Нашествие

      Посреди опушки, на перепутье двух тропинок одиноко стоит здание санаторной бани. Вокруг нее растут высоченные сосны с изумрудно-зеленой хвоей, и сквозь их стволы просвечивается яркий пласт озера.              Барристан, прикрыв свою седую проплешину панамой, стоит в рыбачьем костюме на стремянке и устанавливает резервуар на крышу бани. Вскрыв отверстие в плоской кровле, он пытается установить на ней огромный черный бак.              Вокруг ни души. Слишком увлекшись своим занятием, с зажатым между зубов хвостом от резины, которой прокладывалось горлышко резервуара, и напевая себе что-то под нос, он не замечает, как к нему подходит оборванного вида мальчуган.              — Здрасть, дядь Барристан, — произносит тот, и по его заведенному взгляду становится понятно, зачем он сюда пришел. — Дай нож глянуть. Мне срочно.              Следом прибегают еще двое парнишек — светловолосый и рыжий, чуть покрупнее первого. Рыжего, как помнит Барристан, зовут Мика. На утренней рыбалке эти мальчишки — частые гости. Всякий раз, как эти ребята приходят на озеро, они охотно помогают ему со снастями, а также ловят червяков для приманки.              Заметно запыхавшись после короткой пробежки, сейчас они стоят перед ним, внимательно разглядывая, чем занят старик Барристан.              — Здравствуй, детвора, — Наконец завязывает тот резину и спускается со стремянки. — Нате. Держите. Но только, чтоб аккуратно, поняли?              Он дает им свой охотничий нож, что до этого спокойно висел на поясе в чехле. Парни с раболепием осматривают протянутый им «артефакт» и пробуют на остроту зазубрины. Восторженно переглянувшись, двое пришедших парней допытываются у оборванца:              — Ну, как тебе? Крутой, да?              — Шикардос, — отзывается тот, особенно внимательно осматривая клинок, озорно блеснувший ему в лучах солнца. Этот блеск передается мальчугану — тот заметно оживляется. — Дядь Барристан, ты там как-то говорил, откуда этот нож, кажется. Так откуда он?              — С самого Миэрина, — ухмыляется тот. — Валерийская сталь. Лазерная обработка.              — Вау… Круто!              — Я же говорил! — хвалится златокудрый мальчуган. — Я же говорил, что это валерийка!              Проходят мгновения, и, словно от сердца отрывая, они протягивают нож обратно, с грустью заявляя:              — Отличный нож. Спасибо, дядь Барристан.              Тот убирает его обратно в ножны, и вдруг со стороны санатория до них доносятся чьи-то женские окрики. Подростки замечают кого-то вдали на тропинке.              — Черт! Это Зяблик с Грымзой! Мика, Ломми, валим по-тихому. К озеру, — тут же командует оборванец, и двое других парней его слушаются, уже готовясь удирать.              — Эй, погодите минутку, раз вы к озеру… — спохватывается Барристан и берет что-то с земли.              Но двое мальчишек уже убегают, окликая оборванца:              — Арья, бежим скорее. Грымза уже тут!              — Эй, мальчуганы! Нужно протянуть насос, вот этим концом в воду… — И когда командир шайки поворачивается к Барристану, не зная, выслушать просьбу старика или тоже удрать за остальными, до того наконец доходит, что перед ним отнюдь не мальчик. — Ой, нижайше кланяюсь. Вы не мальчик, миледи…              Девочка, которую, как понимает Барристан, зовут Арья, мешкает, поглядывая на подходящих Лизу с ее сыном Робертом, и быстро выговаривает:              — Лучше бы считали мальчиком, сир, — бросает ему девочка и убегает, напоследок выхватывая из его рук шланг, который вслед за ней резво шелестит по траве.              — Да я это… — не успевает что-либо произнести Барристан, и ему ничего другого не остается, как проводить ее взглядом до ближайших кустов смородины, где вся шайка благополучно и скрывается.              В этот момент женщина с ребенком подходят к бане.              — Добрый день, — оборачивается старик и вежливо здоровается с пришедшими.              — Добрый, — отзывается пухленькая рыжая женщина по имени Лиза, держа за руку больного на вид ребенка лет двенадцати. Тот, выпучив глаза на Барристана, ничего не говорит и лишь прижимает к себе игрушечный самолет.              — Хорошая погода, не правда ли?              — Хорошая, — осторожно подтверждает Лиза, будто ища подвох. Она встает невдалеке от бани, осматривая черный бак, над которым трудится Барристан, а затем, будто невзначай, осведомляется: — А не подскажите, куда убежали трое подростков, которые были здесь недавно? Мой Робби хотел с ними поиграть, а они куда-то внезапно ускакали.              — Не знаю, мисс… Точнее миссис, — исправляется мужчина. — Я всего лишь делаю бак здесь.              Он искоса поглядывает за угол, где в траве по-прежнему шелестит черный шланг, протянутый в кусты.              — Ясно… — подозрительно тянет Лиза, и Барристан понимает, отчего те мальчишки прозвали ее Грымзой.              Их подобие разговора прерывает откуда не возьмись появившийся Петир Бейлиш.              — День добрый, господа, — бодро здоровается он, прищуренно глянув на солнце. — Чỳдная погодка. А водичка какая, м-м… Так и тянет уйти к озеру и наконец насладиться заслуженным отдыхом. В кои-то веки.              — Добрый, — отвечает на этот поток слов Барристан, тоже поглядев на солнце над головой. — Да, погодка отличная. Жаль, что этот заслуженный отдых теперь могут испытать лишь немногие.              Но переданный им грустный тон в разговоре тут же улетучивается под новым натиском красноречия Петира.              — Мертвые бы с вами не согласились, — со смешком отмахивается тот. — Боюсь, что такое солнце пагубно на них влияет. Загар ложится неровно.              Такие слова не очень нравятся старику, но он молчит. Отчего-то больше этих хлестких заявлений ему не нравится сам мужчина, говорящий их.              — Здравствуйте, мистер Бейлиш, — за его спиной подает голос Лиза, кокетливо строя тому глазки.              — Здравствуйте… — оборачивается Петир и лучезарно улыбается, очевидно, пытаясь припомнить ее имя, — …Лиза.              — Как вам печенья, что я приносила? Понравились? — заискивающе осведомляется она.              — Великолепно. Ничего лучше в жизни пробовал, — отвечает тот и затем поворачивается к Барристану. — Ну, что ж… Мне пора. Не буду отвлекать. Лиза, Барристан.              Откланявшись, он направляется к санаторию.              — Подождите, мистер Бейлиш, — кричит ему вдогонку Лиза, а затем вдруг обращается к старику: — Извините, мистер Сэлми, вы не могли бы присмотреть за моим сыном Робертом? Я ненадолго.              И с этими словами она оставляет маленького Роберта на его попечение и стремительно уходит за Петиром. Роберт в растерянности хлопает глазами и смотрит ей вслед. Потом его взгляд переходит на не менее растерянного Барристана.              — Эм… Ну, что же… — и наконец он находит, что сказать: — Значится, тебя Роберт зовут?              — Да, — робко мямлит тот. Он по-прежнему стоит особняком и мнет в руках игрушку.              — А меня Барристан, — говорит старик и не находит ничего более подходящего, чем полезть обратно на стремянку и заняться делом, думая, что мальчик сам себе сможет найти занятие и без его присмотра.              Однако мальчишка по-прежнему стоит, изредка кидая на него недоуменные взгляды, и крутя в руках самолет.              «Негоже так в пустую тратить время, пока другие работают», — думает Барристан и, обреченно вздохнув, говорит ему:              — Не подашь мне вон тот ключ, пожалуйста?              И показывает на железный ключ, лежащий на оконной раме среди других инструментов.              — Какой? Что? — нещадно тупит Роберт, рыская глазами вокруг и пытаясь понять, что от него требуют.              — Ладно, я сам. — Барристан слезает со стремянки и переводит тему разговора, чтобы не дать парню почувствовать, что он чем-то ему не угодил. По доброте душевной он решает больше не утруждать того поручениями и немного разговорить: — О, а что это? — Притворно бросает он восхищенный взгляд на игрушку в его руках и затем, встав на стремянку и вернувшись к своему занятию, в том же духе добавляет: — Откуда у тебя такой красивый самолет?              Барристан корит себя за то, что это прозвучало слишком наигранно, и мальчик может обидеться, но тот, наоборот, мигом оживляется и с воодушевлением говорит:              — Вам нравится? Классный, да? Тут еще через иллюминаторы людей внутри видно! Совсем как настоящий! Мне его папа подарил. Давно еще, когда был жив.              Он говорит это странно, без каких-либо горестных эмоций, что настораживает Барристана.              — А он давно умер? Отец твой, — аккуратно спрашивает тот, продолжая стоять на стремянке с зажатым в руках ключом.              — Нет, он умер, когда все началось, у себя в столице, — отвечает мальчик и чуть погодя добавляет: — Я не видел этого, но мама сказала, что его съели ходячие.              Затем наступает пауза. Барристан изо всех сил пытается придумать, чем бы заполнить этот неловкий момент.              — Ты, наверное, скучаешь по нему? — спрашивает он.              — Иногда да. Но я его практически не знал. Он редко с нами жил. Почти всегда пропадал где-то и приезжал только на праздники, — равнодушно говорит ребенок, сев на землю и начав смотреть в маленькие иллюминаторы своего самолета.              «Час от часа не легче», — думает старик и дугой выгибает брови.              — Он, наверное, много работал?              — Да, — отвечает мальчик и, чуть погодя, с увлечением начинает махать самолетом, изображая крушение и не забывая при этом издавать характерные тому звуки.              Меж тем Барристан вспоминает смерть Эшары, своей возлюбленной жены, которая умерла несколько лет назад от рака. Много воды с тех пор утекло, но Барристан по-прежнему с содроганием сердца думает о ней. Поэтому ему кажутся странными чувства мальчишки, который так спокойно играет в игрушечный самолет, разговаривая при этом о смерти отца.              Но вдруг Роберт затихает и сам начинает говорить:              — Но сейчас мама совсем уже не переживает о нем. Она все хочет найти мне нового папу, получше того, что был. Хотя мне и тот нравился, но мама меня не слушает, а все талдычит об этих женихах без умолку и носит им мои печенья. Глупая она. — Напоследок он возмущенно закатывает глаза.              Роберт вновь замыкается и переключает свое внимание на самолет, в то время как у Барристана вновь приподымаются брови.              — А кому она носит твои печенья?              — Да тому, что спас нас и привез сюда, — спокойно начинает говорить Роберт, по-детски путаясь в своих мыслях. — Джори, кажется. Мне дает три штуки, а ему относит всю тарелку. А он ее совсем не любит и эти печенья потом Теону отдает. А еще есть тот, другой, что недавно прошел здесь. Мистер Бейлиш… Он всегда так много и заумно говорит, что у меня потом голова разбухает. А ему мама чай заваривает. Аж с мятой! А мяты у нас немного, мне она ее только по вечерам разрешает пить, чтобы я смог нормально заснуть. Не знаю, кто придумал это глупое правило. Как от чая можно заснуть? Он же горячий и от него потом всему телу жарко. Но мама твердит, что так надо. А еще она постоянно разговаривает сама с собой, потому что не знает, кого выбрать моим новым папой, и поэтому бегает сразу за двумя. И еще меня постоянно спрашивает, кто мне нравится больше. Все талдычит и талдычит без умолку. Аж голова болит!              — Ну, а как ты ко всему этому относишься?              Наступает молчание. Роберт раздумывает некоторое время и наконец произносит:              — У меня от них голова болит. Мне нравился прошлый папа, а новые мне совсем не нужны. — Вдруг мальчик начинает сильно хмуриться и чуть ли не со злостью добавляет: — А я хотел стать пилотом…              Его лицо искажается. С недобрым огоньком во взгляде он смотрит куда-то в сторону и говорит:              — И вот если бы я стал пилотом, я бы посадил их всех на самолет, открыл бы дверь и отправил бы всех полетать. — С ожесточением улыбается Роберт и продолжает: — А потом увез бы маму подальше отсюда, за море. Подальше от всех этих ненужных женихов и ходячих. Туда, где бы никто не смог навредить нам. Особенно этот огромный и злобный дядька Григор…              

***

             Темное помещение. Льющийся из занавешенного окна свет очерчивает силуэты мебели. На стенах висят фотографии гор и озер в черных рамках.              Меблировка выглядит новой и дорогой, однако, приглядевшись поближе, можно заметить разбросанные в беспорядке вещи и стекло от серванта на полу. Эти осколки окроплены чьей-то кровью и сверкают в заблудившихся лучах света настораживающими огоньками. Диван придвинут к двери, как баррикада, и вокруг предостерегающе тихо.              В правом от двери углу стоит женщина. Ее короткие синие волосы грязны и спутаны. Лицо избито и опухло. На ней только одна рубашка, которую кто-то разорвал, обнажив маленькую впалую грудь. На ноге виднеется огромный синяк красного цвета. Она ошалело смотрит на дверь, зажимая в руке кинжал.              — Грязная сука! — слышится откуда-то из-за двери рев. — Я найду тебя! НАЙДУ И УБЬЮ!!!              Она испуганно вздрагивает, косится взглядом на окно. Она могла бы бежать через него, если б не знала, что на обратной стороне красуется узорчатая решетка в виде цветов. Женщина запрокидывает голову, снова возвращаясь к мыслям о том, кто ждет ее за дверью. Внезапная боль в затылке заставляет ее зажмуриться и притянуть к голове руку. На пальцах тут же чувствуется подсохшая теплая жидкость. Как и между бедер. Леденящий запах крови, ставший ей уже привычным, снова напоминает о случившемся.              Ей слышатся тяжелые шаги. Она застывает, с готовностью держа наготове кинжал. Но звуки за дверью так же внезапно затихают.              Словно загнанное животное, женщина прерывисто дышит. Тишина окутывает ее, наседая на мозг и давя на психику, но самообладание еще не потеряно. Она с замиранием сердца прислушивается, пытаясь уловить движение за стеной.              И перед тем самым моментом, как все начинается, у нее успевает проскочить мысль о том, что этого могло бы и не быть, не будь она так глупа и неосторожна, бродя по лесу мимо пустующих коттеджей.              Но момент наступает, и дверь с оглушительным грохотом срывается с петель. Придвинутый туда диван на какое-то время мешает неизвестному преследователю пройти, но его огромная туша на раз-два расправляется с этой преградой, отпихивая его в сторону вместе с накренившейся дверью.              Расправив плечи, громила входит в комнату, осматриваясь и не замечая позади себя притаившуюся женщину. На его оголенном торсе тоже виднеются кровоподтеки и раны, а все лицо испещрено царапинами от ногтей. Он останавливается и начинает поворачиваться, не обнаружив никого перед собой.              Не дожидаясь, пока он весь обернется, синеволосая женщина с яростью накидывается на него, целясь кинжалом в шею и пытаясь тем самым проткнуть шейную артерию.              Громила краем глаза замечает ее движение, но слишком поздно реагирует.              С воткнутым по рукоять ножом в шее, он истошно ревет, однако ловит женщину своей огромной, как дубина, рукой. Его черные, глубоко посаженные глаза наливаются кровью, а рот от боли искажается. Он с хрустом сжимает плечо женщины и разворачивает к себе лицом.              — ТВАР-Р-Р-РЬ!!! — ревет он, брызжа слюной и кровью во все стороны. Свободной рукой он вытаскивает из шеи нож и отбрасывает его далеко в сторону.              Женщина успевает пару раз садануть его кулаком по лицу, яростно крича и брыкаясь, но потом ее с недюжинной силой швыряют о стену, разбивая при этом все находящиеся там фотографии на тысячи осколков.              Каким-то чудом раненная остается жива и, изрыгая проклятья, пытается приподняться, опираясь на левое плечо и ногу, которая оказывается сломана. Женщина скулит и в отчаянии кривит лицо. Она поднимает взгляд на подошедшего к ней громилу и понимает, что все кончено. Он нависает над ней и грузно придавливает всем телом к полу, продолжая зверски реветь:              — Сука! — Внезапно в его руке показывается ажурная лампа, что не так давно стояла себе мирно на кофейном столике. — Сука! СУКА!!!              И он начинает наносить удары лампой по ее голове, превращая лицо женщины в кровавое месиво. Несмотря на смертельную рану, громила бьет ее, с каждым ударом ревя это слово и прикладывая всю свою мощь. Из его шеи хлещут потоки крови, заливая его и весь пол липкой жидкостью. Из головы женщины тоже. Не проходит и пары секунд, как она начинает походить на перемолотый фарш с кровью, но громила все продолжает:              — Сука! Сука! СУКА! — бьет и при каждом ударе рычит громила.              И так продолжается некоторое время, пока мужчина вдруг не начинает замедляться. Нанеся последний удар и тяжело дыша, он роняет лампу и остается сидеть сверху на изуродованном женском трупе. Из последних сил он судорожно хватает себя за горло, то ли пытаясь зажать внезапно напомнившую о себе рану, то ли, наоборот, пытаясь раскрыть ее, жадно втягивая воздух.              Весь покрытый кровью, он постепенно накреняется вперед. Его булькающее дыхание тонет в глухом стоне.              Окончательно затихнув и закатив кверху глаза, он падает на окровавленный труп, и в темной комнате снова становится тихо.