Ненависть

Стрелка часов неумолимо пробегала круг за кругом. Уильям не выходил из комнаты. Он сидел там в полном одиночестве — никто не приходил к нему, наверное, все о нём забыли. Впрочем, не приходят — и не надо. «Не ощень-то и хощелощь…» — процедил Мердерфейс, — «Им бы тшолько трахатща!» И вдруг в его памяти сами собой всплыли картины, увиденные им в ночных окнах, и теперь снова и снова возбуждающие в нем зависть, обиду, тоску, но вместе с тем и жгучий интерес. Да что там, просто возбуждающие. Вообще-то, Уильям дал себе слово, что отныне даже не посмотрит на этого самодовольного мудака, который сполна наслаждается тем, чем он сам обделён. Но жгучее любопытство было сильнее, и басист снова отправился производить свои наблюдения за удовлетворяющим инстинктивные потребности гитаристом в естественной среде обитания. И вот — новая ночь на вышке. Щемящая тоска одиночества, жалкая попытка забрать себе хоть кусочек чужого счастья. Тревожная, бледная луна и ветер, сквозящий через все щели вышки, холодный, пронзительный. Волнующий и вожделенный свет окна. Мердерфейс всмотрелся в комнату Сквизгаара сквозь темноту ночи. Обнажённый скандинав лежал на белоснежном покрывале в абсолютном одиночестве — не было изгибающихся силуэтов, сплетения изящных красивых тел. Басист сплюнул и повернулся было в сторону лестницы, ведущей с вышки. Но тут он заметил, что в окне гитариста метнулась какая-то тень. «Штоб Шквижгаар да не потрахалща.....» — пробормотал Мердерфейс, но на свою наблюдательную позицию решил вернуться. Токи? Этот стеснительный ребёнок? Впрочем, сейчас он не выглядел смущённым. Даже наоборот, всё в нём выдавало неподдельный интерес и возбуждение. Да, опыта у ритм-гитариста в таких делах было мало, но развратник Сквизгаар мог провести ночь бурно абсолютно с кем угодно. Вспышка гнева, смешанного с завистью, временно ослепила Мердерфейса. Когда же кровь перестала стучать в голове, перед глазами перестала мельтешить рябь, а ком отошёл от горла, и Уильям смог снова сосредоточенно смотреть в бинокль, мускулистое и юное тело Токи вовсю изгибалось на белоснежных просторах кровати. Оно отзывалось на каждое действие Сквизгаара. Сначала ритм-гитарист, нагой, со шрамами на спине и подрагивающими плечами, казался по-детски беззащитным. Он же в игрушки не наигрался, куда ему? Но сейчас юноше нравилось играть в те игрушки, которые припас для него светловолосый красавец. Сейчас слово «дилдо» означало вовсе не оскорбление… Затем Сквизгаар одной рукой ласкал младшего партнера, другой придерживал его карамельно-русые волосы, а Токи уже, казалось, в экстазе, смешанном с некоторой болью, утратил осознание реальности. Его грудь быстро вздымалась, в одном темпе с ритмичными движениями бёдер Сквизгаара, глаза были полузакрыты, а спина изогнута. Позы сменялись, изгибы становились всё более невероятными. Сквигельф умело управлял чужим, таким неопытным и беспомощным, телом, словно своим собственным, оно слушалось его идеально. Они словно были единым организмом, в котором все процессы слажены. Словно импульс пробежал вдоль тела Сквизгаара в тело Токи и отпустил натянутую пружину в каждой мышце, после чего оба скандинава, застывшие на мгновение в кульминационной позе, рухнули на просторную кровать. Ритм-гитарист не мог отдышаться. Но, после того, как о чем-то поговорил со Сквигельфом, наконец, не спеша встал с кровати шведа и начал одеваться. Не успел уйти из большой светлой комнаты Токи, как дверь снова открылась. А Пиклзу-то что здесь понадобилось? Мердерфейс не мог слышать их разговора, но по жестикуляции ясно понимал, о чём идёт речь. Пальцы ударника изобразили кривоватое «сунь-вынь», а гитарист в ответ взмахом тонкой руки показал дредастому, чтобы тот уходил и пришёл за желаемым удовольствием завтра. Сейчас Сквизгаар стал ещё отвратительнее для Мердерфейса. Да это же ненасытное чудовище в красивом обличии! Что он вытворял с главой группы, воплощением мужества и брутальности! Как посмел развратить Токи! А теперь он и Пиклза собрался испортить гейством! Басист негодовал. Больше всего ему хотелось, чтобы скандинав понёс наказание за своё распутство. Вот бы он исчез, причём навсегда, и больше никого не превратил бы в «пиджора прокщлятого». Причём как можно скорее. «Тщфу ты! Педщики шраные!» — возмущался Мердерфейс, возвращаясь к себе в комнату из наблюдательного пункта. — «А вщё этот Шквижгаар, штоб у него хрен отвалилща! Вще тщелки горятщие — ему, а на меня они даже ш бриллиантовым штручком не шмотрят! А тщеперь баб ему мало штало, ишь, на мужиков перешёл! Швою же группу трахает, гомошекшуалишт. Вщю! Кроме меня! Брежгуют вще мной! Думают, наверное, раж я бащишт, так трахатща не умею! А я, между протщим, горятщий ловелаш! И тщлен ого-го, я им на башу играю. У меня гриф длиннее, тщем у гитщераштов этщих!» — с этими словами Уильям скрылся за дверями комнаты. Остаток ночи басист провел без сна. Мысль, зародившаяся в его взлохмаченой голове, не давала покоя, иногда заставляя всё внутри напряжённо замирать. Решено. Он ещё покажет этой скандинавской сволочи! Обязательно покажет. Утром, неожиданно для всей группы, Мердерфейс, который последнее время вёл себя как затворник, появился за общим столом, а его угрюмое лицо было каким то непривычно воодушевлённым и радостным. *** Сквизгаар потратил уже много времени и сил, но сочинить соло для новой песни никак не получалось. Изящные пальцы, бесконечно бегавшие по грифу, уже начали нервно подрагивать и срываться. Ну почему? Неужели вдохновение покинуло его? Он сам был вдохновителем для многих, даже для лидера группы, но кто или что сможет вдохновить его теперь? Гитарист поднял вверх ледяные глаза, словно прося у неба дать ему знак, послать хоть немного вдохновения. Его просьба была услышана, но исполнена весьма неожиданным образом. В дверь навязчиво и резко застучали. Сквизгаар позволил нежданному гостю зайти в комнату. Вожделенная муза явилась к нему в обличии Мёрдерфейса.  — Шквижгаар, опящь ты ш гитарой ебёшься? — Йа, — отозвался швед, — Я не может придумать соло… А теперь уйти из мой комната и не мешать. — Так я помощь пришёл! Я жнаю, гже вдохновение тщебе вжять. Ты б не в комнатще шидел, а на природу бы пошёл. За впещатлениями. Я такое мешто мращное нашёл, жаебищь! — Тогда идёт и показывает. Только быстрый. Когда ожидаешь нужного момента, время идёт медленно. До пещеры добираться пришлось долго, но Мердерфейс знал — оно того стоило. Глухая пещера сохранит тайну произошедшего в ней события. Может быть, никто никогда не узнает, где и как именно исчез соло-гитарист. Когда они проделали уже половину пути, Сквизгаар предложил остановиться и перекусить. Мердерфейсу есть сейчас совершенно не хотелось, ему было не до еды, он ждал судьбоносного момента. И теперь, как и всю дорогу, он пристально наблюдал за скандинавом. Когда очередной небольшой бугорок скользнул по горлу блондина в глубину его грудной клетки, Уильям во всех подробностях представил себе, как перережет это горло грубым движением ножа. Он словно ощутил теплоту крови, струящейся по его пальцам, обагряющей ненавистную белую одежду, которая так подчёркивала холодную и надменную красоту. Да, он сделает это. Швед заплатит ему сполна. Мёрдерфейс не пощадит его, он был готов хоть сейчас изрезать это безупречное тело, обезобразить его, разломать кости, вырвать из бездыханной груди сердце и истыкать его ножом, словно игольницу булавками… Но нет. Сейчас ещё не время. Нельзя спешить, иначе тайное быстро станет явным. Надо уметь ждать. И вот они в тёмном, мрачном гроте, заросшем сталактитами и сталагмитами. Уильям шёл позади Сквизгаара. Подрагивающие отблески света фонарика пробегали по неровным стенам пещеры. Падение капель с высоких нависающих сводов, шорох осторожных шагов — каждый звук отдавался гулким эхом. Сейчас Мёрдерфейсу было не по себе. Ещё немного, и его давний план, вынашиваемый им с таким вожделением, будет приведён в исполнение. Надо только уйти ещё немного вглубь пещеры. Чтобы потом никто ничего не узнал. Но и слишком медлить тоже было нельзя — Сквизгаар словно начинал подозревать неладное. Он уже обзывал Мёрдерфейса «тупым дилдо», говорил, что его терпение уже закончилось, что сейчас он пойдёт назад, да и вообще, всё это время было потрачено впустую. «Шнащала прирежу. Потом рашщленю и шпрячу… А он нитщего, на тщелку похож. Поэтому трахну, пока ещё тщепленький, а потом рашщленю. Штоп. Я же не гряжный ижвращенеш. Што я, ш трупом ебатьща штану? Трахну живого, потом помущаю ножищком, потом добью и шпрячу. Но я же не педщик! Вще равно трахну. Шквижгаар же как баба. Андрогин шраный. На мамашу швою похож. А её мне, как швоих ушей, не видать… Кращивый, щука, хощь и гад. Выпендрёжник хренов, ещё и в белое вырядщился, будто не в пещеру, а хрен жнает, куда пошёл! Ненавижу пиджоров. Но, шволощь, хощу этого мержавша!» Рука Уильяма привычно сжала рукоять ножа. Швед устал от этого путешествия, значит, сейчас оно для него и закончится. — Мойдерфейс! Что дэто быть за звук? — неожиданно спросил у басиста Сквигельф. Уильям прислушался. Сухой, далёкий звук словно нарастал. Камни. Что-то обрушилось вдалеке. И обрушение на этом не закончилось. — Мойдерфейс, мы сейчас же уходить! — всегда спокойный скандинав был сейчас непривычно взволнован. Но басист почему-то не спешил к выходу из пещеры. Что ж, всё складывается на редкость удачно — ему даже не придётся совершать это убийство. Падающие камни сделают всё за него. Главное — успеть спастись самому. Вдруг над головой Сквизгаара раздался треск. Ещё немного, и огромные камни свалятся прямо на него. Гитарист, казалось, сам приготовился к собственной гибели, он не пытался отбежать в сторону. Его статная фигура теперь замерла в оцепенении, а на дне голубых глаз стыл пронзительный страх. Мердерфейс сам не понял, что заставило его броситься к ненавистному гитаристу и оттолкнуть его подальше, когда каменная глыба сорвалась вниз, отколовшись от свода пещеры. Тяжёлый удар по голове лишил его сознания, и последним, что он услышал, был крик шведа: «Уильямс!» А ведь гитарист редко называл его по имени… *** — Уильям… Прости меня. Я был самодовольным дилдо. Настолько, что просто не замечал людей рядом с собой. В чистом, говорившем без акцента, голосе Мердерфейс не сразу узнал голос Сквизгаара. Сейчас этот красавец стоял напротив него в белой одежде, силуэт высокого стрельчатого окна за его спиной напоминал сложенные, сияющие золотистым крылья. Уильям впервые видел такую огромную комнату, залитую светом окон, облицованую белоснежным мрамором, со сводами, подпираемыми изящными колоннами, с мягкими ниспадающими линиями драпировочной ткани на стенах. — Уильям. Ты ничем не хуже любого из нас, и тоже достоин счастья. Доля урода и изгоя несправедлива и тягостна. Но, Уильям, смотри! — в тонких пальцах Сквизгаара оказался невзрачный камень, каких много было в пещере. — Красота — это не только внешняя оболочка. Важно уметь разглядеть то, что скрыто под ней. На этих словах камень в его руке сам собой раскололся надвое. Внутри камня блестели, отливая невероятными цветовыми переходами, многочисленные кристаллы. Как чисты они были, как прозрачны в сравнении с грязным пещерным камнем, в котором были скрыты! — Так и с людьми, Уильям. К сожалению, нельзя увидеть кристаллы в камне, не расколов его, и нельзя увидеть внутреннюю красоту человека без испытаний и боли. Но твоё счастье, что самое лучшее — то, что есть в твоей душе, ты смог показать кому-то. Поверь, мне ничуть не легче, чем тебе, ибо меня любили лишь за внешность, но никто не знает ничего о моей душе… Мёрдерфейс открыл глаза. Всё тело болело, он почти не мог пошевелиться. То, что он видел, было лишь сном. На самом деле, конечно, шведу наплевать на него, беспомощно лежащего в бинтах. Наверняка он снова предаётся любовным утехам, абсолютно невредимый. Почему? Как мог план Мёрдерфейса так обернуться против него самого? Что помешало ему избавиться от Сквизгаара навсегда? Уильям с усилием повернул голову и посмотрел в сторону. На столике возле кровати лежал разбитый надвое камень, в котором поблёскивали кристаллы, не такие, как во сне, но всё равно довольно красивые. А рядом лежала записка. В ней было всего лишь одно слово: «Спасибый». — Щерт, а он не шовщем дрянной. Может, жря я к нему тшак? Вон хощь «Шпашибо», поблагодаритщь не жабыл жа то, щто я его шпаш. А то, что иж-жа меня вще это, так неважно. Ну, хощел шведа этого приконщить, но не приконщил же! А тщего это я его не приконщил? Похрен тщеперь… Нехорошо наверное, ижвинитща, может, што убищь хощел? Да и вообще, может, и правда, што у него от шекша радошти не хватает, и на шамом дщеле его поддержащь нужно, поговорищь ш ним? Не, не буду. Глажа б мои на него не шмотрели… На тщелку похож… Што?! У меня штояк, што ли? Но я же не ижвращенеш, ш мужиками — никогда в жижни! Ооооооо, шканжинав нешношный, попадищь он мне!.. *** Прошло достаточно времени с тех пор, как израненного басиста вытащили из пещеры, в которую его неизвестным для остальных путём занесло вместе с гитаристом. Уильям совершенно оправился, сейчас он был здоров, и казалось, всё стало как прежде. Но кое-что в нём изменилось. Теперь он часто стал приходить к Сквизгаару, как он сам говорил, чтобы выучить басовые партии, с которыми ему помогал скандинав. Хотя раньше он избегал Сквигельфа, и его к нему даже по делу было лишний раз не затащить. Мердерфейс даже как будто похорошел. Угрюмое лицо его теперь все чаще выглядело воодушевлённым и счастливым. Он больше не жаловался, что никем не любим, не приставал ко всем подряд, заранее понимая, что его ждёт очередной отказ. Сквизгаар, в свою очередь, не сторонился басиста, черты его тонкого лица не искажала брезгливая гримаса, и словно таял лёд в его взгляде. Как-то поздней ночью на смотровую вышку напротив окна Сквигельфа поднялись три фигуры в плащах с капюшонами. Одна из этих фигур едва помещалась под плащом — настолько громоздким было телосложение. У другой из-под капюшона выбивались рыжие дреды, третья фигура периодически нарушала молчание забавным голосом с норвежским акцентом. В руках у всех троих виднелись бинокли — интересно же посмотреть, что за перемены произошли с двумя участниками группы! Интересное зрелище не заставило себя ждать. В комнату Сквизгаара вошёл никто иной, как Мёрдерфейс... Троица на вышке сгорала от зависти, глядя на эти поцелуи, объятия, откровенные ласки и невиданные позы. Мердерфейса было не узнать — рядом со Сквизгааром он выглядел достойным партнёром, их движения приобрели ту ритмичность и слаженность, которой не получалось добиваться на репетициях. Нельзя было не согласиться, что Уильям был не таким уж уродом, более того, было в нем некоторое скрытое очарование, открывшееся лишь теперь. Ведь как обезображивает своего носителя ненависть, так и украшает любовь. А от ненависти до любви, как оказалось, всего один шаг.