Hockey

Мэттью нервничал. Теперь же существование канадца состояло, в основном, из двух режимов: расслабленность и нервозность. В большинстве случаев юноша расслаблен. Каждый раз он волновался, когда его преследовали, когда кто-то забывал его имя, при встрече новых людей, в темноте, в одиночестве, вне дома, без своего медведя... Ладно, по большей части он волновался. Но сегодня у него были все основания таким быть! Это было на следующий день после его провального матча с Россией. Провальный подсознательно. Казалось, Уильямс всегда придавал большое значение практически ничему. Но, всё равно, он мялся на месте, стараясь, чтобы его не заметили. В этом не было необходимости, так как он являлся Канадой и не мог остаться незамеченным в ярко-красном одеянии. Ну, пока Канада был занят, съёживаясь, Франция подкрался к нему сзади. Это было не так сложно для Франциска — быть скрытным и молчаливым, так как он был ещё тем шалуном, и, честно говоря, он привык к этому. — Мой дорогой! — воскликнул Бонфуа, нежно положив руку на плечо юноши. Тот в ответ вскрикнул, как девчонка, и вскочил со стула. Франция вопросительно посмотрел на дрожащую молодую страну. Это что-то новенькое. — Что случилось, Мэттью? — С-случилось? С чего ты р-решил, что что-то с-случилось? — Мэттью пытался, правда, не смог скрыть свою чрезмерную реакцию. — Мой дорогой, неразумно пытаться лгать тому, кто тебя вырастил. Я знаю тебя лучше, чем свои пять пальцев. — Д-да... Ты прав, папа, — он с облегчением выдохнул и тяжело откинулся на спинку стула. Встреча себя исчерпала, и Уильямс даже этого не осознал. — Ну и? — француз начал перебирать золотые локоны Канады, так же как и собственные. Это было обыденно для них обоих. Канадец привык к своему чересчур заботливому отцу. — ...Ничего, Франция, — Мэттью всё-таки рассказал Америке его маленький секрет. Но ему не нужно, чтобы ещё кто-то знал. Франция неодобрительно кашлянул. — Так, секретики? — Не то, чтобы секрет... Я лишь хочу, чтоб никто об этом не знал. — Это и есть секрет, дорогой мой. Уильямс нахмурился, услышав снисходительный тон в голосе Франциска. Конечно, он был колонией, но теперь не ребёнок. Он встал и взглянул на него со льдом в глазах. — Хорошо, тогда да, я держу это в секрете от тебя. Смирись, — Мэттью повернулся спиной к Бонфуа и ушёл, просто надоело быть постоянно забытым и такое обращение к нему, как к дитю. — Мэттью? Дорогой мой? Но Канада проигнорировал его и, не оборачиваясь, направился к выходу. Он хотел блинов, чёрт их дери! С литрами кленового сиропа! Больше сиропа, чем влезло бы в человека или страну, чтобы уничтожить его в один присест! Достаточно липкого, липкого сиропа, чтобы можно было слепить большого африканского слона. Сегодня Мэттью собирался буквально утопиться в кленовом сиропе. И ему это точно понравится! Потерявшись в своих мыслях о сиропном безумии, Канада не заметил своего старшего брата, Америку, махавшего ему рукой. На самом деле, Альфреду показалось, что Мэттью просто игнорирует его. Но это было абсурдно. Разве это свойственно Мэтти?! Люди игнорируют его, а не наоборот. Поэтому Америка подбежал к нему и удивился выражению его лица. — Хэй, Мэтти! Ты в порядке? — Не называй меня Мэтти, — Джонс не был бы Джонсом, если б не перепроверил вновь обретённую Канадой уверенность. — Тебе ведь нравится, когда тебя зовут Мэтти! Я постоянно тебя так называю! — Я ненавижу это. — Помнишь, когда мы были маленькими, и тебя так пугали такие глупые вещи, как гром и... Ты слушаешь? — Молнии, жуки и темнота. — А страшные фильмы и всё такое? Но я всегда приходил и спасал тебя. — Ты пугался больше, чем я! — Потому что я герой! Герои никогда не бросают таких малышей, как ты! — Ты что, просто придумываешь новую версию нашего детства в свободное время? — О, помнишь, я всегда прогонял Францию и Англию. — И ревел ты больше, чем я, когда Англия уезжал! — Потому что они смеялись над тобой слишком много, и тогда мне приходилось тебя спасать. — Смешно. — И... Канада закатил глаза и дал волю брату болтать о том, чего никогда не было. Ему нужно было приготовить блинчики. Когда он собирался выйти из помещения и вернуться домой, к нему обратился голос, который не принадлежал ни одному из его родных. — Привет, Мэттью. Он обернулся, раздраженный тем, что его отвлекли, и встретился с улыбающимся, размахивающим рукой Россией. Вся храбрость и хорошие мысли о "положить-болт-на-Францию-и-Америку", которые давали Канаде новую порцию самоуверенности, вылетели в окно. Их заменило очень знакомое чувство нервозности, страха, беспокойства, страха, опасения, страха, страха и чувство очень-очень непредсказуемого присутствия России. Он выскочил из комнаты, как крыса с корабля. На самом деле, канадец побежал к своему дому, что было совершенно не нужно и ничего не давало, кроме как успокоить Уильямса, и юноша забыл про все свои планы о перегрузке сиропом. То, что он на самом деле сделал, добравшись до дома, свернулся калачиком на простыни с красными кленовыми листьями на ней, устойчивой мантрой повторяя: «О мой Бог, о мой Бог, о мой Бог, о мой Бог, о мой Бог». В итоге решил, что никогда не будет играть в любую другую игру, кроме хоккея. Никогда.