Семья

— Скажи, Роси, тебе всё ещё хочется меня предавать? Донкихот Дофламинго склонился над застывшим в неподвижности братом. Росинант стоял на четвереньках, старательно прижимая к груди содрогающегося в рыданиях Ло. Обнажённая спина — как карта. Клеймо семьи, словно большой остров, а многочисленные кровоточащие раны были похожи на обозначения крупных течений. Росинант тяжело дышал, однако упрямо закрывал Ло своим телом. Он уже так озверел от боли, что перестал воспринимать её, как нечто инородное, чужое. Казалось, с зарождения всех времён, ему было больно, а малыш Ло громко рыдал в самое ухо, умоляя мучителей остановиться. — Прекратите! Хватит! Если вы не остановитесь, Кора-сан...Кора-сан умрёт! Росинант слабо соображал. В его голове на уровне инстинктов закрепились две мысли: не двигаться и не упасть на Ло. Остальное было неважно. Если бы Коразон вообще осознавал весь трагизм происходящего, он бы расплакался, но было слишком больно. Казалось, даже мыслительный процесс мог усугубить изнывающее от мучений тело. Холод пробирал до костей. Отобранная шуба лежала где-то под снежной накидкой. О её тепле Росинант мог разве что мечтать. Он не знал, что прикончит его раньше: болевой шок или обморожение. Обе перспективы были так себе. Очередной удар выбил воздух из лёгких. Росинант едва не потерял и до того шаткий баланс. Он сильнее склонился над Ло, чтобы не дать другим даже возможности навредить ему, и проглотил скопившуюся во рту слюну. — Тебе так дорог этот ребёнок, Роси? Скажи, как ты, человек, глубоко презирающий детей, можешь сейчас отчаянно защищать одного из них? Ах да, я забыл, — голос Дофламинго из вкрадчивого неожиданно наполнился чистой первородной злобой. — Ты ведь притворялся! — тяжелая нога без жалости упёрлась в исполосованную спину, вырвав из губ Росинант вскрик. — Что ты делаешь? Хватит! Остановись! Ему же больно! Дофламинго лишь усмехнулся и принялся давить ещё сильнее. — Давай, Роси, падай! Раздави пацана весом своего тела! Он ведь вполне может задохнуться, придавленный тобой! — Пожалуйста! Прошу! — голос Ло, вначале полный гнева и ярости, наполнился отчаянием, стал тихим. Росинант молчал. Ему нечего было ответить брату. Да, он предал близкого человека, но, будь возможность всё изменить, ни за что бы не воспользовался ею. Ло, этот маленький потерянный мальчик, запал ему в душу, поселился в сердце, пустил в него корни и никуда не собирался уходить, а Росинант — никогда бы не отпустил. Вся его жизнь, всё его внимание, все чувства сошлись в одной точке — рыдающем мальчишке, который отчаянно жался к его груди. «Если бы я только был сильнее. Прости, Ло. Прости, что заставляю тебя переживать такое. Не плачь. Пожалуйста. Я даже не могу обнять тебя и успокоить. Если попробую — упаду». Росинант изнывал от ненависти. Ненависти к себе. Брат всегда был таким и ожидать от него милости не приходилось, но он, командор морского дозора, должен был дать безумию отпор, а не надеяться на снисхождение! Оглушённый собственными мыслями, Росинант не сразу услышал странный звук, больше похожий на скулёж. Осознание накрыло уничтожающей лавиной — это скулил он. От боли, от разочарования, от слёз истошно рыдающего Ло, от своей чёртовой жизни. Удивительно, но давление на спину прекратилось. Видимо, даже Дофламинго не ожидал такой реакции от брата. Росинант был сильным, хотя в детстве и любил дать волю слезам, но время закалило не только его тело, но и дух. — Больно, да? — Дофламинго спросил это таким тоном, будто картины иссечённой до мяса спины ему явно было недостаточно. — Предателям должно быть больно. Росинант искривил губы в кривой усмешке. — Отправляйся к морскому дьяволу, — пьянея от боли, выдохнул он, — ты бы пожертвовал мною, съев я фрукт Опе-Опе. Чем это не предательство, Дофи? Новая порция гнева? Хорошо. Очередные побои? Стерпим! Дофламинго уже ничем не мог его удивить. По крайней мере, Росинант так думал. Оглушительная, крышесносная вспышка в виске — и мир поплыл неизведанными красками. Росинант завалился на бок, только успев услышать: — Обработайте раны и в мою каюту его.

***

Розовые перья. Они всюду. Лезут в рот, нос, заполняют лёгкие, прорастают через желудок, обвиваются вокруг кишечника. Ни вдохнуть, ни сказать, ни закричать. Перья вылазят из глазниц, пробивают грудную клетку, расцветая, подобно хищному цветку-паразиту, питающемуся утекающей сквозь пальцы жизнью. Росинант распахнул глаза. Восприятие возвращалось к нему медленно. Он слышал собственное тяжёлое дыхание. Ощущал мягкие перья под судорожно сжатыми пальцами, а глаза, не привыкшие к темноте, едва могли различить очертания потолка. По ритмичным покачиваниям Коразон понял: он на корабле. Неужели Дофи действительно забрал его в свою каюту? Росинант криво усмехнулся оказанной чести. Он не был связан, но оно и не требовалось. Какой человек мог сбежать в корабля с такими ранами? Коразон не мог сесть. О встать даже речи не шло. Единственная мысль, занимающая всецело разум мужчины, проступила через пелену боли и стала маяком, который прорезал окружающую тьму: что случилось с Ло? Росинант сцепил зубы. Он готов был собрать остатки сил и подняться, как неожиданно уловил сбоку от себя движение и в напряжении замер. Раньше он считал, что Дофламинго оставил ему свою шубу, но реальность оказалась более пугающей — этот монстр лежал рядом, по-хозяйски обнимая брата поперёк туловища. Росинант боялся даже вдохнуть. Почему Дофи вёл себя, как заботливый старший брат? Почему его поза, даже то, как он укрыл Роси своей шубой, словно крылом, говорили о скорейшем прощении, нежели жестокой кончине, уготованной нерадивому отото за предательство? Коразон, хотя, наверняка уже бывший, осторожно повернул голову в сторону. За очками невозможно было рассмотреть, проснулся ли Дофи от его возни, но он оставался неподвижен, а значит, спал. Росинант издал тихий вздох облегчения, как неожиданно Дофламинго скривился и крепче прижал брата к себе, заставив того поморщиться от очередной вспышки боли. Сколько же он тут лежал без сознания? Бинты пахли лекарствами, да и сама каюта провонялась так, будто была палатой в старой клинике, где даже стены впитали в себя противный запах настоек, трав и мазей. Росинант знал, что Дофламинго терпеть не мог эту ядрёную смесь, тогда почему позволил превратить свою каюту в подобное безобразие? Росинант проглотил вязкую слюну. Вывод напрашивался лишь один: Дофи действительно испугался смерти брата. Эта мысль одновременно грела и вселяла в душу чувство вины. Неужели он думал о старшем брате заведомо хуже, чем было на самом деле? Теперь, когда всё выяснилось, Коразон стал для Дофламинго бесполезным — он не мог съесть фрукт Опе-Опе и даровать вечную жизнь. Это был неоспоримый факт. Но почему же сейчас Росинант лежал в объятиях брата, заботливо укутанный его шубой? Резкий звук вывел Коразона из состояния глубокой задумчивости. Посреди ночи сработал будильник. Росинант тут же закрыл глаза. Как раз вовремя. Разбуженный Дофламинго был всегда злее обычного. Прицельным ударом кулака он заставил умолкнуть бедную технику и медленно сел на кровати. Через несколько минут Росинант услышал его шаги и щелчок выключателя. Лишь быстро бьющееся сердце выдавало с головой, но внешне Коразон сохранил бесстрастность и неподвижность. Он ощущал, как Дофламинго буравил его взглядом. — Я знаю, что ты не спишь. — сердце Росинанта рухнуло куда-то вниз, но следующие слова явно не могли относиться к нему. — Смени ему капельницу. Тихий шелест. Две ножки спустились на пол. Явно кто-то маленький спрыгивал с большого кресла Дофламинго. «Ло! Это Ло!» — огромных усилий стоило не открыть глаза, выдав себя. Росинант готов был умереть от счастья — мальчик жив! — Слишком высоко. Мне не дотянуться. — Иди сюда. Дофламинго легко, словно пушинку, поднял Ло, который своими маленькими ручками умело подсоединял систему к другой ёмкости. Росинант в этот момент был им безумно горд. Его даже не смутил миролюбивый настрой старшего брата. Почему они оба здесь, а не заперты где-нибудь в трюме? Трафальгар мягко соскочил с плеча присевшего Дофламинго и замер у постели Росинанта. Коразон понятия не имел, как выглядел со стороны, но Ло так сильно сжал его палец, что сомневаться не приходилось: внешний вид оставлял желать лучшего. — Кора-сан, — сердце Росинанта громко ухнуло; он едва не расплылся в идиотской довольной улыбке, но вовремя опомнился, — лежит неподвижно уже несколько часов. А если он не очнётся? Дофламинго не ответил. Он долго и пристально всматривался в умиротворённое лицо брата, впервые за долгие годы не сокрытое сумбурным макияжем, а затем тихо, но очень жёстко сказал: — Выйди, Ло. — Что? Зачем? Нет! Я не дам снова обижать Кору-сана! Росинант напрягся. Глупый Ло! Разозлённый Дофи был способен на всё! Сейчас он возьмёт его за шкирку и выкинет прочь, словно нашкодившего котёнка. Коразон почти был готов выдать себя, чтобы переключить внимание Дофламинго, но тот на удивление спокойно произнёс: — Я его и пальцем не трону. Иди. Ло подобное заявление не убедило. Он сильнее вцепился в палец Росинанта, но ощутив едва уловимое ответное касание, сдался и отступил. Иногда Коразону казалось, что их связь с Ло была гораздо глубже и не поддавалась объяснению. Не вкладывая в этот жест никакого подтекста, разве что желание успокоить, он каким-то образом передал Ло свою уверенность, как бы говоря: «Не бойся. Всё будет хорошо». Когда за мальчиком закрылась дверь, Дофламинго, без всякого зазрения совести и опасения потревожить раненного, плюхнулся на кровать. Росинанта едва ли не подбросило ответной волной. Они сидели в тишине. Неуютно находиться в одном помещении с безумным монстром, да ещё и когда его не видишь! — Знаешь, почему я редко звал тебя по имени, Роси? — напряжение электрическими нитями по воздуху. — Потому что «Коразон» — это сердце. Моё сердце, Роси. Росинант не двинулся, не открыл глаз, даже затаил дыхание. Дофламинго никогда не говорил о своих чувствах, поэтому ситуация напрягала и радовала одновременно. Получив столько ранений от родной крови, Росинант, тем не менее, умудрялся получать сейчас наслаждение, как конченный мазохист от очередной порки. — Я думал, что ты это сумеешь понять. Неужели так на меня похоже — жертвовать всем дорогим, что осталось? Росинант всё же осмелился открыть глаза. Дофламинго сидел на постели спиной к нему. Так он это просто так говорил? Мысли вслух? В груди защемило. Росинант понимал, что не должен был идти на поводу у чувств, но его старший брат впервые за столько лет выглядел разбитым и потерянным. Его любимые непрозрачные очки лежали рядом на тумбочке, длинные пальцы были запущены в жесткие светлые пряди, а обычно ровная спина — сгорбленной. Росинант ощутил укол вины и жалость. Его руки безо всяких нитей потянулись к брату. Он обнял его, используя как точку опоры, подтянулся, чтобы сесть, и прильнул к широкой спине, облачённой в красный полосатый пиджак. Неужели им уготована такая судьба? Всю жизнь разочаровывать друг друга, испытывать влечение и тут же брать себя в руки, отгоняя прочь пагубные мысли о понимании и прощении. Дофламинго не двинулся. Лишь посмотрел на руки Росинанта, сцепленные на его животе, и положил сверху свою ладонь, облачённую в чёрную перчатку. — И что мне с тобой делать, Роси? Их пальцы переплелись между собой. Где-то между лопаток уткнулся нос Росинанта. Что между ними вообще, морской дьявол, происходило? — Не ответишь? — Мне нечего сказать. — Вселенскому злу? — В своё оправдание. Они оба замолчали. Дофламинго повернулся лицом к Росинанту и надавил ему на плечи, укладывая обратно в постель. Он прижал к себе младшего брата, живого, тёплого, едва дрожащего, и, низко зарычал, мазнув его губами по шее. Щелкнул выключатель. По полу затопали две маленькие ножки. Между ними, не особо церемонясь, нагло втиснулся Трафальгар. Он тут же откатился ближе к Росинанту и прижался к нему своим маленьким тельцем. Дофламинго решил опустить тот момент, что малыш Ло вполне мог лечь с противоположной стороны, избавив себя от неприятной компании. — Здесь теплее, — тихо пробурчал мальчик, пытаясь едва ли не срастись с обожаемым Корой-саном. — А на корабле холодно. Дофламинго лишь усмехнулся и притянул обоих к себе, заключив в цепкие объятия. Ло, зажатый между сильными телами, некоторое время повозился в поисках наиболее удобной позы и замер. — Я выжгу твой серийный номер по возвращению, — зарываясь в светлые спутанные волосы, прошептал Дофламинго едва ли не в самое ухо, — и ты вновь будешь на своём месте, мой Коразон.