А почем ваш фунт лиха в кладнях?

День был серенький — прямо под стать настроению. Затянутое облаками небо, но без намека на дождь, нахохлившиеся догевцы, которых на улице по причине погоды и не было почти, угрюмо насупившиеся лесные елки на самой границе видимости, апатично лежащие под крыльцом волки… С утра все валилось из рук; мне никак не удавалось сосредоточиться даже на самых простых вещах, расчесываться я бросила уже на второй минуте, когда поняла, что не продвинусь дальше челки и за час, и за два. Смысла все равно в этом никакого нет. Церемония началась в полдень, такой же промозглый и сумрачный, как утро — разницы почти никакой. Лен пришел в своей обычной одежде, но из-за строгого и печального выражения лица вампира она казалась по-настоящему траурной. Повелитель Догевы выглядел в этот момент старше, словно сквозь бесшабашную беспечность двадцатилетнего проглянули вдруг настоящие семьдесят с лишним лет, и он стал наконец, пусть и временно, тем лидером, которого в нем все хотели видеть. Не мальчишку, по ночам дергающего морковку на чужих огородах (и в такие моменты двадцать мы не заслуживали даже на двоих), и даже не парня, всеми конечностями отбрыкивающегося от сидения в зале суда и выполнения постылых обязанностей. Я стояла рядом, уставившись в землю, и рассеянно слушала речь светловолосого. Я уже знала, что даже по протоколу не обязана была ничего говорить сама, и оно и к лучшему: слова все равно не шли прямо сейчас. — Я знаю, что мы нередко недооценивали ее, не задумывались о том, как на самом деле она важна для нас всех, — голос Лена легко разносился над площадью. — Мы часто считали ее назойливой и раздражающей, но это было не так. Мы глубоко заблуждались на ее счет. Не ценили той бескорыстной помощи, которую она могла предложить нам в любой момент дня и ночи, в чем бы мы ни нуждались, ее искренняя преданность воспринималась нами как должное, а не как истинное сокровище. Именно она напоминала нам о наших обязанностях, о нашей ответственности, и сама не боялась брать на себя этот тяжелый груз, который другим не был бы под силу, тем самым облегчая ношу и для нас. Она была надежной стеной от самых разных страхов, таившихся как за пределами Догевы, так и внутри нас самих. Мы не ценили того, что имели. И теперь нам придется идти дальше без нее. Она шла сквозь эту жизнь по прямой дороге: дороге помощи самоотверженности, помощи другим, нередко забывая о себе в своем стремлении сделать нашу жизнь лучше. Она сопровождала лично меня долгие годы и ни разу не подвела, хотя я сам… — Лен, — не выдержала Келла, — кончай ломать комедию, давай мы все-таки зашьем и постираем эту мантию. Не спорю, дело выглядит безнадежным, но нет такой грязи, с которой не справилось бы прекрасное мыло Крины и ее опыт! — Нет! — я, до этого героически сдерживавшая смех, исступленно прижала к себе несчастную хламиду, окончательно изнуренную пренебрежительным отношением владельца. — Ты же Травница, Келла! Не продлевай мучения несчастного создания, не навязывай ему эту полную страданий жизнь! Дай ему наконец упокоиться с миром! Неужели ты не понимаешь? Она выполняла свой долг, честно и самоотверженно, и ни разу мы не услышали от нее ни единой просьбы. Но теперь, когда она жаждет только покоя, ты, в своей жадности, отказываешь ей в единственном одолжении? На днях Вольту, в последнее время слегка одичавшему без хозяйского внимания, вздумалось поваляться в грязи, когда Лен был в седле. Вампиру удалось спрыгнуть почти вовремя; лошадиная туша не погребла его под собой, но некогда роскошное одеяние, с годами порядком поистрепавшееся, погибло окончательно и годилось теперь разве что на саван злейшему врагу — делать из этого хотя бы тряпки побрезговали бы даже самые бедные адепты в Школе. Придя к этому, признаться, приятному выводу, мы решили распрощаться с памятной одежкой как следует, памятуя о роли, которую она сыграла в наших приключениях. Нам эта идея казалась гениальной, Келла же смотрела на счастливых зачинщиков с жалостью — как по вечерам, когда мы возвращались с полными руками яблок и прокушенными на задах штанами. Волки не всегда прощали наглое воровство даже Повелителю, не говоря уже обо мне. — Это глупо, — отчеканила вампирка, скрещивая руки на груди. — Вы ведете себя очень глупо. Вы оба взрослые, относительно опытные, хм, люди и нелюди, неужели нельзя обойтись без этого ярмарочного балагана и вести себя прилично? — Нельзя, — решительно заявил Лен, словно оскорбленный тем, что такая мысль вообще могла возникнуть. — Мы делаем то, что должны. Он принял из моих рук мантию и, взмахнув ей, красиво расстелил поверх сложенных прямо на площади дров и отступил в сторону, подпуская меня поближе. С трудом сохраняя серьезное выражение лица, я зажгла на ладони пульсар, в последний раз посмотрела на павшего наконец ветерана дипломатических боев и подожгла костер. Ткань задымилась, съеживаясь и быстро теряя форму, отчасти из-за отпадающих кусков грязи. Дым темным траурным столбом повалил в небо, постепенно смешиваясь цветом с облаками Келла и Крина при виде этого тяжело вздохнули в унисон. — Прощай, — торжественно произнес Повелитель, утирая несуществующую слезу. — Мы никогда не забудем тебя. — Никогда, — эхом откликнулась я. — Покойся с миром, верный друг. Ты это заслужила. — Конечно, не забудете, — зловеще подтвердила Травница. — Ведь тебе, Лен, сошьют новую, точно такую же. Уже скоро. И в двойном экземпляре, чтобы уж точно.