«Вот розмарин, для памяти; прошу тебя, люби, помни…»
Коснувшись кончиками пальцев подсохших цветов, я поджал губы и взглянул на завешенный портрет. Рука сама потянулась к полотнищу. Я сдернул его одним легким движением, и ни облачка пыли не повисло в воздухе, словно бы картина всегда содержалась в порядке и чистоте. На портрете был изображен молодой мужчина, и я сразу понял, что комната предназначалась для него. Портрет определенно был создан в шестнадцатом веке: об этом буквально кричал стиль написания картины. Маньеризм, отличающийся утраченной гармонией между телесным и духовным, природой и человеком, несомненно, бросался в глаза в первую очередь. Легкая изломанность линий, деформированность черт лица и необычный эффект освещения, отчего «подсвеченными» казались глаза изображенного, вызывали неоднозначное впечатление. Мужчине на портрете было двадцать-двадцать пять лет от роду, он был черноволосым, носил кудри до плеч и расшитое одеяние, которое было видно лишь до груди — предположительно, кафтан. Пару минут назад я допустил мысль, что украшения, бережно хранившиеся в шкатулке, принадлежали женщине. Пясы с эмалью и жемчугом, которые я внимательно рассмотрел в живую, были изображены на портрете. Губы мужчины были изогнуты в легкую, едва заметную усмешку, соблазнительно-глумливую. Обман ли зрения, но, чем дольше я смотрел на изображенное лицо, тем реалистичнее оно казалось. Серо-зеленые глаза в обрамлении черных густых ресниц глядели пронзительно и лукаво, и было в этом взгляде нечто чертовски знакомое, но я пока не взял в толк, что именно. Стоило поразмыслить над этим, и у меня было достаточно времени, чтобы предаваться рассуждениям, ибо погода ухудшалась, а дело, по которому я сюда приехал, не продвинулось ни на шаг. Украшения, которые я увидел, портрет и письма — всё буквально кричало об отношении к шестнадцатому веку. Но почему на комоде лежал свежий, только-только засушенный розмарин? Дань памяти предкам? Полная чушь. Не думаю, что граф настолько сентиментален, чтобы хранить комнату в столь бросающейся в глаза чистоте и подносить символические дары духу умершего пра-пра-прадеда. Что-то в этом всем было неестественное. И все-таки я решил подумать об этом на досуге, поскольку мне хотелось осмотреть и другие помещения замка. Накинув полотнище на портрет, я уже хотел было выйти из комнаты, как мой взгляд буквально приковало к себе кольцо с вензелевым «W», лежавшее рядом с чернильницей. Я никогда не чурался трогать чужие вещи, но надевать не приходилось. Повертев украшение в руках и так и сяк, я отметил, что оно вполне бы подошло мне по размеру. Я покинул комнату спустя двадцать минут откровенного рассматривания и разглядывания. Мне все было любопытно, и я понял, что моя скука медленно, но, верно, отступила с самого начала моего путешествия. Прикрыв за собой тяжелую деревянную дверь, я направился дальше по коридору. На миг мне почудилось, что меня кто-то позвал, и я обернулся, но, быть может, то было лишь эхо моих шагов. В коридоре гулял сквозняк, а потому я буквально сразу замерз. Как оказалось, в одном из окон замка не хватало стекол, словно бы кто-то специально разбил их. Они находились бы на уровне глаз человека, ростом чуть ниже меня самого. И кому только могли не угодить стекла? Впрочем, это не стоит того, чтобы об этом думать. Чем дальше я уходил от той комнаты, тем явственнее становился аромат розмарина, начинавший всюду мне чудиться.«Вот розмарин, для памяти…»
Запах словно бы концентрировался, обвивал меня своими удушающими щупальцами. У меня начала кружиться голова, чего раньше я за собою не замечал. Мне стало дурно. Подойдя к стене, я прислонился к холодному камню, чтобы немного отрезвить разум, но и это не помогло. Расстегнув пуговицы на воротнике, я глотал воздух, словно бы задыхался, как рыба, выброшенная на берег, но голову будто окутывал дурман. Даже лучший опиум, «зеленая фея» и кокаин не лишали меня рассудка в той мере и степени. Мир кружился перед глазами, а уши наполнял шепот на неизвестном языке. Он был столь настойчивый, различимый, будто кто-то говорил со мною, говорил мне. Но я счел это помутнением сознания. И чем только я мог надышаться в той комнате? Там не было ни пыли, ни странного запаха, ничего, кроме духов, которые я не открывал, и нескольких засохших веточек розмарина. Я потерял сознание. И образы, которые явились перед моим взором, словно бы я уснул и видел сны, а не лежал на каменном полу, были столь реалистичными, но трудно запоминаемыми, что я сейчас и не смогу определить точно, что и кого я видел, но настойчивый аромат розмарина, синие цветы, которые я сперва принял за горечавку, я запомнил лучше всего. Я бы мог счесть себя отравленным завтраком, ибо мне могли не подойти те или иные яства, но попробуй признайся хозяину замка — оскорбишь господина до глубины души, а покидать замок мне не хотелось, поскольку я чертовски много времени потратил на дорогу и вознамерился изучить здесь все, что мог. Я очнулся в темноте отведенной мне комнаты, и перед взором, стоило мне открыть глаза, предстало старое, обтянутое сухой кожей лицо графа, прорезанное глубокими морщинами. Как и в первые минуты нашего знакомства, выхватив из черноты и пергаментной желтизны яркую синеву его глаз, я понял, что слишком многое не сходится, кажется неестественным и противоречивым. У столь откровенной древности как граф не могут быть настолько живые глаза. Как если бы мертвец смотрел на вас пронзительным и внимательным взглядом! Я видел, как шевелились его губы, но не услышал и слова.«Для памяти…»
И в какое-то мгновение мне пришла на ум мысль: быть может я правда что-то забыл? Но она потонула в головной боли, которая обрушилась на меня, стоило только заострить на ней внимание. Вероятно, я неплохо ударился головой о камень, а потому сейчас и лежал в кровати с холодным полотенцем на лбу, пропитанным водой с розмариновым маслом. Но сейчас этот аромат не приносил удушения и не вызывал тошноту, а только облегчение от пульсирующей в висках головной боли. — Я приготовил вам чай из шалфея. Как только вам станет лучше, я буду ждать вас в столовой, чтобы обсудить то, зачем вы сюда приехали, — тихо сказал мне граф, стараясь не нарушить тишину, — пожалуйста, Уильям, отдыхайте. — Благодарю вас, Ваша Светлость, — на большее у меня не хватило сил.