, нужно будет вернуть обратно на карниз. Саймон так и не уснул. Он приподнялся с пола, размял затекшие мышцы – не лучшая его ночь, как ни крути – и обернулся к своей кровати, на которой развалилось это спящее чудовище. А хотя нет. Маркус выглядел слишком мило, даже сложно сопоставить с тем, что творил он вчера. Саймон залюбовался, невольно улыбаясь. А потом случайно задел ту самую бутылку, которую вчера конфисковал у Манфреда. Та звучно грохнулась на пол – Маркус подскочил как ошпаренный. - Что?! Нас атакуют? Саймон устало усмехается. Нет, он точно потерян. И даже больше, чем думал. Коннор весело хмыкнул, перехватил руку Саймона крепче и сжал. Они прошли уже достаточно далеко, казалось, вот-вот из-за поворота выедет Камски и начнет причитать, почему они оставили его с теми двумя агрессивными личностями. Ничего такого пока не случилось, однако Саймон решил, что да, пора все же развернуться и пойти обратно. Он крепче схватился за руку Коннора. - Я дурак, да? - Не говори так, - Коннор в ответ нахмурился. Развернулся вслед за Саймоном, и вот они вновь продолжили путь – теперь уже обратно к магазину. Кажется, Саймон начал стремительно трезветь. - Я не слишком понимаю, как устроены отношения, это довольно сложная тема для изучения. Но мне кажется, было бы неплохо просто признаться ему. Всем сразу станет легче. Саймон не отвечает. Лишь тяжело вздыхает, а в голове снова воюют друг с другом мысли. Признаться? Да не, бред какой-то. Норт уж точно не оценит. И сам Маркус даст пинка под зад и все – прости-прощай их крепкая дружба. Саймон не слишком любит покидать свою зону комфорта – эта причина затмевает прочие. Он боится перемен. Не побоялся бы, наверное, только если бы Маркус сам взял его за ручку и отвел им навстречу. Но хер там. Кстати о зоне комфорта… - Кажется, пора уже в жизни что-то менять. Коннор уютный до ужаса. Он понимает. Саймон думает над этой фразой не меньше минуты. Они идут в тишине. «Пора что-то менять…». - Да. Пора что-то менять. Нам всем. С Коннором тепло, как на четвертое июля, но без фейерверков. Коннор так не похож на Маркуса, но он и не должен. А Саймон не должен лезть в жизнь Маркуса, когда тот этого не хочет. Пора что-то менять. Менять. Пора. Хватит жить Маркусом, ты заслуживаешь другого. Верь в это. Пора что-то менять… - Коннор! - М? Вместо слов Саймон прижимается близко-близко. Обнимает за шею и неуклюже клюет Коннора в губы. Тот стоит неподвижно, а лицо настолько ошалевшее, что кажется, будто на лбу у Коннора сейчас включится экран загрузки. Саймон зажмуривается что есть мочи и просто жмется к Коннору губами. И похрен вообще, будь что будет. Маркус все равно никогда ничего не поймет.