Слуга двух господ

      С ним определенно творилось что-то странное.       Эта ночь застала волшебника и его слугу в маленьком пустующем домике на окраине Лондона. Натаниэль наткнулся на него, пока Бартимеус занимался тем, что крал ему еду. Судя по слою пыли и практически полному отсутствию мебели, в нем никто не жил довольно давно, однако волшебник, уже успевший соскучиться по своей мягкой теплой кровати, был рад уже тому, что у него была крыша над головой и какие-никакие блага цивилизации под рукой. Поэтому он довольно быстро соорудил себе вполне пригодную для сна софу, натаскав в одну кучу одеял и покрывал, которые снял со стола и стульев, и, почти не притронувшись к ужину, улегся спать, едва солнце скрылось за горизонтом.       Он лежал с открытыми глазами на многочисленных покрывалах, укрывшись с головой белой простыней, и занимался тем, что методично прокручивал в голове то, что случилось с ним за эти два дня. Он вытаскивал из памяти каждую мелочь, каждое свое слово, поступок, жест и препарировал, будто лягушку в лаборатории, рассматривая ее содержимое в микроскоп. Все его чувства обострились, восприятие повысилось, а эмоции бесконтрольно выплескивались наружу, словно ему было не двенадцать, а максимум шесть. Да даже в шесть, ему казалось, он вел себя куда разумнее, чем сейчас. Умом Натаниэль понимал, что должен быть более сдержанным и собранным, что должен заставлять себя быть бесстрастным, когда хотелось вопить от бессилия; смеяться, когда хотелось утонуть в слезах, идти с гордо поднятой головой вперед, когда хотелось спрятаться в угол и тихо исчезнуть. Но, казалось, все, чему он научился с тех пор, как ему было реально двенадцать лет, куда-то улетучилось. И сегодня, когда Бартимеус отчитал его, в общем-то, вполне заслуженно, он не смог сдержать слез и это привело его в ужас. Вчера он списал свой срыв на стресс после пережитой аварии, да и тот факт, что его за ночь каким-то загадочным образом располовинило, тоже подбавил масла в огонь. Но сегодня… Сегодня у него не было для себя оправдания. Разреветься от слов слуги — хуже ситуации быть просто не могло. Даже сейчас, в полной тишине, будучи скрытым под простыней его глаза начинало щипать всякий раз, когда он вспоминал о том, как Бартимеус набросился на него в переулке после встречи с мистером Смитом. Натаниэль как мог пытался спровоцировать самого себя и разозлиться на джинна (что раньше получалось у него буквально с пол-оборота), но вместо этого чувствовал жгучее разочарование и стыд. И снова вину. Вполне заслуженную, ведь слуга был прав: чем он думал, когда решил, что это хорошая идея — попытаться разобраться в самом себе даже не удосужившись выяснить, не опасен ли приобретенный артефакт? Ведь волшебники довольно часто весьма по-дурацки умирали и от меньшего… И прекрасно зная все это, он все равно посчитал, что был умнее всех живущих до него. Наверное, он и правда заслужил все то, что теперь свалилось на его голову.       Шмыгнув носом, Натаниэль прижал колени к животу и обхватил их руками. Слегка поморщился, задев ушибленные после падения в автобусе участки кожи. Он чувствовал себя невероятно уязвимым и одиноким. Волшебник бы все отдал за то, чтобы миссис Андервуд принесла сэндвичей, ласково потрепала по голове и сказала, что все будет хорошо. Что это просто плохой сон и когда он проснется — то все будет как прежде. Он почти отчаянно нуждался в этом, но знал, что ничего не получит. Четыре года прошло, казалось, он давно научился жить со своим прошлым, но, скорее всего, научился-то именно Мэндрейк, в то время как он сам застрял где-то в эмоциональном диапазоне двенадцатилетки. Тогда совершенно неудивительно, почему талисман так разделил их. Думая об этом самом разделении, Натаниэль и сам не мог понять, чего хотел. Да, он снова стал самим собой: не нужно было больше притворяться, лгать, перешагивать через себя раз за разом… Он стал свободным так, как никогда не был ранее, но понятия не имел, что с этой свободой делать. Мэндрейк, ясное дело, его возвращения не желал, да и сам волшебник не особо хотел вновь вляпываться во всю эту грязь, учитывая то, что судьба подарила ему невероятный шанс от нее избавиться. Но он не знал никакой другой жизни. Абсолютно не мог представить себя кем-то другим, не волшебником. Бартимеус утверждал, что он мог бы выбрать любой другой путь, если бы только пожелал, но Натаниэль боялся двигаться самостоятельно. Вся его решимость изменить свою жизнь улетучивалась с каждым прожитым часом. Он отчаянно хотел, чтобы пришел кто-то взрослый, мудрый, и указал ему путь. Но волшебнику на самом деле было не двенадцать и он знал, что чуда не произойдет.       Он тяжело вздохнул и почесал нос. В комнате по-прежнему царила звонкая тишина. Немного подумав, Натаниэль пришел к выводу, что прятаться так и дальше — просто глупо. Да, ему все еще невыносимо хотелось разрыдаться и жалеть себя, всякий раз, когда он думал о том, какую глупость совершил, но прошлого не воротишь, а слезы-то и вовсе лить было напрасно. Однако проще было представить себе, как он горделиво вылезает из-под своего импровизированного убежища, чем сделать это на самом деле. Он чувствовал, что не сможет смотреть в глаза лже-Птолемею без того, чтобы снова не удариться в истерику.       И это невероятно его бесило.       Так и не сдвинувшись и на миллиметр, Натаниэль, обзывая себя самыми последними словами за то, что трусит высунуть наружу даже кончик носа, продолжал лежать и упиваться жалостью к себе. Он бы так, наверное, и уснул, раздираемый противоречиями, если бы вдруг тишину не нарушил приглушенный голос, который мог принадлежать только Бартимеусу. — Месяц сегодня похож на заплесневелый кусок сыра.       Волшебник моргнул и слегка нахмурился. Это еще как понимать? Бартимеус, обычно, не был склонен к философским диспутам с самим собой. Ему всегда нужен был кто-то по ту сторону его эпических монологов. Обычно, в качестве предмета для насмешек и едких выпадов. Уж кто-кто, а Натаниэль был прекрасно знаком с этой ролью. Поэтому он слегка напрягся, но даже не шелохнулся, не желая быть втянутым в беседу, в которой его опять опасно могли вывести из такого хрупкого эмоционального равновесия. Так что, если уж он решил притворяться спящим, то будет притворяться до конца. — Такой мутно-желтоватый с темными пятнами. С виду — гадость редкостная. Да и запах, будем говорить откровенно, не из райских кущей.       Натаниэль нахмурился сильнее, но слова джинна против воли побудили его воображение представить эту картину. — И есть же люди, которым он нравится, — Бартимеус громко фыркнул. — Даже несмотря на свой совсем неблагородный вид. Что уж там говорить о запахе и стоимости.       В голову волшебника закрались какие-то смутные подозрения. Он немного пожевал губы, а затем резким движением отбросил простыню и, обернувшись, уставился на джинна. Лже-Птолемей сидел на маленьком подоконнике и смотрел в окно. Но, услышав возню сбоку, повернул голову к Натаниэлю. Мальчишка насупился. — Это ты меня с сыром-то сравниваешь?       В комнате было темно и лицо Бартимеуса освещалось лишь уличным фонарем, свет от которого падал на пол узкой полоской. Но даже в этом полумраке волшебник заметил, что его губы искривились в усмешке. — Ну, если тебя как следует подкоптить, приправить специями и прочим…       Натаниэль громко фыркнул и, шумно бухнувшись обратно на свой ворох одеял, резко натянул на себя простынь. Сердце громко отбивало чечетку. — Ой, перестань, Нат, ты не можешь уснуть мгновенно, уж я-то знаю.       Волшебник продолжал громко сопеть себе в локоть. Бартимеус звучно прищелкнул языком. — Я прямо слышу, как ты мысленно костеришь меня на все лады, — сказал он, но Натаниэль только крепче вцепился пальцами в свою простыню и сильно зажмурил глаза. Будто бы это помогло бы ему действительно уснуть быстрее или не слышать того, что говорил слуга. — Бросай ты уже свою игру в обиженного. Я всего лишь сказал тебе правду, которую ты и без меня прекрасно знал. И не мои проблемы, что ты не в состоянии справиться с тем, что сам и натворил. Никто не придет и ничего не решит за тебя, пора бы уже это понять и принять… — Думаешь, все так просто? — едва слышно сказал Натаниэль, но джинн, очевидно, услышал, даже несмотря на то, что волшебник произнес это куда-то в ладонь, которой зажимал рот, чтобы подавить очередные, подкатывающие к горлу рыдания. Господи, когда же он уже возьмет-то себя в руки?.. — Думаешь, — голос стал громче, но в нем уже отчетливо звучали слезы, — это так просто — пойти и вернуться к той жизни?..       Волшебник сбросил с себя простынь и сел. Плевать, как он будет выглядеть в глазах слуги, сил сдерживать себя больше не было. — Ты сам ее выбрал, — хмуро произнес лже-Птолемей, и Натаниэль вздрогнул. Ему показалось, будто джинн тем самым залепил ему пощечину. — Никто силком тебя не тянул спасать драгоценное правительство и становиться Джоном Мэндрейком. Если помнишь, я тебя еще и отговаривал, но разве указ какой-то там «злокозненный демон» малолетнему волшебнику, возомнившему, что у него миссия? Ты мысленно похоронил себя вместе с Андервудами и своим домом сразу же, как только я тебя из него вытащил. Вернее, не тебя, а твое родившееся в тот миг альтер-эго.       Натаниэль несколько раз моргнул, после чего утер тыльной стороной руки несколько скатившихся слезинок. — Ты сам позволил себе превратиться в того, кого ранее презирал. Перенял привычки Лавлейса и своих драгоценных волшебников, — лже-Птолемей прищурился. — Что, теперь уже твои кумиры не кажутся тебе столь непогрешимо благородными? Признать свою вину — это только полдела. Ты должен собрать себя в кучу и вернуть все на свои места. Именно ты, — с нажимом повторил джинн, — потому что Мэндрейку в отличие от тебя, плевать на всех с высокой колокольни. Как и положено нормальному волшебнику.       Натаниэль молчал. Молчал довольно долго, глядя на свои, едва заметные в полумраке, очертания пальцев. Бартимеус его не торопил.       На улице зашумел ветер и ветки дерева, стоящего за окном, стали негромко биться в стекло. — А если я не хочу?       Лже-египтянин пристально взглянул на волшебника, а потом пожал плечами. — Тогда наш крестовый поход не имеет никакого смысла. Я останусь рабом двух хозяев на ближайшие лет шестьдесят, если мне сильно не повезет, и буду проклинать волшебника, который довел меня до такого каждый миг. Как думаешь, твоя совесть выдержит подобное?       Натаниэль отвел взгляд. Бартимеус громко хмыкнул. — Так я и думал. Ты не сможешь усидеть на двух стульях, Нат, смирись с этим. И как бы мне ни хотелось и дальше иметь дело с тобой, а не с твоей маньячной версией, но ты и сам видишь, что тебе не хватает какой-то части, чтобы обрести равновесие. Не сказать, что мою сущность тешит мысль о том, что когда все это закончится ты снова станешь тем бесящим меня придурком, но… Уж лучше он, чем нынешняя версия Джона Мэндрейка, поверь мне.       Волшебник молчал, понимая, что Бартимеус был прав. Во многом. Его привязанность к джинну сыграла с ним злую шутку. В какой-то степени талисман действительно сделал с ним то, для чего изначально и был предназначен: провел лабиринтами души, снова сталкивая с чувством вины, признательностью, давними страхами и долгом, о котором он забыл, погнавшись за властью как алчный — за золотом. Хотелось бы верить, что когда все это закончится и он снова станет одной личностью, то сохранит это чувство примирения с самим собой. — Пока я все еще я, — Натаниэль прокашлялся и громко шмыгнул носом. — Прости, если слишком доставал тебя. И за то, что втянул во все это… Просто я хотел разобраться в том, почему даже несмотря на все свои усилия в полной мере не чувствовал себя частью общества, в котором жил. Мне даже в голову не пришло, что какое-то абстрактное объяснение этому действу выльется во что-то… подобное.       Он неловко развел руками, на что Бартимеус в ответ лишь страдальчески покачал головой. — Н-да, «Оскар» за лучшую драматическую роль тебе точно не светит.       Натаниэль закатил глаза. — Извиняюсь, как умею, — буркнул он. — Не нравится — что ж. Ничего не могу с этим поделать.       «Как и со своим постоянно скачущим настроением», — пронеслось в голове и он вздохнул. Право слово, если он действительно в двенадцать был с такими заскоками, то вообще удивительно, как Бартимеус его вытерпел.       Лже-Птолемей благополучно решил не заострять внимания на его последней реплике. Вместо этого он свесил ноги с подоконника и слегка склонил голову набок. — Ну и, — с любопытством спросил он, — разобрался в том, что с тобой было не так?       Натаниэль смотрел на джинна какое-то мгновение. Хотелось бы ему ответить, что дело было во многих вещах: характере, взгляде на жизнь, испытаниях, через которые ему довелось пройти… Но правда была в том, что вся суть была исключительно в людях. В заботе миссис Андервуд, в уроках мисс Лютьенс, в отваге Китти Джонс.       И в джинне, ставшем ему другом. — Да, — просто ответил волшебник, мгновение спустя. — Разобрался.       Ветер за окном зашумел с новой силой.