Корни, что цепляют

«Река не сносит ни пустых бутылок, ни оберток, ни носовых платков, ни окурков, ни коробков, ни прочих причиндалов летней ночи.» — Т. Элиот, «Бесплодная земля». 27 декабря 2024 года Шото утро начинается с рассматривания отражения в зеркале и мыслей о том, стоит ли ему сделать вид, что он отравился, или переехать в Казахстан и сменить имя. План хороший, не считая того факта, что Шото болел всего два раза в жизни и что его возможность с чем-то просто так слечь — особенно сегодня — практически в минусе. Хуже то, что Мидория это знает. Он отмазку за секунду раскусит. Что касается переезда… Что ж. Шото в Казахстан не переедет. Ладно, новый план: ложный экстренный вызов. По городу топает какой-то монстр, сеет хаос и, возможно, пугает детей. Топчет продуктовые магазины, дышит огнем. Шото было бы совсем немного стыдно использовать работу в качестве отмазки, но, технически, это не будет ложью — скорее всего, по городу действительно ходит нечто злое, и это требует его немедленного внимания. Может, не монстр, но все же. Хоть что-то. Но в этом случае Мидория может захотеть пойти с ним и помочь. Зачеркните — он точно пойдет помочь с не сходящей улыбкой и вечными веснушками, собираясь спасти день щелчком пальцев или взмахом руки в перчатке. Вообще, Мидория, скорее, предпочтет борьбу с преступностью нормальным человеческим развлечениям. Разочарованный, Шото откладывает план в стопку «черта с два» и устало выдыхает через нос. Он должен это сделать. Он обещал. Они вместе сражались и чуть не умерли три месяца назад. Не должно быть настолько неловко, так? Если ты избежал смерти в обществе другого человека, ты должен с ним сблизиться. Как минимум, так пишут во всех книгах. Где-то же должен быть кусочек правды. Так? Шото смотрит на себя в зеркале. Раны с Женевы давно зажили, на их месте остались серебряные шрамы, раскинувшиеся по предплечью, и ухо, все еще не совсем правильно работающее — но оно, как минимум, должно восстановиться через несколько недель. Ну, так говорит врач. (Отравление газом, сотрясение, ожоги и сломанные кости вылечили еще давно благодаря профессиональной срочной помощи Исцеляющей Девочки.) Благодаря всему этому он здоров, как огурчик, как раз к двадцать седьмому декабря. Какая прелесть. В пятнадцатый, по ощущениям, раз за утро, Шото поправляет воротник свитера и расправляет рукава, после чего раздраженно фыркает и снова закатывает их до локтей, где им самое место. Он даже немного возится с волосами. Они достаточно длинные, чтобы убирать правую сторону за ухо, но волосы на левой стороне он оставляет нетронутыми, поэтому они обрамляют окруженный шрамом глаз. Выглядит так, словно его это действительно беспокоит. Но это не так. Не так сильно, вообще-то. (Беспокоит. Очень сильно беспокоит, так, к слову.) — Ты такой идиот, — говорит он отражению, во взгляде достаточно огня, чтобы ресницы зашипели и задымились. — Самый большой идиот на планете Земля. Взглянув на часы, Шото выдыхает через зубы. Он задержался на двадцать минут. Он должен встретиться с Мидорией через полчаса у его мамы дома, чтобы вместе сесть на поезд до города и вместе провести время, а Шото даже не решил, чем они будут заниматься. Он с ворчанием дергает с вешалки в коридоре пальто, шарф и шапку и кутается. Если он еще хоть немного задержится, то на самом деле сядет на самолет в Казахстан и забьет на все. Он хватает ключи, старается не сорвать дверь с петель, открывает ее… И сталкивается лицом к лицу со своей очень выдохшейся и очень беременной сестрой и племянницей. — Пожалуйста, скажи, что не работаешь сегодня, — хрипит Фуюми, хватаясь за руку Мизуки так, словно только это держит ее на ногах. Она шипит и кладет руку на поясницу, сжимая глаза. — Просто… о, боже… почему ты живешь на пятом этаже? Как будто гостей отпугиваешь, ты, отшельник. — Я не отшельник, — глупо отвечает он, совершенно пораженный. Он открывает рот, чтобы спросить, какого хрена она тут делает, но его прерывает счастливый крик Мизуки. Она прижимается к ноге Шото, как морская звезда, и крепко сжимает ее своими крохотными ручками. Ее крохотные пальчики мнут ткань штанов, а лицо прячется в коленке с бессмысленным лепетом. — Привет, снежинка, — говорит он, не справившись с удерживанием улыбки на уголках губ. — Шо! — щебечет она, подняв на него взгляд и улыбку во все зубы. — Шо-Шо-Шо! — Она все еще учится произносить многосложные слова, — бездыханно объясняет Фуюми. Она приваливается к дверному косяку, прижимая руку к пухлому животу. — И ты не ответил на мой вопрос. Ты сегодня занят? За Мизу нужно присмотреть, у меня прием в городе. Всего на пару часов, обещаю. Шото хмурится сестре, по привычке нагревая левую сторону, чтобы Мизу было тепло. — Прием? Все в порядке? — О, конечно, — она беспечно отмахивается. — Обычное дело. Уже половина срока прошла, поэтому доктор хочет кое-что проверить. Из-за чего-то в ее голосе глаза Шото подозрительно щурятся. — Фуюми, — тихо говорит он. — Врач, к которому ты ходишь, работает в Фукуоке. Ее щеки немного краснеют. — Ну, да, только– — Эй, — бормочет он, мягко ее перебивая. Он смотрит на нее требующим правды взглядом. — Скажи мне, что происходит. Ты в порядке? Она делает глубокий вдох и открывает рот. Оправдание на кончике языка, но плечи опускаются, когда она встречает взгляд Шото. — Все в порядке, — признается Фуюми. Она кусает губу. — Наверное. В груди бьет тревога и усаживается где-то за сердцем. — Наверное? — Доктор переживает насчет второго триместра, так как у меня были большие проблемы с Мизу в это время. Они просто сделают несколько анализов, чтобы убедиться, что все в норме — и я уверена, что все в норме. Шото качается на пятках и опускает руку, пробегая пальцами по серебряным кудряшкам Мизуки. Он… не знает, что думать. Или делать. Он никогда не мог измерить или изменить свою тревогу. — Ты… я не знаю. Как ты себя чувствуешь? — Я в норме, — настаивает она с теплой улыбкой. — Но от анализов не станет хуже, понимаешь? Поверь, если бы со мной что-то было не так, ты бы узнал об этом четвертым. Правда. Шото киснет. — Четвертым? Почему четвертым? — Ты сразу после меня, моего мужа и мамы, дурилка. Не ревнуй, — она глубоко вдыхает и неуютно переминается. — Все же, можешь ли ты присмотреть за Мизу? Если нет, скажи прямо сейчас, чтобы я успела поймать Натсу до его отъезда– — Я присмотрю за ней, — по привычке говорит он, игнорируя ту часть разума, что кричит «нет, нет, нет, ты что творишь?». Мизуки сбоку хихикает и счастливо прыгает, с поразительной силой обхватывая его икру. — Я собирался, эм… — он шевелит мозгами в поисках оправдания, — разобраться с несколькими поручениями в городе. Но она может пойти со мной, если ты не возражаешь. — Да! Боже, да, я совсем не против. Мы можем встретиться в парке примерно через три часа. Ты же знаешь тот, который недалеко от больницы в центре, да? Шото кивает. — Да, знаю. Мы придем туда. Когда Фуюми опускает взгляд на дочку и поднимает бровь, ее выражение лица по непонятным причинам становится строже. — И ты будешь вести себя хорошо перед дядей Шо-чаном, так? Мизу, не прячься. Мизу. Милая, посмотри на– так ведь? — Мизу погрызывает пальцы, но перестает качаться на пяточках, после чего снова застенчиво кивает и снова утыкается ему в ногу. Фуюми, кажется, успокоилась, на лице облегчение, а плечи под пальто опустились. — Липучка маленькая, — умиленно бормочет она, с теплом во взгляде наблюдая за Мизуки. — Ставлю пять долларов, что она ни на секунду тебя не отпустит. Шото прыскает и опускает взгляд на племянницу, ероша ее локоны цвета луны своими теплыми пальцами. — Не принимаю. — Потому что ты знаешь, что я выиграю. — Ничего не поделать, меня она любит больше. — Только потому, что ты безбожно ее балуешь, — Фуюми сухо улыбается Шото. Очки сидят низко на ее носу. Ее щеки налиты румянцем, а кожа сияет жизнью, и Шото не кажется, что она, как никогда, похожа на их маму. — Я тебе должна, Шото. Спасибо, что согласился с ней посидеть. — Без проблем, — легко отвечает он, отказываясь думать об очень большой, очень реальной проблеме в виде Мидории Изуку и блятского двадцать седьмого декабря. Может, Мизуки станет его Казахстаном и поможет избежать этого. Или он погрязнет в этом еще больше. Узнать это можно только одним способом.

-------

— Солнышко, пожалуйста, перестань дергать меня за волосы. — Нет. Вздох. — Мизу– — Нет, — упрямо настаивает она, дергая разноцветные пряди, сидя на плечах Шото. Она болтает ногами, которые слабо удерживает Шото. Он осторожен и старается не дергаться, чтобы она не упала, пока он поднимается по лестнице в квартиру Мидории Инко. Каждый шаг напоминает милю. Знакомая, ужасная миля. Миля, которую, ему казалось, он больше никогда не пройдет после случившегося в Нью-Йорке. Он не поднимался по этой лестнице с самого выпуска из школы. Странно возвращаться сюда спустя восемь лет со званием Героя Номер Два и шрамами в местах, о которых он даже не знал. В левом ухе звенит тишина. Сердце стучит набатом. Путь кажется другим так, словно, по сути, ничего не изменилось, не считая хихикающей малышки на плечах. Как минимум, это отличие разделяет этот день от остальных. Шото увеличивает шаги и кружится на углах, вызывая визг и хихиканье Мизуки и морщась каждый раз, как ее крохотные кулачки сжимают его волосы. Они, скорее всего, взъерошены до ужаса, пальто помято, а шарф лениво висит на плечах. К тому моменту, как он доходит до квартиры Мидории Инко («413В», — гласит отполированная латунь, «В» висит чуть криво), он еще не понял, волнуется ли. Хотя, глядя на криво висящую «В», он начинает думать, что ему стоило чуть-чуть сильнее волноваться. — Шо-о-о-о-о, — мычит ему в ухо Мизу, протягивая руки к его щекам. Голос резко звучит взволнованно, приглушенно и тускло, как затухающая звезда. Шото выдыхает смешок и отводит ее ручки от своего лица. Он по одному сжимает ее пальчики. — Хэй, все хорошо, — мягко говорит он. — Тебе нечего бояться. Мы встретимся кое с кем из моих друзей, ладно? Они хорошие. Она бурчит, словно ему не верит. Шото не злится на нее: это звучало неубедительно даже для его ушей. — Хочешь спуститься? — спрашивает он, потягивая одну из ее покрытых снегом ножек. Девочка обнимает его чуть крепче, ручки болезненно оттягивают слишком длинные пряди волос. Шото понимает это как «ни за что». — Хорошо, хорошо, ладно. Маленькая липучка. Твоя мама была права. — Ипуйка, — неуклюже повторяет она. Шото прыскает со смеху. — Ли-пу-чка. Три слога, снежинка. Попробуй еще раз. Он практически слышит, как ее лицо сосредоточенно морщится. — Пуйка, — решительно стреляет она. — Липучка. — Ипутька. Шото пожимает плечами. — Почти получилось. Не рассказывай об этом маме. Она тянет его за волосы и счастливо балаболит, а Шото не может не улыбнуться в ответ. Это отвлекает его достаточно, чтобы протянуть руку и постучать в дверь Мидории Инко без сожалений или предположений о том, за какое время он сможет призвать лед и ускользнуть от всего, что может сегодня произойти. На раздумья у него всего секунда, потом голоса за дверью становятся громче, а за ними — и шаги. — Иду! — кричит Мидория, его голос звучит приглушенно. По всем неправильным причинам его голос вызывает мурашки по спине, и Шото чуть сильнее сжимает лодыжки Мизуки. — Минуту, сейчас– Дверь распахивается, и пред глазами предстает Мидория во всей красе джинс и футболки с принтом, с растрепанными волосами и толстых очках на покрытом веснушками носу, словно тут им самое место. Шото все еще понятия не имеет, ни когда он ими обзавелся, ни откуда у Символа Мира проблемы со зрением. (Это немного напрягает, если задуматься. Судьба всего мира в руках у человека, который не может прочитать мелкий шрифт или дорожные знаки, не прищурившись. Ужас.) Даже несмотря на проблемы со зрением, Мидория выглядит… хорошо. Лучше, чем в последний раз, когда Шото видел Героя Номер Один, это точно. Он не покрыт кровью и ожогами, это раз, и его не погружают в скорую, это два. Это, определенно, прогресс. На лице Мидории расцветает ослепляющая улыбка– А потом его глаза распахиваются до размера блюдец, и взгляд поднимается на шесть дюймов над головой Шото. — Эм, — заикается Мидория. Он учащенно моргает, вечнозеленые глаза кажутся еще больше из-за очков. Он смотрит на Мизуки с неподдельным шоком на лице. — Это– — Прости, пожалуйста, — сразу же выпаливает Шото, губы двигаются без его ведома. Внезапно ему не так неприятно, когда Мизуки тянет за волосы. — Сестре нужно было, чтобы я с ней посидел. Все решилось в последнюю минуту, я не знал… — Мидория все еще стоит, словно застывший, в проходе, его рот открыт, а ладонь лежит на дверной ручке. Шото кусает губу и опускает взгляд. — Это… была плохая идея. Может, нам стоит все перенести. Или найти другое решение. Как насчет никогда? Никогда выглядит идеально. На переваривание слов Шото уходит минута, но, когда все укладывается, Мидория заметно отшатывается, плечи напрягаются, а лицо недоверчиво морщится. Он качает головой. — Нет! Нет, все в порядке, честно, я просто… не ожидал. Этого. Но все хорошо! Шото, не веря, выгибает бровь. — Звучит неубедительно. — Серьезно, Тодороки, все в норме. Я просто удивился, — Мидория распахивает дверь чуть шире и приглашающе машет рукой. — Зайдешь на несколько минут? Мне нужно найти ботинки и еще пару мелочей перед тем, как мы уйдем. Не доверяя своему голосу, Шото кивает и проходит мимо Мидории, приседая, чтобы Мизуки не ударилась головой. Как только дверь за ними прочно закрывается, Мидория и Шото стоят друг напротив друга в коридоре, между ними ровно пять шагов и мили неловкости, и Шото даже думать не хочется об их преодолении. — Итак, — говорит Мидория через секунду дискомфорта. Он прочищает горло. — Ты… может, представишь меня? Шото чуть вздрагивает. — Оу. Конечно, — он осторожно протягивает руки и снимает Мизуки с плеч, после чего ставит на пол. Ее серебряные волосы пучками выглядывают из-под пушистых розовых наушников Уравити, а темные глазки застенчиво опущены. Как только Шото полностью выпрямляется, она неуклюже тянется к нему и цепляется за его ногу так, будто то этого зависит ее жизнь. — Ох, боже, — бормочет Шото, сетуя на ее внезапную застенчивость. Он поднимает голос, делая его чуть радостнее, чтобы ей стало комфортнее. — Хэй, снежинка, — он заботливо хлопает по наушникам. — Ты можешь представиться для мня? Это, эм… Шото замолкает и беспомощно смотрит на Мидорию. Его глаза широко распахнуты в любопытстве, на лице кривоватая улыбка, полностью видно ямочки, что заглатывают несколько веснушек. Мидория бормочет что-то вроде «о, боже мой» и «она такая милая», но ничего из этого не спасает его затруднительное положение. Он стреляет в Мидорию взгляд с посланием «помоги мне, ради всего святого», и тот, кажется, к счастью, его понимает. Мидория опускается перед Мизуки на корточки, локти прижаты к коленям, поэтому их глаза сейчас на одном уровне. Она прижимается к Шото еще крепче. — Привет. Я Изуку, — мягко говорит Мидория, доставая из арсенала самую яркую улыбку Символа Мира. Он наклоняет голову, волосы перекидываются в сторону полной копной кудряшек. — Как тебя зовут? Мизу, кажется, задумывается на минуту, из-под ресниц оглядывая Мидорию сверху-вниз. Шото задерживает дыхание– Она упрямо качает головой и робко утыкается в его ногу. Черт возьми. Шото мягко выдыхает и пропускает пальцы сквозь свои запутанные волосы. — Прости. Она немного стесняется незнакомцев, — говорит он, беспомощно взмахивая в ее сторону рукой. — Уверен, она скоро привыкнет. Просто дай ей немного времени. Мидория кивает и тихо хмыкает, не поднимая взгляд. Он поднимает голову, чтобы поймать взгляд Мизу. На лице появляется мягкая улыбка, что чуть забавно дергается. В глазах огонек, от которого Шото начинает нервничать. Это взгляд «я знаю что-то, что тебе неизвестно», и в прошлом это обычно выливалось во взорванное до основания здание или субботнее наказание у Айзавы-сенсея. Ничто из этого не сказывалось хорошо ни на одном из них, когда им было по семнадцать, и они были идиотами. Все же, лицо выглядит по-другому, когда он смотрит на племянницу Шото. Более задумчиво, менее «эй, давай наломаем дров и посмотрим, что из этого выйдет». Это… на удивление успокаивающе. В итоге план Мидории сводится к одному предложению: — Мне очень нравятся твои наушники. И это, из всего, привлекает ее внимание. Шото пораженно смотрит, как Мизуки медленно отворачивается от его ноги с распахнутыми глазами и неуверенным взглядом, светящимся, как дрожащее пламя свечи, диким любопытством. Мидория ухмыляется и пользуется возможностью. Его щеки красные, а голос мягче бархата. — Уравити — твой любимый герой? Мизуки опасливо моргает, смотря на Мидорию, потом поднимает взгляд на дядю, словно спрашивая разрешения. — Давай, — говорит он ей со слабой улыбкой. — Все хорошо. Она с сомнением отпускает его ногу и поворачивается к Мидории. Ручки прижаты ко рту, она нервно жует костяшку. Ее глазки бегут вверх, потом в сторону, потом снова вверх, и взгляд останавливается на полу между стоп Мидории. Она молчит несколько долгих, тянущихся, как ириска, секунд. Мидория поднимает взгляд на Шото, тот беспомощно поджимает плечами. Мидория чуть хмурится, брови на пол удара сердца немного опускаются, после чего его лицо становится прежним, и его улыбка освещает комнату. — Эй, — говорит он Мизуки, заговорщицки наклоняясь вперед. — Хочешь, расскажу секрет? — она моргает, а потом переводит взгляд на Шото. Она медленно кивает в ответ. Мидория принимает этот ответ и делает свой голос еще тише. — Никому его не рассказывай, — серьезно говорит он ей. — Даже дяде, хорошо? Ты должна пообещать. — Я прямо здесь, — возражает Шото, но Мидория от него отмахивается, не сводя взгляда с Мизуки. Она кусает губу и еще раз кивает, в этот раз уже увереннее. — Хорошо. Кажется, тебе можно доверять, — решает Мидория, прищурившись с игривой серьезностью. Он наклоняется и накрывает рот рукой, чтобы прошептать в ухо. Мизуки подается вперед на носочках, чуть спотыкаясь, но Изуку ловит ее рукой до того, как она падает. — Уравити — мой любимый герой, — говорит он ей, опустив голос до громкого шепота. Он заговорщицки улыбается. — Поэтому, если она твой любимый герой, значит, мы можем быть друзьями. Лучшими друзьями. Правда? Мизуки отходит назад, ее глаза удивленно распахнуты. На ее лице большая и глупая улыбка во все зубы, а Шото совсем немного тает. — Нет! — с хихиканьем кричит Мизу, после чего виснет на Мидории, как полярный конец магнита. — Нет-нет-нет! Лицо Мидории вздрагивает, а он сам ставит руки под безумную силу морской звезды, прицепившейся к его плоскому животу. Ангельские волосики Мизу торчат пучками звездной пыли, а наушники криво сползают на другую сторону головы. Мидория их поправляет, но волосы от этого становятся пушистее, если это вообще возможно. К слову, невозможно. Кудряшки Мизу почти также неуправляемы, как и кудри Мидории. Он с вопросом смотрит на Шото. «Нет?» — губами произносит он. Шото вздыхает. — Сейчас она использует «нет» и для согласия, и для отказа. И чтобы попросить еды. И… для много еще чего, — он смеется на выдохе, пропуская пальцы сквозь свои испорченные волосы. — Мы пытаемся ее отучить, поверь. Она упрямая. Выражение лица Мидории смягчается. Он прыскает со смеху и берет ее на руки, после чего поднимается во весь рост. — Интересно, в кого она такая, — он криво усмехается, когда малышка обвивает руками его извилистую шею и отказывается опустить. (Что-то в Мидории с ребенком на руках кажется… правильным. Почти ожидаемым. Словно так и должно быть. Все окрашивается в сепию теплыми оттенками домашнего уюта. Почти нормально.) Шото не задерживается на этой мысли. Он засовывает руки в карманы пальто с резким выдохом и неопределенно пожимает плечами, выталкивая мысли об этом из своей головы. — Ну, точно не в меня. Упрямством она пошла в маму. — О чем это ты? — на лице Изуку появляется недоверие. — Еще как в тебя. Я это понял, как только она вошла, не спорь. Шото на него зыркает. — А-ага. Да. Конечно. — Я серьезно! — он смеется, и смех такой же музыкальный, как и в день их встречи. Идиот. — Твоя сестра классная и все такое, но у этой девочки, определенно, твоя мимика. Это слишком очевидно, — он резко морщится. — Стой, не напомнишь мне ее имя? Я знаю, ты говорил в Швейцарии, но– — Мизуки, — напоминает Шото, понимая, что они так и не дошли до знакомства, как собирались. Он прочищает горло. — Мы, эм, зовем ее Мизу. — Да, да, я вспомнил, — глаза Мидории загораются от любопытства, когда он касается нескольких серебряных прядей растрепанных волос, обрамляющих ее нежное счастливое личико. — Значение луны было вложено специально или– — Думаю, это совпадение. Волосы выросли позже, — говорит Шото, хмурясь. — Хотя, я не уверен. Надо будет спросить Фуюми. — Ты не обязан. Это просто любопытство, — Изуку слегка качается на пятках и ухмыляется, когда Мизу цепляется за него крепче. Она смеется и лепечет, мягкие согласные смешиваются в почти-слова, перемешиваются с периодическим «нет». Она, с покрасневшими щеками, неуклюжими руками держится за Мидорию, как осьминог, и не удостаивает Шото и единым взглядом. — Мизу-ча-а-а-ан, — мягко тянет Мидория. Она радостно кричит, когда Мидория наклоняется вперед и секунду держит ее вверх-ногами. Когда они поднимаются, их волосы отказываются подчиняться законам гравитации. Мидория, бездыханный, покрасневший и с сокровищем в виде малышки на руках, смотрит поверх головы Мизуки Шото в глаза. — Боже, можно я оставлю ее себе? Твоя сестра ведь не будет против? Слова бьют, как струна, и Шото деревенеет. «Господи Иисусе», — думает он, в животе сворачивается ужас. — «Это чувствует Фуюми каждый раз, как я прихожу?» Шото ставит галочку, чтобы перед ней извиниться и купить один или три букета цветов для следующего визита. (А еще он ставит галочку, чтобы сказать Мизуки, что она грязная предательница и что он больше никогда не поверит в искренность ее внимания. Черт подери.) Шото уже хочется сказать что-то из разряда «Моя сестра глубоко беременна и последнее время находится в постоянном гневе, поэтому я очень даже, блять, уверен, что она не разрешит тебе стащить своего первенца», но и слога выговорить не успевает, потому что слышит, как открывается дверь в стороне старой спальни Мидории. Он мгновенно затыкается. Даже Мидория немного выпадает. Мизу на его руках затихает, словно чувствует внезапно повисшее в воздухе напряжение. Шаги. Две пары ног. Одни знакомые, вторые… не очень знакомые. Шаги легкие, почти нерешительные. Шото хмурится и думает, начала ли Мидория Инко с кем-то встречаться, или, может, просто мама Бакуго зашла в гости– Оу. Оу. Шото чувствует, как кровь отливает от лица в ту же секунду, как Мидория Инко и Люси Олбрайт-Мидория обходят угол коридора с другой стороны гостиной. Время со скрежетом останавливается до упора, секунды становятся липкими и текучими, как патока в разгар зимы. Шото капает и тянется, тает и увядает. Он пластилин, податливый и грубый, и он годами так себя не чувствовал. Годами. Что неудивительно, Мидория Инко выглядит в точности так же, как семь лет назад, даже несмотря на несколько серебряных прядей в волосах и несколько морщинок у губ. У нее доброе и мягкое лицо и зеленые глаза, точная копия глаз сына. Увидев Шото, она чуть ли не светится, улыбка становится шире, а у глаз появляются морщинки, как у обертки конфет. Когда ее взгляд переходит на Мизуки, она светится, словно маяк. Ослепляющий. Искрометный. Солнечная вспышка во плоти. И рядом стоит Люси. Кожа Шото туго натягивается на закаленный стальной скелет, кости разгибаются и твердеют под натиском причин и чувств и слишком многого, нужно уйти, я не справлюсь, боже мой– Люси, с волосами солнечного света, завязанными в пучок, и кругами под глазами. Она выглядит измотанной, плечи под кашемировым свитером опущены, губы цвета лепестков розы тонкие, сжатые и опущенные вниз, когда она переводит взгляд с Шото на Мидорию, с Мидории на Мизуки и с Мизуки на Шото. Ее тонко выщипанные брови хмурятся в непонимании, она открывает рот, чтобы что-то сказать, но в последнюю секунду ее останавливает вялый зевок. Она выглядит так, словно не спала десять лет. Достаточно раздражает тот факт, что даже в таком состоянии она все еще неоспоримо прекрасна. Шото горит. Я в порядке. Я в порядке. Все в порядке. Он вспоминает высокие потолки и кружащиеся юбки и «ты не должен быть здесь, где я тогда должен быть?» Сиреневые цветы погружены в ртуть, достаточно острые, чтобы разрезать тинтайп под пристальным взглядом звезд. Поцелуй, которого никогда не было. Ничего не в порядке. К счастью, Мидория Инко здесь, чтобы спасти день единственным известным ей способом: объятиями и слезами радостями, соперничающими со слезами ее единственного сына. — Тодороки Шото, живой и здоровый, — охает она, шагая к нему с другого конца комнаты и объятием практически выбивая из него дух. Она хлопает его по спине и гладит маленькими кругами между лопаток так же, как раньше. Он старается не расплыться на месте по привычке. Когда она отстраняется, ее глаза сияют. — Ох, милый, ты такой высокий! Когда ты успел? — Кажется, где-то между восемнадцатью и двадцатью пятью годами, — звенит Мидория с кривой улыбкой. Мизуки с хихиканьем утыкается ему в шею. — Но это только предположение. Я могу ошибаться. — Ну-ка тихо, — через плечо говорит она ему и улыбается Шото так, словно он сияет ярче всего в комнате. Она с любовью хлопает его по нетронутой щеке. — Боже, я чувствую себя такой старой. Куда ушли эти годы? Шото улыбается. — Очень приятно снова вас видеть, Мидория-сан, — говорит он, небрежно делая поклон головой. — Давно не виделись. — Шото, дорогой, сколько раз я должна просить называть меня Инко? Он тихо смеется через нос. — Еще несколько раз, Мидория-сан. Уверен, рано или поздно, я привыкну. Она тепло усмехается и с любовью сжимает его плечо своей маленькой мягкой рукой. Мидория Инко всегда была тактильным человеком — что в избытке передалось ее сыну — и Шото, несмотря на известную неприязнь к любым прикосновениям, никогда не имел ничего против ее материнского внимания. Он говорит себе, что все дело в ее невероятной настойчивости и невозможности отпустить без объятия в ответ, но знает, что, на самом деле, ему просто нравится Инко. Очень сильно, если честно. (Что тут сказать? Эта женщина готовит просто потрясающую собу.) — А это у нас кто? — спрашивает Инко, поворачиваясь к сыну. Она кладет руки на бедра и приветливо улыбается Мизуки, которая с широкими от страха глазами смотрит на Люси и Инко. — Шото, это твоя дочка? Она твоя вылитая копия. Шото моргает и качает головой в стороны. — Нет. Э, нет, нет — это моя племянница. Мизуки. Дочка моей старшей сестры. Я просто… а. Присматриваю за ней до обеда. По просьбе сестры. Инко пытается поймать взгляд Мизу, но та замолкает и усиливает хватку на Мидории, прижимаясь лицом к ткани его футболки и прячась от всего мира. Мидория тихо смеется, и звук резонирует где-то глубоко в груди. — Она немного ко мне привязалась, — говорит он, нежно гладя Мизуки по спинке. — Думаешь? — отвечает Шото, выгнув бровь. Мидория ухмыляется. — Ну, ладно, знаю. Да брось, разве ты можешь винить ее в этом? Нет. — Да. Я совсем не виню ее. — Могу, вообще-то. И виню. — У-у, кто-то ревнует, — Мидория смеется, видимо, весьма собой довольный. Его глаза яркие, как листья клевера. — Ты просто бесишься, потому что я нравлюсь ей больше. Признай это, Тодороки. — Я не ревную, — бормочет он себе под нос. Немного завидует, возможно. Чуть-чуть обиделся. Но он не ревнует, ни за что. Тодороки Шото никогда не ревнует. (Сейчас Тодороки Шото совсем немного ревнует.) Инко воркует над Мизу, уткнувшейся в плечо Мидории. Обсидиановые глаза заглядывают сквозь пряди ее прекрасных серебряных волос, закрывающих лицо. Инко мечтательно вздыхает. — Ох, милый, она просто очаровательна. Помню, когда Изуку был маленький– — Мам, — Изуку звучит обиженно. Он двигает Мизуки, чтобы она села чуть выше на бедро. — Да ладно, серьезно? Она неодобрительно цокает. — Моя работа — позорить тебя, когда ты дома, Изуку. А ты никогда не бываешь дома. Позволь мне насладиться моментом, — она отмахивается от сына. — К тому же, все любят послушать одну-две старых добрых истории о приучении к горшку. Правда, Люси? Изуку был милейшим малышом– Слова Мидории Инко медленно отходят на задний план, пролетая сквозь паутину трещин осторожно поддерживаемого фасада Шото. Звук понемногу проползает через ужасные бездонные расщелины, пока он не слышит лишь стабильные удары пульса, когда сердце гонит по венам ледяную жижу. Слоги и твердые согласные перемешиваются, дробятся между точками и запятыми. Гласные растворяются в пустых отголосках своих прежних форм. Когда Шото смотрит на Люси, это напоминает повторение того чертового взрыва. В ушах звенит. Дыхание громкое. Конец чего-то неопределенного лежит под кончиками пальцев, готовый быть сорванным, но неважно, как сильно Шото старается, он не может найти в себе силы потянуть. Люси Олбрайт больше не та краснеющая невеста, которой Шото видел ее в последний раз, танцующей в слоях шелка и сатина, с завядшими дикими цветами в волосах. На ее лице нет следов смеха, нет морщинок у губ. Нет, лицо Люси сплошь покрыто алмазными гранями и плоскостями, вырезанными из твердого алебастра и гладко отшлифованными чистым разумом. Ее глаза цвета прозрачной, словно стекло, морской воды — сколотые по краям, отражающие свет. Полупрозрачные, но не менее неразборчивые. Холодные. Печальные. Пустые. (Говорят, глаза — зеркало души, но если это так, что же умерло в Люси Олбрайт и оставило в ней дыру?) Где-то слева от Шото, Мидория переворачивает Мизуки, из-за чего та визжит от радости. Инко заливается смехом, и Мидория вместе с ней. Для Шото все это — белый шум. Ему стоит уделить внимание, но он просто… не может. Взгляд Люси перемещается, словно она слышит его мысли в черно-белой пустоте вокруг. Ее пристальный взгляд приковывает Шото к месту своей напряженностью. Это… во многом напоминает конец света. За секунду каждый дюйм кожи Шото немеет, ужас зарождается где-то в глубине его бурлящего желудка. Тонкий, словно бумага, кусочек реальности зажат между его пальцев. Он рвется и рвется. Разрывается в ничто. Он не смог бы его собрать, если бы попробовал. Она знает. Она знает. Не может не знать.Шото чувствует, как его кулаки сжимаются, когда он смотрит, не моргая, на жену мужчины, которого он когда-то любил — уже нет, конечно же, но это, блять, неважно, потому что Люси прямо здесь, у него перед глазами, а Шото кажется, что его сейчас целиком проглотит и поглотит печаль, скрывающаяся в оттенках ее тусклых зеленых глаз, пока она изучает его, как клетку под микроскопом. Она не выглядит злой, даже не раздражена, чего ожидал Шото. Она просто выглядит не удивлённой, ее брови опущены, а лицо вытянуто и безжизненно. Словно она этого ожидала — чем бы это ни было. И это, по своему, почти что хуже. Шото знает, как справиться с гневом — знает, как его направить и рассеять, как использовать его себе во благо в неприятных ситуациях, но апатия? С этим он не знает, что делать. Шото не может дышать. Ему кажется, что Люси вцепилась своими наманикюренными ногтями ему в грудь и раскрыла ее, разрывая на части по швам без особого труда. Она смотрит на него и моргает один раз, два, глаза бегают по нему вверх-вниз, задерживаются на левой стороне лица на три секунды, слишком долго. Рот Шото сухой, как наждачная бумага. «Что ты ищешь?», — хочет спросить он. — «Ты это нашла?» (Ему интересно, Изуку ли ей об этом рассказал. Или, может, она достаточно умна и сложила два и два. Ему интересно, почему это вообще важно.) Взгляд Люси переходит к Изуку, сидящему на ковре в гостиной со скрещенными ногами, эмоционально рассказывающему Мизуки историю о какой-то поисково-спасательной операции с Ураракой, проходившей несколько лет назад. Он дико машет руками вперед-назад, показывая взрывы и падающие обломки, его глаза светятся, как неоновые палочки. Мизуки сидит на его коленях, широко распахнув глаза и ухмыляясь, слушая историю за историей о своем любимом герое. Инко на кухне улыбается, ставя чайник, внимательно слушая идущие одну за другой истории. Он застает тот момент, когда дыхание Люси дрожит, когда ее выражение лица начинает дрожать. Ее глаза становятся стеклянными. Ресницы трепещут, кожа бледнеет. Если бы в ее волосах были цветы, они бы завяли. (Шото думает, ему не стоило это видеть.) — Люс? Шото резко поворачивает голову. Мидория перестал говорить, брови обеспокоенно нахмурены, а Мизуки на его коленях машет ножками. Он, кажется, не заметил напряжения. Он смотрит на лицо своей жены лишь с чистым, неподдельным беспокойством. — Люс, ты в порядке? — снова спрашивает он мягким голосом. Личным. Люси моргает раз, два. Она вдыхает через нос и, словно сбрасывающая кожу змея, оставляет все эмоции лица в кучке на полу. Восковые, в кусочках. Как кожура апельсина. Она натягивает улыбку, словно сделанную из пластика. — Я в порядке, — говорит она, но Шото знает, что она лжет. Любой, у кого есть глаза, понял бы, что она лжет. — Просто немного болит живот. Лицо Изуку только больше меняется. — Снова? Может, тебе стоит– — Я пойду немного посплю, — она говорит негромко, но Изуку моментально замолкает, ловя каждое ее слово. Она вынужденно улыбается, как кукла, которую потянули за все неправильные ниточки. — Ты же вернешься после обеда, да? У Шото сворачивает живот. Изуку стреляет в его сторону взглядом полсекунды, пальцы на коленях сгибаются. Он кусает губу. — Эм… да. Конечно, я могу вернуться после обеда. Без проблем, — он заметно колеблется. — Хэй, ты уверена– — После небольшого сна я буду в порядке, — отвечает она ему. — За меня не волнуйся. Вы двое, повеселитесь, — и после этого она грациозно впархивает в комнату и наклоняется, чтобы украсть у Изуку поцелуй, поднимает его подбородок двумя пальцами, чтобы было удобнее. Брови Мидории хмурые, когда она отрывается, и он протягивает руку, чтобы ее остановить, но она отходит с почти убедительной стеснительной улыбкой. — Увидимся после обеда, Изуку. Изуку выглядит настороженным. — Люс… — он замолкает, а потом медленно выдыхает. — Я позвоню, когда буду возвращаться со станции. — Обещаешь? — спрашивает она. — Обещаю, — отвечает он. И это все — или, так кажется Шото, пока не выясняется обратное. Люси улыбается еще раз — уже по-настоящему — и с довольным мычанием, она снова наклоняется и оставляет еще один поцелуй на раскрытых губах Изуку, одним ловким движением перехватывая его дыхание. Шото не смотрит. Он старается не думать о причине. — Ладно, ладно, — бормочет Изуку где-то за пределами видимости Шото. Слова звучат чуть приглушенно из-за кожи, губ и зубов. Он смеется, и у Шото живот от этого звука сворачивает. — Люс, ну же, тут дети. И моя мама. Это не- боже, что на тебя нашло? Она прыскает. — Мне можно поцеловать тебя на прощание, чудила. — Нет, — ворчит Мизуки, удивительно расстроенная проявлением привязанности. У Шото появляется внезапная и неконтролируемая потребность обнимать ее лет десять и заплатить за колледж раз пятнадцать. Он думает, что это было бы неплохо, для начала.