Любовь и Смерть

      Дилижанс остановился во дворе замка на рассвете. Непроглядная густая тьма сменилась розово-лиловым свечением, постепенно гасли звезды. Замок находился на утесе, окруженный густым лесом. Хотя черный силуэт каменной громады и выглядел несколько зловеще и пугающе, любопытство и тяга к изучению нового, безусловно, овладели мной в то же мгновение.       Спиритические сеансы завладели широким вниманием общественности в Великобритании: буквально каждый уважающий себя представитель высшего и не только общества ходил к медиумам и посещал различного рода собрания, и проводил ритуалы, если, конечно, была возможность. Левитация столов, трюки с табличками и прочие фокусы я считал исключительно дурением голов. Кто в здравом уме поверит в подобную чушь? Однажды я прочитал рассказ сэра Артура Конана Дойля «Скандал в Богемии». Занятная, однако, вышла история, хотя я абсолютно не поклонник художественной литературы. Выяснилось, что этот самый сэр верит во всю эту потустороннюю чепуху. Спиритизм — зараза нынешнего времени, едва ли не пандемия! Впрочем, Адам тоже полагал, что сможет связаться с душой своего погибшего в ходе одной чрезвычайной истории любовника, но, полагаю, в данном случае им движела глубокая скорбь, нежели рассудочность и здравомыслие.       Румыния сплошь кишит ведьмами, колдунами, ведуньями и нежитью. Тут верят в оборотней и вампиров, лесных нимф и прочую ерунду. Здесь распространены мифологический дуализм и богомильство, связанные с представлениями о добрых и злых силах. Я же всегда верил в науку и прогресс, собственный разум и логику. А потому я смею списать на усталость и выпитое вино, что покуда мы двигались в сторону Верецкого перевала из Буковины, мне почудилось, будто дилижанс преследуют красноглазые волки, а у моего извозчика, присланного графом, буквально потусторонний взгляд горящих глазниц. В какой-то момент мне стало дурно, и показалось, словно мной овладела лихорадка, и маячащие за окном повозки тени, рожденные высокой луной, стали приобретать жуткие очертания.       Слишком много разглагольствований и всё не по делу. Вкратце и, по существу, извозчик доставил меня в целости и сохранности через несколько часов после выезда от Верецкого перевала в сторону замка. Правда, он буквально исчез из виду, стоило только дилижансу остановиться во дворе. Хоть и светало, тень, отбрасываемая каменной громадой, буквально накрывала чернотой, а потому без фонаря было бы трудно разобрать дорогу, что вела к порталу замка. Я вылез из повозки и взял свою немногочисленную поклажу, которую поместили внутрь, поскольку дождь был чрезвычайно сильным и норовил попортить пожитки. Свет забрезжил в паре ярдов от меня — открылась тяжелая каменная дверь: в проходе стоял человек.        — Здравствуйте, — я подошел ближе, ориентируясь на полоску света. — Меня зовут Уильям Холт, я прибыл к графу Иону фон Штауффенбергу по поручению... — было начал я, как меня прервал тихий, спокойный голос, преисполненный уверенности и твердости.       — Доброе утро, и добро пожаловать в мой замок. Войдите свободно и по доброй воле. Голос принадлежал мужчине, буквально седому и морщинистому старику, чьи волосы были практически белыми, а кости хрупкими, и плечи — слабыми, и спина его изгибалась латинской буквой «S». Он был одет в традиционную одежду на старый манер: белую хлопковую рубаху, украшенную различного рода орнаментами, с рукавами в полтора полотнища, ицари — штаны из грубошерстного сукна, — и кожаный широкий пояс. По правде сказать, я ожидал чего-то менее традиционного и более богатого, но, впрочем, перед кем этому старику здесь красоваться? Глушь несусветная. Из общего облика консервативного деда, из которого, наверное, уже и песок сыпется, выбивались яркие голубые глаза. Если бы я был более сентиментальным, я бы сказал, что узрел очи цвета горечавки, но я не настолько уже выжил из ума, хотя на язык так и просятся подобные эпитеты.       — Дорога, вижу, изрядно вас утомила, — продолжил хозяин замка. — А потому, полагаю, вам стоит отужинать, вернее, позавтракать, — он как-то хрипло усмехнулся и добавил, — и отдохнуть.       Миновав просторный холл, освещенный редкими восковыми свечами, и медленно пройдя по коридору, мы добрались до большой комнаты, где стоял широкий дубовый стол, рассыхающийся от старости, горел десяток свечей, и был подготовлен мой так называемый завтрак. Меня потчевали бобовым супом, сармале¹ и сливовой цуйкой². По правде сказать, отдал бы всё что угодно за чашку крепкого ароматного чая с молоком.       — Ваш путь был неблизким, — вдруг заговорил граф, — а потому отдыхайте сколько посчитаете нужным. Совершенно незачем спешить, верно? — Он пронзительно смотрел в мои глаза, и, если бы я верил, как я уже написал выше, в различную спиритическую чушь, я бы сказал, что в его взоре было что-то откровенно потустороннее. Меня чрезвычайно выводит из себя то, что за всю эту поездку я не раз был на грани того, чтобы усомниться в правдивости собственных же слов. Благо, эти записки, что я начал вести с первого дня путешествия, больше не увидит ни одна живая душа, ибо Адам бы довольно и глумливо рассмеялся, если бы прочитал то, что я написал выше.       — Благодарю вас за гостеприимство, — с дороги я едва ли находил слова. Как бы я ни презирал сон, пищу и прочие зависимости человеческого организма, который я считал обыкновенным сосудом и машиной, я все-таки устал.       Лицо хозяина замка — череп, обтянутый пергаментной бумагой, право слово, горящий взгляд голубых глаз и неестественно согнутая спина, словно бы он специально скручивался в три погибели, были мне знакомы. Отголоски странных чувств и будто бы не моих собственных мыслей, что посещали меня едва ли не постоянно с того самого момента, как я пересек границу Австро-Венгрии и Румынии и попал в город Варшанд, где мне пришлось задержаться на пару часов, все чаще и чаще мне досаждали.       Внутри замка оказалось очень холодно, словно бы на улице была глубокая зима, хотя едва минуло две недели осени. Вечные каменные стены были просто проморожены, а по коридорам и галереям, увешанным картинами и гобеленами, гулял ветер. Пламя свечи, которую граф держал в руках, колыхалось так, словно могло погаснуть в любую секунду. И если бы так случилось — мы бы потонули во мраке, но фон Штауффенберг, казалось, знал наизусть буквально каждый выступ кладки громады, а потому мог бы спокойно обойтись и без тусклого огня.       Хозяин замка показал мне покои и предупредил, что в темное время суток может быть немного жутковато. С языка так и рвалась шутка о кентервильском привидении, но я посчитал ее чрезвычайно неуместной, стоило только вновь посмотреть в глаза графа. Я ощутил легкую дрожь и неясное узнавание. Смутные чувства и ощущения обуревали меня с той минуты, как я переступил порог замка. Они были сродни душевному переживанию, какое испытывают люди, войдя в свою старую квартиру или дом, где все буквально пропитано воспоминаниями о былых временах и прожитых в том месте годах. С чего бы я мог чувствовать нечто схожее? Занятно.       На протяжении всего путешествия мне было не с кем поговорить, а потому я углубился в свои мысли настолько, что мне начинало казаться, что я буквально пропадаю в собственном разуме, который начал мне несколько изменять — выше я уже писал о тенях, волках и прочей дури, которая полезла мне в голову. Не может ли быть так, что здесь какой-то специфический опиумный туман? Чушь! Опять со мной происходит какая-то немыслимая дрянь. Я начинаю терять рациональное зерно мышления. Я ловил себя на одной положительной мысли — моя скука отступила. Безусловно, она являла себя во всей красе, когда приходилось коротать массу времени в поездах, повозках и на постоялых дворах, но она не была столь непроглядной и отвратительной, как если бы я остался в Лондоне и предавался страсти с семипроцентным раствором кокаина. Сейчас мне не хотелось ни капли в свои вены.       В комнате, отведенной мне графом, находились сундуки, кабинетное бюро из красного дерева, кровать с резными столбиками, внушительный гобелен, сюжет которого я не мог разглядеть из-за темноты, и несколько ковров. Стоит сказать, что комната была прибранной, ни горстки пыли, но абсолютно безликой. Из любого рода личных вещей я заприметил только кувшин для воды. Впрочем, у меня еще будет время осмотреть замок, если, конечно, граф не будет против. А если и будет, я все равно его осмотрю. Ведь не зря же я претерпевал столько дней невыносимого неудобства!       Он оставил меня в одиночестве, предупредив, что будет занят до вечера сего дня, а потому я могу заниматься всем, чем соизволит моя душа, и могу посетить библиотеку, которая находится чуть дальше по коридору. Могу ли я рассматривать подобное разрешение, как дозволение исследовать замок? Будем считать, что так.       Я отправился спать, не раздеваясь. В комнате было очень холодно, но, возможно, я замерз по дороге и все еще не мог согреться, хотя и пытался. В моей спальне на ближайшую неделю уже горел камин, когда граф привел меня сюда, но сквозняки, пронизывающие замок, были буквально беспощадны. Я трясся, как осиновый лист! В моем багаже была небольшая бутылка виски, которую я взял с собой на всякий случай. Я не был приверженцем алкоголя и считал его недостаточно нескучной вещью, чтобы употреблять, но холодная румынская осень и недостаток теплой одежды заставили меня пойти на крайние меры — выпивать хотя бы по несколько бокалов вина в день.       Мне удалось заснуть, только когда солнце показалось из-за пелены облаков и коснулось светом верхушек вековых елей. И тогда я еще не знал, что за мной наблюдают. Слушают мое дыхание, бег крови по венам и спокойный стук бесчувственного, как думал я сам, сердца.