Все самолёты летят в рай...

В овраге темном, с земли сбитый Стлевает древний "Два-шесть-два" Пробил снаряд зенитной батареи Крыло десятитонного бойца. Здесь шло звено, нет, не звено, эскадра Десятки бомб осыпались с небес Во время сложное, для родины опасное Японец ставит батареи вперевес. Среди цветов, лесов, среди воды претихой Возникли стойки, вверх торчат стволы Куда все делось? Сгнитой, перебитой Утварью боевой завалены лесы. Как рыкнет тигр, поступью он дикой Наткнется вдруг на пушку и штык-нож. Под листьями, землей природы тихой Исчезнет, все расстает в безнадежь. Гниет броня, как будто парусина. Мотор навеки встал. Он больше не рванет. Не пробивает свет сквозь всю густую тину. В пустых рамах кабины рясь цветет. Он погребен под метрами осоки Обжили окуни кабину, бомболюк. Он затонул, взяв на себя пороки Воинственных хозяй его кают. А мир не умер. Небо прояснилось. Цветут аллеи, родится трава Взошла страна, и степь заколосилась Но не увидит всего "два-шесть-два". Последний раз, в пике ушла машина А дальше гарь, и треск... И тишина. Сквозь шум раздался восклик командира Надеялся, что умер он не зря. Не зря! И на руинах таких многих Раскинет крылья новая страна Она расцветнет. Не всегда. Надолго. Пока в дверь снова не стучит война. Он тут надолго. Пока сгниет, как скита Не раз по миру пройдется война. В далекий час, тут вместо руд бокситов шахтеры откопают "два-шесть-два". Он им не скажет ничего. Умолкнет. Застыл в руинах крик, замерзла боль. Спокоен остов. Смирен. Не болен. Он мертв. Лишь сталь. Он памятник простой. Он возведен самой судьбой.