Сестры ночи

В пятницу зарядил дождь. Лондонское ненастье, промозглое и серое, обнажало бесстрастный лик древнего города, повидавшего все на своем веку. Кажется, бледные фигуры под черными изящными зонтами, неистребимый запах сырой верхней одежды, мерный стук ночных струй в оконное стекло — никогда не исчезнут из города. За это многие не любят Лондон, но кто-то говорит, что дождь смывает всех грешников с этой земли, но я скажу вам, что это совсем невозможно. Как бы Господь ни старался, но очистить землю от тех, кто не соблюдает его заповеди, почти невозможно. В этот раз в воздухе пахнет не только сыростью, но и еще порохом и гарью. Пушки еще не начали стрелять, но хорошо знакомый запах, предвещающий беду, уже витал над Лондоном. Этого никто не замечал, и никто об этом не догадывался. В Лондоне лета 1914 никто не задумывался о том, что будет дальше. Эти людишки жили бы и дальше, ни о чем не подозревая, вкушая прелести жизни, дарующей им наслаждения, если бы не скорая катастрофа. Когда-то один знакомый сказал мне: «Кто не жил до 1789 года, тот не знает всей сладости жизни». Это был Талейран [1] — человек, предавший всех, кого можно, ради собственной выгоды. Истинный сын своего хозяина. Теперь же я хочу сказать: кто не жил до 1914, не знает, какой сладкой она может быть. Но люди совсем не понимают, что их ждет дальше одна из самых разрушительных войн, способная уничтожить многие государства, сломать целое поколение. Жаль только, это упоение человеческими несчастьями пройдет очень быстро. Вы спросите, что забыл Дьявол в Лондоне летом 1914? Кто-то скажет, что он решил позабавиться, а кто-то скажет, что ему просто стало интересно, что твориться на земле. Но Дьявол всегда знает, что творится в его приходе. Эти необразованные церковники — глупцы, утверждающие, будто Люцифер находится в аду. Они, с легкой подачи Данте, полагают, что Двуликий сидит в самом центре ада и поглощает души тех, кто ближе к нему. Но Дьявол среди нас всех. Он видел, как варвары брали Рим, как чума уничтожала население Европы, превращая ее в кладбище, как турки захватывали Константинополь. Он наслаждался этим, наверное, больше, чем сейчас. Тогда, в дремучее Средневековье, когда все думали лишь только о том, как не гневить Бога, Дьявол ощущал одухотворение. После еще было много катаклизмов: несколько больших войн, революций, сметающих все на своем пути. Но лишь только сейчас человечество стояло на пути уничтожения. Сейчас в воздухе витало такое же предвкушение, как в ту ночь, когда варвары разграбили город на семи холмах. Да, я всегда был среди вас. Всегда был в гуще событий. Зло никогда не бывает ужасным, никто никогда не впустит его в свой дом, если на их пороге появится демон с рогами и копытами. Зло прекрасное. Оно искушает, оно вводит в заблуждение, сбивает с истинного пути, заставляя бороться за ложные идеалы. Я — тот, кто разрушает. Вы справедливо спросите, что же я забыл здесь, для чего оказался в городе, который всегда хотел казаться праведным и правильным, но никогда таковым и не был? Это город порока и разврата, двуличия и лицемерия, наверное, поэтому я любил его больше всего на свете. Любил появляться здесь, чтобы посмотреть, как расцвел порок, и как власть ничего с этим не делала. Все эти благочестивые дамочки, боящиеся посмотреть на себя голыми, ненавидящие секс, на самом деле тайно мечтали, чтобы какой-нибудь незнакомый мужчина отодрал бы их как последних шлюх. Мужчины, всегда осуждающие женщин за одни лишь мысли об измене, за одни лишь мечтания, шли в бордель, чтобы исполнить все свои низменные желания. Обожаемое мною лицемерие. Вот за это я больше всех люблю этот город. В этот раз не наблюдение за своим творением стало причиной моего появления. Я искал трех своих дочерей. Так, кажется, эти глупые священнослужители прозвали ведьм. Они сами не знали этого. Не знали, кто они и зачем пришли в этот мир. Но они были теми, о ком написал когда-то Шекспир в «Макбете», назвав их Три ведьмы. Хотя вряд ли они были именно ведьмами. Это были древние боги, перерождавшиеся каждый раз, как умирали. В последний раз Трех ведьм я встречал, когда Наполеон торжественно шел по всему континенту. Какие же они были прекрасные. Три сестры по призванию, но не имевшие ни капли родной крови. Женщины, вершившие историю, которая не сохранила их имена, старательно вырезанные из тонкой материи событий. Эти имена помню я. И буду помнить вечно. Все дороги вели не в Рим, как раньше, а именно в Лондон. Именно туда. Все мечтали попасть в Лондон, чтобы увидеть его. Но все же не архитектура влекла жалких людишек, а таинственные маги и гадалки, способные предсказать будущее, вызвать призрака, подсказать имя будущего мужа. Всех так и манили сеансы спиритизма. Леди и джентльмены рассаживались за круглыми столами, прислушивались к невнятному бормотанию медиума. Именно таким местом стал салон мадам Александры. Леди по рождению, медиум по призванию, по крайне мере, таковой она себя считала. Женщина, решившая оставить мысли о замужестве, чтобы служить высшему делу — спиритизму. Хотя лучше бы продала душу мне, и жизнь ее стала бы еще проще, но, кажется, это совсем не за горами. — Что вы желаете, сэр? — сладким голоском спросила она. На ее щеках появились такие милые ямочки, так и захотелось стереть с ее губ эту милую улыбку. — Здесь будет проводиться сеанс спиритизма? — Ненужный вопрос, ведь я знаю, что все будет именно так, и ощущаю, что здесь найду хотя бы одну из моих сестер Макбет. — Конечно. — В ее голубых глазах мелькнул интерес. Конечно, ее заботит то, сколько сегодня она заработает. — Именно этим мы здесь и занимаемся по пятницам. Я улыбаюсь ей в ответ. Так и хочется взять ее за локоть, затащить в какую-нибудь комнату и натянуть ее так, чтобы все слышали, как она кричит, моля, чтобы я стал ее повелителем, но это будет легкая победа и вовсе не сладкая. Да и не за этим я сюда пришел. Не это мне нужно было. Я желал найти Урд, Вернанди и Скульд. — Проходите, мистер Веббстер, — мадам Александра открыла лиловую штору, словно проход в шатер. О, как изысканно была обставлена комната. Малиновые диванчики на изящных ножках, зеркальные полы, в которых виднелось мутное отражение, стены, обитые красным муаром, словно кровь Христова. Почему-то мне вспоминается, как парижские модницы времен Людовика XV так именовали этот цвет, и это вызывает снова улыбку на лице. О, время разврата и порока. Самое золотое во всей истории. Я обвел взглядом комнату, заметив несколько посетителей мадам Александры. Вот они сидят перед жаркими углями камина при мягком свете ламп. С каждым из них могла случиться беда, и не сидеть бы им сегодня за чаем, не лакомиться сладостями. Капитана могли погубить бури и плавучие льды, его жена могла умереть от горя или в родах, юная девушка могла впасть в нищету, а она осталась бы прислугой и захирела от тяжелой работы, но ничего этого не случилось, все они здесь, их глаза светятся, а во рту — сладко. Все они радуются жизни, словно так будет вечно, хотя если многих послушать, то так будет всегда. Как тот англичанин, написавший редкостно глупую книгу о том, что быть войне невозможно, потому что слишком много связывает страны. Как же хочется смеяться над этим. Комната постепенно наполняется гостями. Но я не вижу ни одну из тех, кто мне так нужен. Неужели нынче сеансы спиритизма не так интересны или нужны? А может быть, политика и права за свободу стали увлекать женщин больше, чем все остальное? Сердце почти перестало биться, когда порог переступила невысокая девушка в элегантном зеленом платье с рыжими волосами, убранными в изящную прическу. Она подала зонтик и перчатки лакею, подошла к зеркалу, чтобы посмотреть на себя. Я знал, что она та, кого я так давно ищу. Девушка казалась спокойной, явно не подверженной дурному влиянию общества. Она была такой невинной внешне и испорченной в глубине души, жаль, она не подозревала об этом. Совсем не знала, кто она, а может быть, в обществе ее заставили не слушать свой внутренний голос, не обращать внимания на шепоток за спиной, который она часто слышала перед сном, когда молила Бога об удаче. — Мисс Лаймонт! Эмма! — услышал я, мадам Александра распахнула для нее свои объятья. Женщины обнялись, безусловно, они знали друг друга, и наверняка были приятельницами. Хотя мне показалось, что все же это было нечто иное. Взаимное притяжение. Воображение нарисовало возбуждающую картинку, как две женщины лежали вместе на скомканных простынях, как их тела вытворяли невообразимые позы. Я ощутил дрожь в теле и чуть не выронил бокал с бренди. Ох, вот он - мрачный секрет ведьмы Макбет. Нет, ее привлекали мужчины… Конечно, это было так, но кто откажется от запретного плода? Лишь только самые стойкие, способные отмести в стороны все бесовское. — Как я рада тебя видеть, — снова донеслось до меня. — Сегодня, наверное, будет много новых людей. Тем более, что сегодня особенный день для меня. — Да, я знаю, — согласилась Эмма. Какое простое имя, но все же такое пленительное. Помню, что в Париже 1877 у меня была девица с таким именем. Ради удовольствий и собственного тщеславия она была готова на все, и отдала мне самое ценное для себя — душу и тело. — Проходи, — хозяйка салона жестом показала, чтобы девушка прошла в гостиную. Эмма, стуча каблучками, подошла к бару. Тесная юбка не позволяла широко идти, но зато как она обтягивала бедра, подчеркивая каждый изгиб тела. Эмма заметила мой взгляд на себе и недовольно посмотрела в мою сторону. Но я знал, что это притворство. Когда я ее соблазню и раскрою глаза на ее сущность, она уже ни о чем не будет думать, кроме как о том, что может сделать для это проклятого мира. Я не слышал, как она оказалась рядом со мной, видно, слишком был поглощен своими мыслями. О ней. Об Эмме Лаймонт. — Я вижу вас здесь впервые, — начала она, отпивая вина. — Мужчины тут не частые гости. Что же вас так привлекло? — Скажем так: меня манит все мистическое. — Я улыбнулся ей. — Мистическое? — почему-то удивилась она. — Я думала, что мужчины страшные прагматики, привыкшие искать рациональное объяснение. — Поэзия, к примеру, не очень поддается рациональному объяснению, — ответил я. — Как и многие другие вещи. Вы никогда не задумывались, почему Тициан или Рембрандт рисовали такие бесподобные картины? — Они были гениями, тому нашлось спустя сотню лет вполне логическое объяснение, — в ее голубых глазах читалась некая надменность. — Вряд ли этому есть иррациональные доводы. — Тогда… Дюма. Есть много теорий на этот счет. Некоторые даже поговаривают, что он продал душу дьяволу, — несерьезно продолжил я, позволив ей самой решить, какую сторону принять. Эмма на это рассмеялась. Она поставила бокал на деревянный круглый столик, сделала шаг ко мне, чтобы явно быть ближе и видеть все то, что мелькало в моих глазах. От ее близости у меня остановилось дыхание. Вот она — ведовская сила, способная все уничтожить на своем пути. — Вы точно шутите, — вдруг сказала она. — Вы совсем несерьезны. — Я говорю это вполне серьезно. Дюма сам, как автор, ничего из себя не представлял. Все его творчество — это удачное знакомство с человеком, который помог найти ему сюжеты для его книг. Чуточку везения. Правильное место и время, чтобы издать именно эти романы, ну и помощь потусторонних сил, — я заметил, как Эмма прищурилась, вглядываясь в мое лицо. — Дюма не такой уж и гений, как порой и многие другие, которых мы превозносим и осыпаем почестями. — Вы просто завидуете, — прошептала она без злости или раздражения. — Ни капли, — отрезал я. — К чему мне это, когда я могу намного больше, чем другие. Скажите, а вы бы продали душу дьяволу за то, чтобы стать чем-то большим, чем быть просто дочерью своих богатых родителей или чьей-то женой? — Душу? — ее голос дрогнул. — Я бы многое отдала, чтобы это было так, как вы сказали, но душу… Думаю, что-то должно остаться лишь только моим. — Вам останется ваше тело. — Мне так хотелось дотронуться до нее, насытиться ее силой, чтобы она вдохнула в меня свою магию, и я мог спокойно прожить еще пару десятков лет, потом снова возникнув где-нибудь в Германии, где полыхнет новая война, если, конечно, человечество переживет эту. — Разве этого недостаточно? — Кто знает, кому и что достаточно, — грустно сказала она. — Но уж точно не Бог. Винить Дьявола в его дурных поступках столь же несправедливо, как винить часы, когда они неточно ходят; в первом случае всецело виноват Бог, как во втором — часовой мастер. — Я подлил себе еще бренди, ощущая жажду. — Перси Шелли, — произнесла она, загадочно улыбаясь. — Я не особо религиозна. После учебы в школе, где меня били за мои фантазии, я больше за то, что будто говорю с самим Лукавым, перестала верить во все. Мне куда более приятны теософия [2] и спиритизм. — Вы верите в то, что у каждого из нас когда-то была прошлая жизнь? — Немного преждевременный вопрос, но раз он слетел с языка, то нужно быть готовым ко всему. — Иногда мне кажется, что я знаю или видела намного больше, чем я учила в школе или дома за книжками. — Эмма виновато опустила глаза. Я дотронулся до нее. Всего лишь поднял ее лицо за подбородок. Властный интимный жест. Так часто делали мужчины во все времена, когда имели своих покорных шлюх. Жест, означающий: «посмотри на меня, я твой хозяин». Эмма не вздрогнула, не сделала шаг назад. Нет, я еще ничего не совершил, а она уже добровольно мне сдалась. Я знал это. Ощущал, что теперь могу сделать с ней все, что мне вздумается, ведь именно для этого я брожу по земле в обличии человека — чтобы вершить то, что мне хочется. — Пойдемте со мной, — предложил я, нежно беря ее за руку. — Куда? — ее голос почти дрожит, как лист на холодном ветру. — Со мной. — Она оглядывается по сторонам. — Я не могу пропустить сеанс спиритизма, — растерянно ответила девушка. — Ничего страшного, я готов ждать, — я отпустил ее руку, ощущая, как предвкушение скорой победы наполняет меня. — После сеанса я вся ваша, — она приподнялась на цыпочки, чтобы сказать мне на ухо. — Кто вы? — У меня слишком много имен, дитя мое, но вы уже обо всем догадались сами. — Да, — согласилась она. Сегодня я нашёл только одну ведьму Макбет, но вскоре найду и остальных.