Ненависть

…Все знали, что Уильям Мёрдерфейс ненавидит себя. Той чёрной, лютой, удушающей ненавистью, которой ненавидят злейших врагов, от которой ночью хочется взвыть и вонзить в себя кинжал, расколотить зеркало или убить кого-нибудь, смотря на его агонию и хоть немного отходя душой. Но мало кто знал, что в Мордхаусе жил человек, которого басист ненавидел ещё больше, чем самого себя. И имя ему было — Сквизгаар Сквигельф, соло-гитарист группы Dethklok и быстрейший гитарист мира. Едва познакомившись с этим самовлюблённым выскочкой на заре становления группы, Мёрдерфейс почувствовал к нему стойкую неприязнь, которая с годами только крепла. Это была даже не зависть — это было сильнейшее, пожирающее душу чувство осознания собственного бессилия и ничтожности перед тем, кого люди называли Богом Гитары. Сквизгаар был божественно красив — Мёрдерфейс был чуть симпатичнее Квазимодо. Сквизгаар был чертовски сексапилен — Мёрдерфейс же не помнил, когда у него в последний раз был контакт… хоть с кем-нибудь. Сквизгаар был талантлив — Мёрдерфейс едва умел перебирать четыре струны и не мог написать даже простейшей басовой партии… Сквизгаар был умён и образован, и Мёрдерфейс сотни раз пытался убедить себя и окружающих в том, что это именно он, Уильям Мёрдерфейс, самый умный, знающий и начитанный. По крайней мере, в области истории… И подкреплял это коллекционированием разных исторически ценных предметов — это выглядело внушительно и брутально, внушало уважение… Которого от этих бессердечных ублюдков всё-таки так не хватало! Единственное, в чём они со Сквизгааром были практически равны — их своеобразную речь могли понять только самые близкие друзья. Но, в то время как неизменный шведский акцент Сквигельфа все считали довольно милым и списывали на его иностранное происхождение, ужасное слюнявое пришепетывание басиста не вызывало ничего, кроме отвращения. В очередной отчаянной попытке привлечь к себе внимание, Уильям, переступив через себя, научился играть на басу собственным членом — несколько нот техникой, похожей на слэп. И по ночам долго не мог заснуть, мучимый кровавыми мозолями. Да, его действительно заметили, и на каждом концерте он получал свою минуту славы — но какая это была слава… «Фирменную фишку» Мёрдерфейса считали не более чем забавным трюком, этаким скоморошьим, клоунским номером на разогреве у настоящей звезды, чей божественный свет освещал самые дальние уголки зала и заставлял фанатов плакать от счастья. Мёрдерфейс страдал, загнав свою боль далеко, глубоко внутрь. С каждым годом Сквизгаар Сквигельф бесил его всё больше. Токи хотя бы пытался с ним соперничать — у молодого норвежца был потенциал, и он даже, бывало, поколачивал шведа, не в силах превзойти его в музыке. Лидер группы не вмешивался в разборки гитаристов — они, как всегда были на своей волне и неизменно мирились после конфликтов. Милые бранятся — только тешатся… С каким наслаждением Уильям наблюдал за их перепалками, болея за Токи и лицезрея потом синяки на бледном лице и длинных руках соло-гитариста. С каким наслаждением он тоже ввязался бы в драку, намотал на руку эти чуть волнистые светлые волосы, почувствовал, как его кулак сокрушает эти высокие скулы, а колено врезается между длинных стройных ног, причиняя ужасную боль самому плодовитому орудию на Земле, которым гиперсексуальный швед так гордился… Но нет, нельзя было. Слишком тяжёл кулак фронтмена Нэйтана Эксплоужена… Чёртов сукин сын. Мёрдерфейс хорошо помнил тот случай с дракой на сцене. Помнил, как наглый Сквигельф будто случайно выдернул ногой шнур его басухи и стоял, беззастенчиво взирая, как бедный Мёрдерфейс отчаянно дёргает струны, пытаясь извлечь из неё хотя бы одну ноту. Чёрная, бешеная ярость захлестнула тогда сердце басиста, и он со всего размаху ткнул шведа своим тяжёлым инструментом в рёбра. И, как только Сквизгаар во весь рост грохнулся на пол, корчась от боли, на голову Мёрдерфейса обрушился сокрушительный удар. Нэйтан не замедлил вступиться за своего любимчика. А потом — пошло-поехало… Да, Сквизгаар был любимцем лидера группы. Сокровищем, которое тот берёг как зеницу ока. Тем трудоголиком-перфекционистом, гением-многостаночником, музыка которого звучала на альбомах — и оставляла в сердцах фанатов горячий, словно калёным железом выжженный след. Им восхищались. Его боготворили. Ему поклонялись… Все девушки мира готовы были отдаться ему, а он, в свою очередь — им… И, проходя мимо комнаты Сквизгаара, Мёрдерфейс, слыша низкие стоны шведа и высокий визг оргазмирующих фанаток, чувствовал, как мучительно больно и тесно становится в его штанах. В любое время дня и ночи. Сука… Это было просто охуеть как невыносимо. И Мёрдерфейс постепенно приобрёл маниакальную привычку наблюдать за половой жизнью шведа почти каждый вечер. Закутавшись в длинный плащ с капюшоном, басист поднимался на ближайшую к окну Сквизгаара сторожевую вышку, совал охраннику-клокатиру пачку долларов, для верности припугивая его ножом, и велел катиться ко всем чертям часика на два. Обрадованный охранник (кому охота стоять на продуваемой всеми ветрами вышке?) поспешно ретировался, а Уильям доставал плоскую фляжку с коньяком, делал несколько глотков, чтобы согреться, снова убирал в задний карман… Доставал полевой бинокль, направлял на стрельчатое окно Сквизгаара, больше похожее на забранную решетками высокую дверь, и, затаив дыхание, начинал смотреть… Вот, абсолютно обнажённый, Сквизгаар стоит посреди комнаты, внизу на коленях — девушка с длинными тёмными волосами, ласкает его ртом, старается, будто никогда в жизни не пробовали ничего вкуснее… А Мёрдерфейса бросает в жар, словно металлические термиты бегут по его телу, вгрызаясь в кожу своими беспощадными челюстями. Вот Сквизгаар лежит на кровати, придавленный сразу двумя сидящими на нём красотками, но при этом неутомимо работает бёдрами и языком… А Мёрдерфейс, протирая запотевшие стёкла бинокля, старается не упустить ни единого мгновения. И ему кажется, что он сейчас там, с ними… Вот Сквизгаар обрабатывает сразу троих группи, стоящих к нему задом, опершись руками на кровать: среднюю — членом, крайних — своими длинными, талантливыми пальцами… А рука Мёрдерфейса помимо его воли тянется к «молнии» на штанах, короткие толстые пальцы нащупывают набухший, покрытый трудовыми мозолями орган… Вот страсти в комнате шведа достигают предела — девушки ласкают своего кумира и друг друга, тела двигаются в одном ритмичном, бешеном темпе, причудливые тени играют на потолке, словно пляска бесов в аду… Тонкий стан Сквизгаара изгибается, словно гнущееся под ветром молодое дерево, словно змея под дудочку факира, золотистые волосы блистают в свете круглых Икеевских ламп… А Мёрдерфейс, не в силах сдерживать прорывающиеся глухие стоны и сопение, всё быстрее и резче работает рукой. Вот соло-гитарист, выгнувшись под немыслимым углом, издаёт свой последний, коронный стон — на расстоянии его не слышно, но хорошо видно, как пухлые, чувственные губы округляются в одном упругом, кричащем «О», как сходятся у переносицы светлые брови, как сжимаются, вцепившись в белый мех покрывала, побелевшие пальцы, и как он, наконец, безвольной куклой падает на кровать, тяжело дышит, а губы трогает ленивая, но от этого не менее счастливая улыбка. Вскоре вся комната напоминает заваленное телами поле боя — проигравшие своим животным инстинктам, они ещё не скоро придут в себя… Белые капли орошают деревянный настил на вышке Мёрдерфейса, и он, наконец, отрывает от глаз бинокль, позволяет себе шумно выдохнуть, вытереть пот со лба, растереть затёкшие руки… И снова глотнуть из фляжки, чувствуя, как обжигающий поток прокатывается по горлу, а в груди разливается приятное тепло. — Шущоныш шведшкий, — злобно бормочет басист, вонзая кинжал в давно изрезанные им деревянные перила. — Крашаветш ты наш ненагляджный… Ненавижу тебя! Ненавижу!!! — и снова кромсает ни в чём не повинное дерево. Это стало потребностью, неизбывной, жуткой, болезненной — словно наркотическая зависимость, и от этого не менее мучительной. Уильям Мёрдерфейс попал в западню. Чем сильнее он ненавидел Сквигельфа, тем желаннее становились эти эротические «спектакли»… Теперь его ничто уже не возбуждало так сильно, как ночные визиты на вышку. Ничто не действовало — ни порносайты, ни видеочаты, ни секс по телефону…. Странный, порочный, непреодолимый круг. Знакомый клокатир, завидев вечером спешащую к нему тёмную фигуру в плаще, уже сам, не медля, спускался с вышки, чтобы поприветствовать своего хозяина. Верный малый перед начальством был нем как рыба — ещё бы, за такие-то деньги! И, получив фиксированную подачку, удалялся в неизвестном направлении, поправив на плече снайперскую винтовку и насвистывая себе под нос какую-то легкомысленную песенку. Отобрать бы у него эту винтовку, огреть прикладом, вырубить прямо на вышке… Осторожно, вдумчиво прильнуть глазом к оптике, поймать в перекрестье прицела ненавистную белобрысую башку в окне и плавно нажать на курок… И минуты две наблюдать, как визжат и валятся в обморок группи, забрызганные кровью и мозгами своего кумира. А потом тихо спуститься с вышки и как ни в чём не бывало вернуться в дом… И наутро наблюдать, как выводят в наручниках и погружают в полицейский фургон неповинного снайпера. Но — нельзя. Всё это только в мечтах Мёрдерфейса. Он знает, что во всех окнах Мордхауса стоят пуленепробиваемые стёкла. И что Чарльз Оффденсен в курсе всех дел, творящихся в поместье, и никак не комментирует его действия лишь потому, что они довольно невинны. Пока. А может, просто жалеет неудачника-басиста, не хочет лишать последнего удовольствия. Кто знает… …Однажды тёмной, безлунной ночью Мёрдерфейс выбрался во двор, чтобы, как всегда, проследовать к вышке. Проверил в карманах штанов и плаща свой привычный «арсенал» — коньяк, кинжал, бинокль, пачку салфеток… Но, бросив взгляд на желанное окно, вдруг осознал, что там темно, как в бездонной пропасти. Странно, подумалось Мёрдерфейсу, ведь Сквизгаар явно был дома, вечером был навеселе, как и вся группа, и ложиться спать рано отнюдь не планировал. Постояв немного на дворе, басист принялся бесцельно расхаживать вокруг Мордхауса, обескуражено почёсывая затылок и бормоча какие-то ругательства. Над ним светились, подмигивали разными цветами окна — из кухни лился бело-голубоватый свет кварцевых ламп, окно библиотеки испускало золотистое сияние, и в нём даже виднелся чей-то сидящий силуэт — кто-то перелистывал страницы книги, может даже, тот же Оффденсен… Всяческие помещения для слуг, подсобки и лестничные пролёты светились желтым и оранжевым. Вот и комната Нэйтана — приглушенный тёмно-красный, даже бордовый свет. Такой у Эксплоужена ночник, когда он занимается… Кстати, интересно, чем он сейчас там занимается? Терзаемый тёмным влечением к комнате Сквизгаара, Уильям никогда не интересовался, что же происходило в комнатах остальных дэтклоковцев. Внезапно его обуял приступ любопытства, и басист уже было зашагал к соседней вышке, с которой идеально просматривалось окно Нэйтана, но вовремя одёрнул себя — не хватало ещё очередного клокатира посвящать в эту маленькую тайну! И, тяжело вздохнув, он направил свои стопы к «родной» вышке — с неё окно Эксплоужена тоже было видно, но уже не так хорошо, чуть под углом. Выпроводив охранника, Уильям направил бинокль на тёмно-красный, чуть светящийся прямоугольник окна. Сначала было ничего не разобрать, и басист вытянул шею и прищурился, как будто это могло ему помочь. Действительно помогло ли, глаза ли привыкли — как бы то ни было, вокруг красного огонька ночной лампы начали проступать тёмные очертания предметов, мебели — прикроватный столик, сама кровать… Бескрайняя черная кровать Нэйтана под драным красным пологом. Кровать, на которой сейчас в порыве страсти сплетались два тела — большое и грузное сверху и тонкое и узкое внизу… — Вот жашранетш, — желчно прокомментировал Уильям, узнав в большом теле Эксплоужена. — И этот трахаетщя… Вще, блять, трахаютщя, оджин я тут… Шовшем оджин, как першт, — тут Мёрдерфейс жалобно шмыгнул носом. Смотреть, однако, басист не прекратил. Созерцаемый им «театр теней» в сочетании с фантазией, определённо, давал свои плоды, и рука снова неосознанно потянулась к «молнии» на шортах, начиная знакомую процедуру. Наблюдать синхронные движения партнёров в полумраке оказалось, несомненно, интересно, и член Уильяма уже был готов разорваться от напряжения. Мёрдерфейс опять словно перенёсся туда, в комнату, где с кем-то предавался разврату Эксплоужен. Услужливое воображение басиста уже нарисовало под мощным телом фронтмена обалденную супермодель с длиннейшими ногами и идеальной формы сиськами… Рот Мёрдерфейса наполнился слюной, глаза так и норовили закатиться, и он нечеловеческим усилием воли возвращал их в исходное положение. Он был готов кончить в любую секунду… Тем временем, положение тел на кровати изменилось — теперь Нэйтан лежал на спине, и высокий стройный силуэт «объезжал» его сверху, вдохновенно взмахивая волосами. Уильям впился глазами в эту грациозную, пошло выгибающуюся тень — что-то до боли знакомое показалось ему в этом движении. Что-то, что он не раз видел на концертах… Да и на репетициях, пожалуй, тоже… Да и сиськи «модели»… где они, блять?! Додумать Мёрдерфейс не успел — в его мозгу словно произошло короткое замыкание, разряд электричества, перетряхнув позвоночник, прокатился по телу вниз, и, наконец, взорвался в судорожно сжатом в кулаке члене. Глаза всё-таки закатились куда-то под лоб. Челюсть Мёрдерфейса упала. Упал и бинокль, выскользнувший из разом вспотевших пальцев. Разбитое стекло мелодично зазвенело под ногами, а в ушах гулко зашумела кровь. Мёрдерфейс, не в силах держаться на ногах, съехал на затоптанный, изгаженный деревянный настил, шумно дыша, словно раненый навылет. — Пиджоры… — горестно прошептал он. — Нэйтан и Шквижгаар — ёбаные пиджоры… Ебутщя… прямо на глажах у люджей! И я, блять, только што контшил на них… В груди внезапно что-то заболело так, что Уильям сморщился и согнулся пополам. Захотелось немедленно излить эту боль, избавиться от неё, заглушить другой! И он, сам не осознавая, что делает, выхватил кинжал и полоснул им по руке несколько раз подряд. И продолжил сидеть, прислонившись к ограждению площадки, тупо глядя в темноту и слушая своё хриплое дыхание. И только тогда, когда шорты его промокли от крови, противно прилипнув к ногам, басист неуклюже поднялся, и, зажимая пораненную руку, начал спускаться с вышки, забыв на ней и разбитый бинокль, и плоскую фляжку с коньяком, которому впоследствии очень обрадовался клокатир-охранник… Мёрдерфейса шатало. Доплетясь до своей комнаты, он кое-как замотал кровоточащую руку бинтом, достал из бара бутылку бренди и залпом выпил её. И только тогда забылся тяжёлым сном, но и во сне его продолжали преследовать похотливо стонущие тени, ни один из голосов которых не был женским… На следующий день Уильям не появился ни в столовой за завтраком, ни в конференц-зале на собрании, ни в гостиной после обеда, где группа традиционно собиралась поболтать о том — о сём да посмотреть телевизор, отмокая в джакузи… Но всем, казалось, было наплевать. Только менеджер вежливо поинтересовался, где Мёрдерфейс и что с ним, но даже он, получив ответ, не решился заглянуть в комнату басиста. Уильям, гонимый голодом, вышел только к вечеру, прижимая к груди перевязанную руку, и, ни с кем не поздоровавшись, сразу прошел на кухню, где с помощью Жан-Пьера наделал себе кучу бутербродов, которые и забрал в свою комнату. — Шидят, в телик пялятщя, — проходя мимо двери гостиной, пробурчал Мёрдерфейс в коридоре. — Как ни в тщём ни бывало… Ууу, пиджорюги…  — Чего это он сегодня, а? — безразлично спросил коллег Пиклз, не отрываясь от экрана. — Дичает… — развёл руками Эксплоужен. — Это пройдёт. Сам знаешь, бывает порой у него… Больше никто ничего не сказал — все были крайне заняты просмотром новой серии «Кровавого насильника с бензопилой».