------
Когда они приезжают, они видят ярмарку на восточной стороне парка. Поначалу влиться в толпу кажется хорошей идеей. Мизуки сидит на широких плечах Мидории. Ее обутые ножки активно болтаются туда-сюда, а ручки тянутся ко всем товарам в красочных ларьках. На прилавках один на другом лежат праздничные безделушки, только что приготовленные сладости и ароматные напитки, самодельные пушистые радужные шарфы, варежки и маски для защиты от холода зимой. Шото идет следом. Шапка плотно натянута на волосы, а шарф туго охватывает нижнюю половину лица. К счастью, в гражданской одежде никто не обращает на них внимания — хотя, если честно, скорее всего, все улыбки и все внимание с них перетягивает на себя Мизуки. — Нет! — она хихикает и тянется вправо, вырываясь из крепкой хватки Мидории на ножках. Ее взгляд пал на жареные орехи, но Мидория, смеясь, фыркает и шагает дальше, не обращая внимания на ее протесты. — Это была плохая идея, — говорит Мидория через плечо Шото, следовавшему за ними с выхода с поезда. — Она хочет все. Когда они сворачивают на углу ларька с резными безделушками в честь Сегацу*, Шото опускает ее ладошку. — А как иначе, — вздыхает он. — Ты никогда не сидел с детьми? Они как сороки. Мидория пожимает плечами, подбрасывая Мизу. — Эм, не совсем. Думаю, это можно считать моим первым разом. — Серьезно? — Шото старается хоть немного скрыть свое удивление. Мидория прикусывает губу, обходя женщину с полными кружками ароматного сидра, и качает головой, когда ему его предлагают. — Ну… — начинает он неуверенным голосом. — В плане, я проводил время с детьми — поездки в школы, автограф-сессии и все в этом духе, сам понимаешь. Но я единственный ребенок, и Люси — тоже, поэтому в наших семьях не так много детей. Шото морщится. — Ты их устраиваешь? — О чем ты? — Автограф-сессии. На лице Мидории появляется понимание. — Оу, да, все время. Как минимум, по возможности. Когда я был ребенком, мне всегда нравилось ходить на встречи с героями и все с ними связанное, поэтому мне хочется ответить тем же, когда появляется шанс, — Мидория в неверии поднимает брови, смотря на Шото. — Ты их не устраиваешь? Шото морщится и переключается на игру с пуговицами пальто. — Возможно, я всегда удачно перед ними заболеваю или получаю ранения, — а затем он быстро добавляет. — И до того, как ты вставишь слово, нет, я этим не горжусь. Мидория прыскает со смеху и качает головой. — Понятно, — говорит он и идет дальше. — Ты слишком крутой для всего этого. Слишком крутой для всего этого. Шото резко останавливается посреди площади, недалеко от стенда с геройским мерчем, стоящим возле высушенного неработающего фонтана. Окружающая ярмарка шумит со всех сторон, словно дышащее течение. Хрустящий декабрьский воздух с каждым вздохом затекает в легкие. Отсюда он видит подделку пастельно-розового мерча Уравити и несколько голубо-серебряных шапок, сделанных под шлем Ингениума. Шото не видит ничего из своего мерча. Слишком крутой. Ха. — Что это значит? — спрашивает он, наклоняя голову в сторону. На глаза падают несколько красных прядей. Мидория останавливается. Он разворачивается на пятках и удивленно моргает. Сначала — смотря на Шото, а потом — на расстояние, которого между ними не было пару минут назад. Мизуки, очевидно, недовольная внезапной остановкой движения, запускает пальчики в складки шапочки Мидории и нетерпеливо стягивает ее наполовину. Кудряшки слева свободно выползают. Мидория, кажется, этого даже не заметил. — Ты… — начинает Мидория, но затем моментально останавливается и шаркает ногами. Его плечи напряжены, а щеки покраснели, и это напоминает Шото яблоки в карамели. Он неловко смеется. Глаза бегают по всему и всем, кроме, что странно, Шото. — Эм, прости, я не понимаю. Я… Я что-то не то сказал? Если да, я честно не имел это- — Нет, — честно отвечает Шото, качая головой. Он опускает руки в карманы и подходит к нему, стараясь никого не задеть. Встав прямо перед Мидорией, он заканчивает свою мысль. — Я просто не понял, что ты хотел сказать. Мидория моргает широко распахнутыми глазами — глазами цвета верхушек ели и плюща. — Оу. Оу. Да. Эм, — он прочищает горло и неловко поправляет свою шапку. — Ну, я не удивлен, что ты этим не занимаешься — встречами, автограф-сессиями и всем остальным. Это… не совсем в твоем духе? — щеки Мидории горят. — И это все. Я не пытался тебя задеть или оскорбить, честно. — Мидория, — тихо говорит Шото. Он позволяет себе небольшую смелость — изогнуть губы и встретиться с ним взглядом. Он тонет в этих глубоких зеленых глазах как в мягком одеяле. — Успокойся. Я не обиделся. Мне просто было любопытно. Хватка Мидории на ножках Мизуки становится крепче. Он закрывает рот, мускулы на челюсти аккуратно двигаются. Его кожа выглядит достаточно бледной в свете цвета корицы. — Прости, — спустя секунду выпаливает он. — Прости, ты- Он горько смеется, качает головой и опускает взгляд на замерзшую брусчатку под ногами. Шото сжимает руки, убранные в карманы, в кулаки и убеждает себя, что его не вывернет наизнанку от нервов в любую секунду. Мидория протяжно тихо выдыхает и сжимает свои глаза большим и указательным пальцами. — Знаешь, я почти отменил сегодняшнюю встречу, — с горьким смешком внезапно говорит он. — Я думал сказать, что заболел, или придумать что-нибудь еще. Перенести. Не знаю, — он резко вздыхает, качая головой. — Я так сильно нервничал, утром и кусок в горло не лез. Мама сказала, что это- — Я тоже. — Глупо, что с моей стороны глупо даже думать все отменить после Женевы, но я ответил… — Мидория сразу замолкает. Язык подвел. Он смотрит на Шото. Моргает. — Подожди, что? Шото сжимает зубами нижнюю губу и пожимает плечами, зарываясь в пальто настолько, насколько это возможно. — Я почти сделал то же самое. Почти позвонил сказать, что заболел или что вызвали по работе. Почти придумал оправдание. Не верящий своим ушам Мидория смотрит на него, широко распахнув глаза. — Почему не отменил? Сложный вопрос с простым ответом. — Я знал, что ты не поверишь. Мидория коротко гогочет, и у него проявляются ямочки. В уголках глаз появляются морщинки. — Еще бы. Сколько ты раз заболевал на моей памяти, один? И ты все равно пришел на уроки. Я помню. Шото тоже помнит. Он помнит, как проснулся в подпаленных и покрытых льдом простынях. Кожа была бледной и липкой, а горло отказывалось выдавать что-то кроме приступов кашля. Айзава стирал его Причуду, пока Шото не покрылся мурашками в дальнем конце класса и пока его не пришлось провожать в общежитие. Провожал его, конечно же, Мидория, потому что кто еще на такое вызовется? Вечно он со своим самопожертвованием. — Все было не так плохо, — под нос бормочет он, зыркая на окружающую их толпу. — Вы все запаниковали на пустом месте. Мидория в неверии поднимает брови. Уголки его губ поднимаются в улыбке. — Тодороки, ты был похож на мертвеца. Типа того, который «позвоните в морг, у вас пополнение». Естественно, мы забеспокоились. — Со мной все было хорошо. У тебя что-то с памятью. Мидория недоверчиво хихикает. — Поверь, с памятью у меня все отлично. Я приносил тебе конспекты по английскому, пока ты не поправился. Ты кричал на меня каждый раз, как я переступал порог твоей комнаты, а потом у тебя пропал голос. — Ты обращался со мной, как с инвалидом, — упрямо парирует Шото. — Думаю, все честно. — У тебя была температура! — У меня всегда температура. Мидория по-доброму закатывает глаза. — Ну, если ты помнишь, в итоге ты заразил меня, поэтому мне лучше знать, насколько ты был болен. Не мешай наслаждаться моментом. И с этими словами он разворачивается и идет к толпе. Шото на своем месте, за плечом Мидории, как всегда. Это кажется нормальным, естественным. Как будто ничего вообще не менялось. — Ты сам был виноват, — слабо парирует Шото, когда они ныряют в толпу. Они изо всех сил игнорируют запах жареного мяса, пряного чая и золотых тайаки. — Я просил не трогать меня. Ты сам меня не послушал. Мидория пожимает плечами, и сидящая на них Мизу подпрыгивает. — Уверен, иначе ты бы завалил английский. — Пара баллов меня бы не убила, — сквозь зубы лжет он. — Все было бы в порядке. Мидория стреляет в него взглядом. — Ага. Конечно. — Серьезно, Мидория. — Мхм. Я и не сомневаюсь. Шото на автомате бьет Мидорию по плечу, и тот со смехом чуть спотыкается, а Шото борется с предательской улыбкой, угрожающей растянутся на его лице.-------
— Знаешь, ты прекрасно с ней ладишь. У Шото останавливается сердце. Застревает где-то в горле, прямо за языком, давит на зубы, угрожает вырваться. Шото осторожно смотрит на Мидорию, откинувшегося на занятую ими скамейку. Извилистые руки скрещены на груди, а на лице маленькая улыбка. Она понемногу становится больше, когда он смотрит на играющую в только что созданном снегу Мизу. Шото думает, что это странное время дня. Воздух холодный, и они сидят рядом друг с другом на желтой скамейке под слишком голубым небом, словно между ними нет этой пропасти. Шото поддерживает тепло своей левой стороной, а Мидория разминает свои переломанные, покрытые шрамами костяшки. Шото помнит, что ему всегда было тяжело переносить холод. — Спасибо, — в итоге говорит Шото, переплетая одетые в перчатки пальцы. — Ты… ты ладишь с ней не хуже. Она… — тут он чуть морщится, слова отдают горечью на языке. Он смотрит, как Мизу падает на слой снега и делает ангелов, хихикает и размахивает руками. — Ты ей нравишься, — Она от тебя в восторге. — Я удивлен, что она так быстро к тебе привыкла, — Это не удивительно, вообще ни разу. Мидория прыскает со смеху и качает головой. Несколько зеленых кудрявых прядей выпрыгивают из-под шапки. — Вау. Я практически слышу, как тебе больно это говорить. Шото бурчит и пихает его в плечо. — Эй, заткнись. Я же в итоге сказал это. — Да, сказал. Думаю, это хотя бы за что-то считается, — он смеется, и Шото клянется, что звук прорезает насквозь и оседает глубоко в груди. Мидория мягко пихает его локтем через секунду, в уголках глаз собрались морщинки, а зрачки очень и очень зеленые. Роскошные. Сверкающие в лучах дневного солнца. Мидория уже много лет занимает место Номера Один — Символа Мира, вестника справедливости в этом ужасно несправедливом мире. Однако до сих пор от него не исходило чувства опасности. Как минимум, Шото ее не чувствовал. И Шото… не знает, что об этом думать. Он не знает, что ему вообще делать с происходящим. Стоящая в нескольких метрах Мизуки держит в ручках серую кучу и недовольно хмурится, смотря на наполовину растаявший снег у ног. Снег растоптан ножками взволнованного ребенка, недалеко стоит наполовину слепленный снеговик. Шото выходит из раздумий, отворачивается от Мидории и разминает правую руку. Он замораживает воду в воздухе, чтобы сделать Мизу еще снега, и морщится от вызванного в процессе холода в мозгу. Он без слов осыпает всю рощу белой сахарной пудрой, покрывает мир мягким одеялом для своей драгоценной племянницы. А затем он слышит, как кто-то резко вдыхает через зубы. Он поворачивается и видит Мидорию, смотрящего на падающие снежинки с полностью раскрывающим его удивлением в глазах. Его глаза уставлены вверх, на едва заметный бело-голубой туман, парящий над ними в пустой части парка. Острый взгляд следит за каждой снежинкой, падающей из-за ветра на его веснушчатое лицо: несколько ложатся на кончики волос, на длинные изогнутые ресницы, на кончик носа, на губы. Они опускаются на его лицо и тают, покрывая его испещрённую шрамами кожу драгоценными камнями. И Шото кажется, что он в жизни не видел ничего более завораживающего. — Я не знал, что ты так умеешь, — бормочет Мидория и вытягивает руку, чтобы поймать несколько сдутых ветром снежинок. На его лице появляется маленькая скрытная улыбка. — То есть, я понял, что ты способен на подобное, когда сделал сугроб. Это понятно. Но это… — он бодро машет руками. — Тодороки, это потрясающе. На щеку Шото, зашипев и растаяв, падает снежинка. Он обильно сглатывает, утыкается взглядом в колени и изо всех сил старается его не отводить. Он сжимает кожаные перчатки в руках, пока те не начинают недовольно скрипеть. — Спасибо, — тихо говорит он. Боковым рением он видит, как Мизуки с яркой улыбкой на лице наворачивает круги и ловит снежинки языком. — Я научился делать снежинки несколько лет назад, но, эм… их негде было применить, — он кивает в сторону Мизуки. — Пока она не появилась. Мидория снова откидывается на спинку скамейки и улыбается, смотря в небо. Сегодня оно голубое и чистое; океан воздуха цвета сапфиров, как море, невероятно бесконечный. «Перевернуть мир и утонуть», — думает Шото, смотря на улыбку Мидории, как на возможную причину. Если бы кто-то и мог за одно мгновение перевернуть гравитацию, то это был бы он. Никаких сомнений на этот счет, даже малейших. (Шото интересно, как скоро его ноги коснулись бы дна этого бесконечного океана. Интересно, почему его это волнует.) — Вау. Ты, честно, очень хорошо справляешься, — в итоге говорит Мидория и ловит несколько снежинок языком. Он искоса посматривает на Шото. Уголок рта изогнут в кривой улыбке. Видны ямочки на щеках. — Твой образ «крутого дяди». Почти отцовство, домашняя обстановка… Ты понимаешь, о чем я. Тебе оно подходит. Шото мычит. — Тебе тоже. Слова выходят до того, как Шото удается их осмыслить. Он сжимает челюсть достаточно, чтобы заскрипели зубы, и ругается на всех известных ему языках. Он ждет, когда Мидория покраснеет, начнет отнекиваться, встанет и уйдет– Только вот он ничего из этого не делает, ведь Мидория — это Мидория, и он всегда делает совершенно не то, чего Шото от него ожидает. Мидория просто усмехается, пожимает плечами и поднимает голову, устраиваясь на скамейке поудобнее. Его глаза закрываются, кожа купается в лучах солнца и бледном снеге, и, о, боже, кажется, у Шото правда сейчас случится сердечный приступ. Его пальцы сжимают ткань брюк. Мидория, кажется, не замечает его состояния. — Не думаю, что такая жизнь мне подходит, — говорит он, не открывая глаз. — Ты — другое дело. Я могу представить тебя в такой жизни. Что же насчет меня… Он с закрытыми глазами улыбается небу — огромной пустоте, из-за которой они кажутся маленькими и незначительными даже со своими местами в геройском рейтинге. Даже со своей историей. Мидория выдыхает через нос, и выдох на полторы секунды тонет в смехе Мизу. — Не думаю, что дети — это мое, — говорит он. Голос звучит тихо, и слышится странный подтекст. — Сомневаюсь, что когда-нибудь заведу их. Понимаешь, о чем я? «Нет», — думает Шото. — «Не понимаю». Не понимает, потому что ведет себя естественно с Мизу. С девочкой, которая не хотела подружиться со своим отцом, просто потому что. Не понимает, потому что Мизуки, очевидно, больше нравится Мидория, чем Шото, как бы неприятно ни было даже думать о признании. Не понимает, потому что Мидория как никто подходит на роль отца, и мир бы очень много потерял без его вклада в мировой генофонд. В итоге Шото врет. — Да, — говорит он, ненавидя каждый слог. По вкусу они все напоминают горький лимон. — Профессия героя многое усложняет. Я понимаю. — Мхм. Я не сомневался, — Мидория открывает один глаз и смотрит на Шото. Его губы изогнуты, но… Странно. Очень странно. Это не улыбка — как минимум, не искренняя. Она вырезана на его лице, зазубренная, прозрачная, как стекло, прижимается к его веснушкам как ключ, вставленный не в тот замок. Шото не понимает, почему его это так сильно беспокоит. Может, потому, что просто не понимает значения этой улыбки, и потому, что не привык, когда это чувство вызывает кто-то настолько искренний и открытый, как Мидория. Может, потому, что эта улыбка будто сделана из пластика на лучшей фабрике по эту сторону Тихого океана. Может, причина в другом, и Шото не может понять ее без чуть большего количества информации. В итоге, их время подходит к концу, а Шото не успевает разобраться. Мидория уходит днем, когда получает от своей жены сообщение. Его губы снова странно изгибаются — всего мгновение, слишком быстро, чтобы Шото пришел к каким-то выводам. Но затем Мидория снова улыбается, потому что у него хорошо это получается, и Шото отталкивает это чувство беспокойства. Они прощаются и обещают друг другу поддерживать связь. Мизу немного капризничает и очень долго не отпускает ногу Мидории. Она сдается только после того, как тот почти обещает приехать в Кюсю и, блять, из ниоткуда достает две конфетки. (Серьезно, этот парень — волшебник; Шото надо узнать, как он это сделал.) А затем он уходит, словно призрак растворяется в толпе. И Шото, не впервые на 27 декабря, остается один. Он никогда не был против одиночества. В этот раз что-то меняется.-------
11 марта 2025 года То подобие улыбки выжигается в разуме Шото, словно раскаленное добела железное клеймо с акварельными краями цвета сепии. Оно, во всех смыслах, не должно оставаться в его памяти. Шото есть над чем подумать: в Токио буянят злодеи, Фуюми беременна, мама одержима разведением кактусов, а Нацуо с недавних пор помолвлен. И все же. Шото не может уснуть несколько недель после 27 декабря. Сейчас ему двадцать шесть, четверть жизни уже за плечами и он, довольный, смотрит подборку вайнов, которую ему с милым сообщением отправил Мидория. («13:27 тебе точно понравится!») Он смотрит видео, которые видел тысячу раз до этого, зернистые кадры сливаются в размытые пиксели, но он не может не остановить видео и не подумать, что все это значило. Та улыбка. Та странная, неловкая улыбка, вообще не напоминавшая даже ее подобие. «Полная бессмыслица», — кричит его сознание. — «Это что-то значит, что-то значит, я должен понять, что…» Теплым поздним Апрельским вечером, шесть недель спустя, Люси Мидорию-Олбрайт убивают на трансляции на глазах у всего мира. После этого все становится чуть понятнее. *Сегацу[яп. — букв.истинный месяц] — японский Новый год. По лунному календарю он приходится на новолуние между 13 января и 24 февраля.