Вазочка эпохи Мин

Персиваль Грейвс жил в Нью-Йорке на Фултон-стрит, 120, в большом доме, который находился между яслями для дошколят и магазином пончиков. Неподалёку располагалась французская кондитерская, несколько неплохих ресторанов, магазинов одежды, отелей и одно небольшое, но очень живучее турагенство. Пять минут до Бродвея, десять — до Сити-холл парка. И больше часа до ближайшей антикварной лавки, куда Персиваль всё больше желал наведаться, прихватив с собой очередной пугающий триптих Фрэнсиса Бэкона из гостиной или хмурый бюст Наполеона, сделанный из фарфора в Германии в первую половину ХХ века, каждый день встречающий его в холле. По-хорошему, нужно было устроить аукцион и сбыть весь накопленный его предками хлам по заоблачным ценам, но, во-первых, Персиваль не хотел привлекать излишнее внимание; во-вторых, он совсем не нуждался в деньгах, а в-третьих, на этот аукцион вряд ли бы явился мистер Мизрахи, антиквар, а вместе с ним и его хорошенький помощник, лицезреть которого Грейвс позволял себе раз или два в месяц. Вот и сейчас, накинув пальто и небрежно повязав шарф, мужчина взял бюст надоевшего Наполеона, снял со стены очередную картину невероятно толстой женщины эпохи Возрождения, пару раз обернул её в старое кухонное полотенце и вышел из дома. Да, фраза «Я живу в музее» была явно про Персиваля Грейвса. Раз в месяц какой-нибудь журнал обязательно запрашивал у него интервью и экскурсию по дому (естественно, с «фотоотчётом»). Мужчина всегда отказывал — в отличие от своего отца, он не любил пускать в свой дом незнакомцев. Правда, дом этот он с трудом мог назвать своим — год жил в нём, а из личных вещей была зубная щётка, бритва, ноутбук да шкаф с одеждой. Когда Гольфундус Грейвс умер, пришлось срочно приехать — подписывать документы. Разбирательства с нотариусом и юристами заняли много времени — пришлось задержаться, потом неподалёку обнаружился один из филиалов офиса, в котором он работал в Лос-Анджелесе… Персиваль и не заметил, как заново поселился на Фултон-стрит, откуда сбежал ещё подростком. Наверное, он тогда был чуть младше прелестного мальчика на побегушках, которого Мизрахи гонял то за кофе, то обналичить чек в ближайшем банке, то выкинуть скопившийся бумажный мусор. — Он в подсобке, — прямо сказал Патрик Мизрахи, разглядывая принесённый Персивалем бюст под лупой. Это был почтенного вида пожилой еврей, которого Персиваль знал чуть ли не с младенчества. Грейвс улыбнулся, ничуть не смутившись этими словами, и прекратил оглядываться кругом в поисках тёмной вихрастой макушки. Он скучающе облокотился на высокий стол, за которым стоял антиквар, переступил с ноги на ногу, послушал, как привычно скрипнула старая половица, вдохнул знакомый запах пыли и сырости. — Ты же знаешь, что эта вещь стоит гораздо дороже, чем я могу за неё предложить, — со вздохом заметил мистер Мизрахи, выключая яркую лампу и откладывая бюст в сторону. Этот разговор начинался по новой каждый раз, когда Персиваль приходил. — Не хочешь продавать коллекционерам — отдай в музей, — продолжил мистер Мизрахи, заранее зная, что предложение будет отвергнуто. — Это практически одно и то же, — отмахнулся Грейвз, переводя взгляд на открывающуюся дверь за спиной антиквара. Из подсобки вышел высокий, худенький парнишка лет двадцати; растрёпанные чёрные волосы на секунду блеснули в лучах солнца, пробившихся в узкое окно под самым потолком магазина. При виде Грейвса тонкие алые губы парня тронула улыбка, а карие глаза заблестели. — Добрый день, мистер Грейвс, — негромко поприветствовал он мужчину, смущённо сцепив руки за спиной. — Здравствуй, Криденс, — дружелюбно кивнул ему Персиваль, после чего обратился к мистеру Мизрахи. — Мне не важно, сколько ты за него дашь. У меня с собой тут ещё, — он кивнул себе под ноги, где стояла завёрнутая картина, прислонённая к ножке стола. — Показывай, — снова вздохнул мистер Мизрахи, беря в руки лупу. Пока он рассматривал полотно, Грейвс не без удовольствия рассматривал Криденса: до чего ладная фигура была у парня! Длинные ноги, округлые упругие ягодицы, узкая спина, тонкие плечи, а руки… Вот уж что действительно заслуживало внимания, так это тонкие белые руки парня с голубоватыми венами, просвечивающими сквозь кожу, а не складки жира на картине какого-нибудь Рубенса! Замечтавшись, мужчина то представлял как безжалостно хватает парня за хрупкие запястья, поднимает их над вихрастой головой, наваливается всем телом, тяжело дыша; то как Криденс поднимает на него взгляд, а алые губы бесстыдно обхватывают его… — Мне очень жаль, но всё, что я могу дать и за то, и за это, — негромкий голос мистера Мизрахи отвлёк Грейвса от его мыслей; антиквар подцепил белый листок из близлежащей стопки, чиркнул на нём несколько цифр и развернул написанное в сторону Персиваля, — столько. — Идёт, — не глядя, согласился тот, подмигивая Криденсу. Парень ходил между стеллажей, рассеянно водя подушечками пальцев по корешкам книг и статуэткам; его взгляд из-под опущенных ресниц то и дело возвращался к Грейвзу. Перехватив подмигивание мужчины, Криденс покраснел и кротко улыбнулся ему, после чего одёрнул вниз чёрную жилетку, которая, в общем-то, в этом совсем не нуждалась. — Ты мог бы обеспечить свой род деньгами на несколько поколений вперёд… — заметил антиквар, отставив картину в сторону. — Мне не нужны ни деньги, ни поколения, — дружелюбно ответил Персиваль, подписывая документы, которые дал ему мистер Мизрахи. — Криденс вечером переведёт тебе деньги. Как всегда, — подытожил антиквар, качая головой. — Знаешь, всё-таки я дружил с твоим отцом… Персиваль предостерегающе глянул на него — не стоит. К тому же Грейвс хоть и доверял ему, но сомневался, что с его отцом можно было дружить: у Гольфундуса не было друзей, только почитатели, мечтающие урвать часть коллекции после его смерти. — Я только хотел сказать, что если бы у меня был сын… — У тебя есть Криденс! — преувеличенно весело перебил Персиваль: он оттолкнулся от столешницы и сделал пару шагов в сторону двери. — Поверь мне, это гораздо лучше, — он стрельнул прищурено-хитрым взглядом в сторону парня, чем немало его смутил: тот снова схватился за свою чёрную жилеточку и потянул вниз. — Когда в следующий раз притащишь очередную бесценную «хрень»? — мистер Мизрахи, похоже, был не прочь поболтать: он поставил локти на стол и положил голову на ладони, издали рассматривая кашемировое пальто Грейвса. — Через неделю? — Посмотрим, — мужчина провёл рукой по брови, прикидывая. — На выходных меня не будет, я улетаю… вторник вечером, среда–четверг… Может, в пятницу приду, Патрик. В следующую. Про полёт он выдумал на ходу. Иногда Персиваль придумывал подобные штуки: друзьям говорил, что работает, а на работе говорил, что много времени проводят с друзьями. Плохо ещё никому от этих выдумок не было, а окружающим было проще воспринимать сына преуспевающего бизнесмена как вечно занятого человека. Не говорить же окружающим, что он покупает сыр, оливки, и, завалившись дома на диван, пересматривает фильмы Тарантино и Скорсезе? Фраза «Я улетаю в командировку» всегда звучит более солидно, чем, скажем, «Я собираюсь выяснить, почему Мистер Розовый* никогда не оставляет чаевые» [*Мистер Розовый — кличка одного из главных героев фильма «Бешеные псы» Квентина Тарантино]. — Ну что ж, в пятницу, так в пятницу… Береги себя, Персиваль. И удачного полёта! — Спасибо, Патрик! — мужчина потянул на себя дверь; привычно звякнул колокольчик, — Криденс, — Грейвс прошёлся взглядом по его ногам, потом посмотрел ему в глаза, — до следующего раза! — и усмехнулся уголком губ, снова заставив помощника покраснеть. — Д…до свидания, мистер Грейвс! — пользуясь тем, что мужчина повернулся к нему спиной, Криденс облизнул пересохшие от волнения губы и даже немного подался вперёд, внимательно следя, как подолы пальто, а вместе с ними длинный шарф и сам Грейвс исчезают за дверью. Глаз на спине у Персиваля может и не было, зато он отлично мог видеть жадный взгляд Криденса в витрину магазина виниловых пластинок, находящуюся прямо напротив антикварной лавки. Весело усмехаясь, мужчина зашагал по улице. Он и не догадывался, что увидит Криденса гораздо раньше следующей пятницы.