Сборник "Сны-видения": ЕХО

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

      Бэкхён хватается за воротник чониновой рубашки тонкими слабыми пальцами. Его лицо совсем близко, и Чонин почти чувствует прикосновение чужих губ на своих губах.       — Помоги мне покинуть этот мир.       Чонин знает, о чём говорит Бэкхён. Безответная любовь вырастила в Чонине цветы более ядовитые, чем пожирающая изнутри боль.       — Но что, если…я люблю тебя?       Бэкхён болезненно усмехается:       — Потому и прошу.       Он отстраняется от Чонина и поворачивается к окну, будто прощаясь. Вложив в пальцы Чонина пистолет, Бэкхён горько усмехается и боится поднять глаза. Ему стыдно за всё, что случилось, в особенности за то, что Чонин может подхватить страшное заболевание, если Бэкхён даст слабину.       Бэкхён кашляет тяжело и с надрывом, давясь лепестками и безнадёгой, от которой уже даже выть не хочется. Утирает кровь с губ и смотрит на Чонина умоляюще «стреляй же, ну». Но Чонин медлит, сжимает до побеления пальцев в руке пистолет и смотрит в упор.       Бесконечная усталость лежит на плечах, словно королевская мантия. Но тонкая нить радости оплетает душу — осталось совсем немного. Совсем чуть-чуть. И даже не стыдно, что он просит Чонина, единственного друга, помочь ему уйти.       Уйти чуть раньше, чем он задохнётся окончательно.       Чонин поднимает пистолет, и Бэкхён улыбается. Скоро закончится боль, мучительная, утомительная, страшная. Но пистолет дрожит в руках Чонина, и вскоре падает к его ногам. Боль буквально висит в воздухе, густая, тягучая, будто карамель.       — Я не могу. Прости.       Бэкхён дёргает плечом и уныло смотрит на пистолет, не замечая, как комнату стремительным шагом покидает Чонин. Всё не так. Всё. Вся жизнь наперекосяк, наизнос. Всё не так, как хотелось, мечталось. Он сломан и сейчас ломает Чонина.       Бэкхён чувствует, как цветок раскрывается прямо в горле, и сгибается в очередном приступе кашля. Откашлявшись и с трудом продышавшись, он шарит глазами по комнате и видит нож. Обычный нож для вскрытия писем.       Он так удобно лежит в ладони, будто изначально рождён для того, чем Бэкхён собирается заниматься. Дышать всё сложнее, боль мешает здраво мыслить, и Бэкхён понимает, что конец. Мучительно долгий, полный агонии конец.       Нож удобный, острый, вспарывает кожу неспешно, но легко и быстро. Бэкхён усмехается своему отражению в огромном зеркале. Зеркальный Бэкхён выглядит слишком бледным, с нездоровым румянцем на щеках, с потухшим мутным взглядом и кривой, горькой усмешкой.       Бэкхён садится на бортик ванной и смотрит на тонкие багровые нити, протянувшиеся по дну белой ванной. Красиво. И страшно. Животный страх бурлит в крови, но Бэкхён делает ещё один надрез, ощущая, как разум с каждым движением ножа затуманивается.       На дне ванной лежать неудобно, и крови не видно, и кашлять неудобно. Но от вытекающей толчками крови тепло и так легко, словно в лучший день его жизни. Бэкхён зажмуривается и счастливо выдыхает.       Он открывает глаза, затуманенные болью и принятием смерти, осознанием последующего ада. Фокус наводится не сразу. Но Бэкхён понимает, что его трясёт Чонин. Бледный, взмокший, перепуганный.       — Не смей умирать, Бэкхён!       — Не смей указывать страшим, — едва слышно отзывается Бэкхён.       — Бэкхён… Бэкхён… — шёпот хриплый, болезненный, Бэкхён встряхивается и смотрит, как Чонин судорожно хватается за бортик ванной, а потом медленно заваливается на бок. Из уголка рта течёт тонкая струйка крови.       Бэкхён подхватывается со дна, борясь с накатывающей тошнотой и слабостью, с трудом перебирается через бортик ванной, падает на кафельный пол и ползёт к Чонину, оставляя кровавый след за собой.       — Чонин, ты чего? Я же не целовал тебя, — едва не плачет Бэкхён. — Чонин…       — А я целовал…       Дрожащими руками Бэкхён набирает службу спасения и тащит Чонина к выходу из квартиры. Падает, периодически теряет сознание, но из последних сил собирает себя в кучу и заставляет двигаться к двери.       Бэкхён приоткрывает дверь и упирается спиной в стену, подтягивая Чонина к себе и укладывая его голову у себя на коленях. Он вытирает большим пальцем кровавую дорожку, пролёгшую ото рта Чонина до подбородка.       — Ты как? — сипло спрашивает Бэкхён, увидев, что глаза Чонина на мгновение открылись и приобрели осознанное выражение.       — Холодно, — отвечает Чонин и вновь отключается.       «Скорая» всё не едет, и Бэкхён откидывает голову, затылком проходясь по стене и пытаясь остаться в сознании, которое плывёт и подёргивается зыбким маревом. Он хотел уйти один, а утянул за собой и Чонина.       Бэкхён открывает глаза от странного шума. Чонин скребёт пальцами пол, губы обескровленные, вены на шее взбухшие, лицо синюшное. Бэкхён болезненно морщится и склоняется к его губам, даря поцелуй. Последнее, что он может, перед тем, как уйти.       — Прости меня.       Бэкхёна кроет невыносимой болью, звёздочки перед глазами складываются в созвездия, покалывающие холодным светом его лицо, холодом колет онемевшие пальцы. Сознание меркнет, и он падает на Чонина.       Сознание возвращается неохотно, холодный космос не отпускает, кружит, топит в туманностях, заливает глотку звёздным молоком. Яркие вспышки света режут зрачки, Бэкхён устало щурится и прикрывает ладонью глаза. Он жив.       Вопреки своему желанию. Вопреки своей болезни. Вопреки всему.       Цветы хуже пуль, цветы хуже лезвий. Цветы хуже…       Пули и лезвия способны убить мгновенно. Цветы же убивают медленно, высасывают жизнь, силы, желания. Оставляют взамен лишь лепестки и бесконечную боль удушья.       Бэкхён медленно садится на кровати и оглядывается — он в больнице. Мысли путаются, но одна обдаёт кипятком.       Чонин.       — Чонин!!!       — Не кричите, вы расстроите других пациентов, — делает замечание из-за ширмы медсестра.       — Где парень, его должны были привезти со мной, что с ним?       — Лёгкие пробиты, — буднично отвечает медсестра, а Бэкхён, покачнувшись, едва не падает на подушки. — Раны затянутся, рост цветов остановлен, но множественное поражение шипами и колючками. Вы не знаете никого, кто бы любил чертополох? Странные цветы.       Бэкхён закусывает губу, стараясь вычленить именно то, что нужно. Но чертополох… он обожал его, всегда радовался, когда удавалось сфотографировать ничем не примечательный сорняк.       — А у вас красивые цветки лилии и османтус…       — Что? — неверяще выдыхает Бэкхён. Османтус любит Чонин. Это невозможно. — Где он?       — Да вот, капельницу ставлю. Стойте, вам нельзя вставать! Вам нужно лечь.       — Чонин? Хоть ширму уберите, прошу. Он придёт в себя?       — Если чертополох оставит свой рост, — пожимает плечами медсестра, но уверенно оттесняет его от постели с лежащим на ней Чонином, даже коснуться не даёт.       — Остановит, обещаю, — шепчет Бэкхён и засыпает, глядя на вздымающуюся израненную грудь Чонина.