сам пошёл

Донхёк думает только о том, как бы сделать так, чтобы чувство гордости больше или перестало подавать признаки жизни совсем, или помогло наконец послать Ким Чживона ко всем хуям. Он тупо свалил. Бросил его посреди леса, одного. — Я ненавижу тебя! — кричит Дон и ревёт из последних сил. — За что ты так со мной? Чживон, ты ублюдок! Но, как говорится, самому себе не докажешь. Бобби уехал, и уже около минут двадцати Хёк просто сидит на земле, плачет и думает точно его послать. Потому что какого хуя он творит? Переходит границы настолько, что хочется спросить: больной ли он чем-то? Ему нравится делать все, чтобы Дон страдал? Дальше, блять, некуда. Юноша пытается не обращать внимание на всю эту ебучую боль, на ебучего Чживона на заставке мобильного, на ебучий холод до самих костей. Он спешно набирает Ханбина. Связь здесь, конечно, такая, что похуй как-то, есть она или нет. Без разницы. Гудки идут, но что он скажет? Что-то вроде: «Привет, хён, меня тут Боб куда только можно трахнул, я кстати в лесу, заберёшь?» Так что ли? Но хён не берет, а вскоре связь пропадает от слова совсем. В такой пизде Донхёк ещё не оказывался. Ему страшно и холодно. Он до утра-то хоть доживёт? Или его ещё кто-нибудь изнасиловать хочет? Налетай, так сказать, пока горяченький ещё! Вот она. Ирония над самим собой. Он — слабак без гордости и самоуважения. Ким ненавидит себя за это, но ещё больше он ненавидит Бобби. Бобби, который бросил его тут, изнасилованного и слабого. Да и вдобавок ко всему сам же его трахнул. Дон все равно с трудом одевается и выходит на трассу; ни одной машины, да оно и понятно. У него болит.. Всё? Всё тело болит так, словно его пиздили трое. И ебали тоже трое. Ему больно идти, внутри все будто разрывается. Опять порвал? Сколько это будет длиться? Когда Донхёк уже пошлёт его? Когда перестанет верить, что всё наладится? — Эй, парень, ты в порядке? Какого черта ты ночью тут делаешь? — солнечный луч посреди туч, так сказать. Первая машина, которую он видит. Первая машина, которая сразу же останавливается. Он рад. Пиздец как рад. Мужчина с женщиной смотрят на него, зарёванного и побитого. Он знает, о чём именно они хотят спросить. Молчат, наверное, только из вежливости (или из-за того, что не хотят знать точно, что это что-то незаконное). — Садись, до города подбросим. Не бойся. — Спасибо, — получается невнятно и хрипло. В машине он старается не подавать виду, что ему пиздецки больно сидеть, и из-за этого он снова готов заплакать. Больно. Мерзко. Отвратительно. Чертов Ким Чживон. Мудак. Уёбок. Как такого ублюдка мир только носит. Но Хёк терпит. Терпит боль и унижения, лишь бы он не злился. Лишь бы угодить ему любимому. Лишь бы не убил когда-нибудь. Дома он с отвращением рассматривает себя в зеркале. Бобби назвал его уродливым, не хотел слышать его стонов, бил, насиловал и плевать хотел на его слёзы и мольбы. Невероятно. Донхёк думает, как это все ещё не переросло в грустный фильм, где в конце он должен совершить самоубийство. Страшно, грустно и очень обидно. Этот ебучий Ким Чживон получит своё. Обязательно. Но смывать эту грязь с себя с каждым разом всё труднее. Хёк пытается представить, что тот его любит, обнимает нежно и ласково, просит прощения, целуя за ухом. Хочется верить, что этот домашний Чживон любит Донни. Но нет, нихуя. Он не обнимает его. Только грубо трахает на чем попало и где придётся. Спускает в рот, в задницу. И бьёт. Про унижения он уже молчит вовсе. Это как приветствие. Уже привычно. И будет странно, если во время очередного изнасилования Бобби не назовёт его шлюхой, педиком, заднеприводным или уродом. Он ударит и обязательно скажет что-то такое, о чём Хёк будет ещё долго плакать. Вспоминать и плакать. А все потому что ты, Донхёк, сраный слабак.

***

ххх — Что тебе нужно? Он ждал кого угодно, даже ту парочку, что подобрала его как шлюху с трассы, но только не его. Не Чживона, спокойного такого, будто не он вчера бросил Донхёка нахуй грудью на амбразуру в лесу. Хёку страшно, что он бросится на него и вчерашний кошмар повторится. Родители дали по съебам, оставив только записку на холодильнике, что вернутся завтра и что Донхек у них вообще лучший сыночек (это, кстати, совсем лишнее). — Решил заскочить и узнать, не откинулся ли ты, посочувствовать твоей маме. Задницу подставил, чтобы на трассе подобрали? — весь его домашний образ рушится с треском, из-за чего Донхёк с силой сжимает дверь. Сучий Ким Чживон. Младший закрывает прямо перед его довольной рожей, чтобы после запереться и часок-другой прорыдать в ванной. Однако все его планы в миг рушатся, когда этот обмудок выставляет ногу, не давая тем самым захлопнуть дверь, и пробирается внутрь, словно гребаная, блять, змея. Это пугает. Донхёк хочет убежать. Но, кажется, Фортуна сегодня не на его стороне. Страшно. — Ты такая сучка, когда противишься, — облизывается, подходя ближе. — Ну и как оно? Покажешь мне дырку? Совсем разъебанная, да? Много вопросов, на каждый из них Киму хочется заорать, чтобы этот ублюдок пошёл нахуй. Но почему он тогда молчит? — Чживон, я не могу так больше.. И это все? Ким, мать его, Донхёк, этот человек насиловал тебя, когда хотел, и не приносил ни капли удовольствия тебе. Это всё, что ты можешь сказать? — Ну-ну-ну. Хочешь поплакать? — Бобби с силой толкает юношу к стене и прижимает щекой к холодной поверхности. Этот уёбок лапает его везде. Как девчонку, за грудь, за задницу, ударяет ладонью по и так больным бёдрам. Ему в кайф, а Донхёку хочется провалиться сквозь землю. — Чживон, отвали от меня! Не трогай меня больше! Мне больно! Иди к черту, Чживон! — голос предательски дрожит. Донхёк не хочет позорно плакать сейчас, но, кажется, скоро не сможет сдержаться. Ясно одно: такого шума и сопротивления от него точно не ожидали. Бобби присвистывает, а после ногой захлопывает дверь. — Вот это да, — старший хватает за волосы и тянет к себе. — Наша потаскушка отк.. Донхёк больше так не может. Донхёк больше так не хочет. Он бьёт Чживона по лицу со всей ненавистью. Да так, что тот шага на два назад отходит и сплёвывает кровь на пол. Нехило вмазал. Только чем это обернётся ему самому, а? Не очередным ли изнасилованием? Донхёк ненавидит и любит этого урода одновременно. Он готов его убить и расцеловать. Это такое дерьмовое сочетание, что ему хочется взвыть от собственной наивности. Ну да, Доня, сейчас он после твоего удара станет снова тем любимым и домашним Бобби, который обнимет и попросит прощение за всё это дерьмо. Прямо как в мультиках, где главные герои получают по морде и становятся своей противоположностью. Проблема только в том, что ты не в мультике, но по морде получить можешь запросто. — Сука.. — шипит старший, взглянув на перепуганного собственной решительностью Дона. — Осмелел? А я ведь и по кругу тебя пустить могу. Он снова сокращает между ними расстояние, смотрит прямо в глаза, хватая за челюсть и усмехаясь. Сука. Самая настоящая сука Ким Чживон. — Раком. — Нет! Но Дона не спрашивают, поворачивают спиной и толкают к стене. Точно как на расстрел. Этот мудак усмехается, заломив руки сопротивляющегося юноши и силком поставив его раком. — Чживон, нет! Вот только слышится ему: «Чживон, да!» Донхёк не хочет. Ему страшно оказываться в этих руках снова. Хёк натерпелся, он чувствует стекающие по щекам слёзы. Чживону мало вчерашнего? Почему он не трахает кого-то другого? За что именно его? Ким не может вырваться, но кричит. Кричит, чтобы Чживон не трогал его больше. Чтобы наконец-то пошёл нахуй. Но это становится для него, наверное, лучшей мотивацией и толчку к продолжению. Он спускает с него домашние штаны вместе с бельём и не ждёт разрешения, просто толкается уже стоящим членом в едва оправившееся после вчерашнего кольцо мышц. Больно. До рыданий, блять, больно. Но Чживону, как и ожидалось, похуй. В очередной раз просто оттрахает Донхёка у него же дома. Ничего особенного. Никакого медленного темпа, сразу быстрый и грубый. Никакой подготовки. Привычное дело. Только не в порванную задницу. Сейчас раза в три больнее. — Не нравится, золотце? Нет, блять, он только и мечтал, чтобы его вот так поимел человек, в которого он влюблён. Которому готов был открыться. С которым хотел разделить и сраное горе, и грёбаную радость. Чживон этого не слышит. Он спускает внутрь младшего, прижав на момент оргазма юношу к себе плотнее, и толкает его на пол, прежде отвесив оплеуху, а после пнув ещё и носком ботинка в живот. Донхёк не хочет этого. Он плачет и просит, чтобы это скорее закончилось. — Мы тут фильм решили сегодня посмотреть у Хвана. Зайду за тобой в шесть, — говорит Бобби, поправляя свои джинсы, а после расплываясь в привычной улыбке кролика. — Пошёл нахуй, — зло, сжимая кулаки и вытирая ими слезы, всё так же сидя на полу, отвечает младший. Тогда Чживон приседает на корточки к Хёку, притягивая к себе за затылок и на самое ухо проговаривая: — Сам пошёл, Донни. Он уходит, пообещав ещё написать, словно он хороший друг. А его шёпот остаётся на теле Дона мурашками, его тёплая ладонь до сих пор ощущается на затылке. Донхёк в пизде. В самой настоящей.