Любовь и Смерть

      Не думаю, что во всем этом есть хоть какой-нибудь смысл, но выкрав час времени, покуда весь двор пьянствует и разгульничает, а мой возлюбленный спит, я решил написать пару строк о себе, чтобы оставить не своим, однако, потомкам. Быть может кто-то когда-то вспомнит о том, что я вообще существовал? Было бы здорово. Полагаю, стоит начать с имени да происхождения. Меня зовут Вильгельм, ублюдок Ефросиньи Старицкой, урожденной Княгини Хованской. Покуда матушка была в заключении в тысяча пятьсот тридцать седьмом году с Владимиром, законнорожденным сыном от уже покойного Андрея Ивановича Старицкого, то понесла от не бог весть кого да за три года, будучи в немилости, родила и оставила ребенка в семье бывшей прислуги. Всё, что я знал и видел до пятнадцати лет: небогатая изба, скотный двор и пашня.       Шел тысяча пятьсот пятьдесят второй год. Мать жила в княжеском уделе с Владимиром, который ему вернул государь по поручительству Шуйских. Я попал в Старицкое княжество в качестве прислуги, вместе с той самой семьей, что жила недалеко от поселения. Матушка узнала меня не сразу, сыном и вовсе не признала. Она всецело, денно и нощно любила всем сердцем своего замечательного Владимира. И спору нет, правда, что законнорожденный сын всегда лучше выродка. В общем, я стал обыкновенным мальчиком на побегушках в доме Ефросиньи Старицкой. Забавно, не правда ли? Впрочем, другого отрочества у меня и быть не могло. Точнее, могло быть хуже. Не так уж и невыносимо колоть дрова, перемывать посуду и выполнять поручения. Я был занят целыми днями, а по ночам таскал книги из библиотеки. Да, я был грамотен. Я умел и читать, и писать, и считать, наученный приставленным ко мне матушкой мастером грамоты, покуда в чужую семью я был отдан. Он в немилости был, при опальном боярском дворе, да помилован государем вскоре. Я не интересовался писанием, православием тем более, и буквально все ставил под сомнение (ибо рассказывал мне мастер грамоты о благостях и трудностях, о древних верованиях и былинах, о крещении Руси да о иных примечательных событиях истории нашей, и что было правдою, а что небылью, едва ли я знал, но думал о том много). Покуда мне только сказали, а не доказали, что существует Господь, я в него верить не собирался. Конечно, я ходил в храм, делал вид, что усердно молюсь, стоя на коленях у красного угла, соблюдал пост, но всё это я делал лишь для того, чтобы избежать возможных напастей и неприятностей.       Вероятно, одним из главных вопросов будет, почему же меня зовут Вильгельм? Стало быть, родился на Руси, у русской княгини, а имя-то иноземное? Сие германское имя созвучно тому, каким меня нарекла матушка, да то не любо мне, а потому я предпочел зваться Вильгельмом, покуда покинул Московию, но об этом чуть позже. Я очень увлекся травничеством, языческими сказаниями и чернокнижием. Привороты, порчи, заговоры. Колдунов не любили и колдунов боялись, а потому я заинтересовался этим столь сильно, что возжелал найти каждую ведьму и ведунью. Я много читал, находя книги у перекупщиков, даже воровал их, когда не было ни гроша. Надо сказать, что матушка не оставила меня без средств. Она ежемесячно отписывала мне некоторую сумму денег, чтобы я мог купить себе что-то на базаре. Впрочем, я не расточительствовал, а потому скопил неплохое количество серебра к своему совершеннолетию. Я был чуть удивлен, но никто за все годы не озадачил себя тем, что мне стоило жениться. И я был чертовски этому рад. В тысяча пятьсот пятьдесят девятом году мне стукнул двадцать один год. В шестой день Лютовея. Вовсю шла Ливонская война. До Травеня я все так же исполнял свои обязанности слуги, хотя матушка повысила ежемесячное содержание, и я наконец-то был в знакомстве с Владимиром, но не думаю, что будет честно, если я скажу, что это хоть как-то меня порадовало. Я вынашивал мысль, что поселилась во мне года три назад, и был всецело занят ее обдумыванием. Я собирался уехать, покинуть Московию. Мне не нравилось быть обыкновенным слугой и ублюдком княгини Старицкой, и я, подделав документы, сбежал в иные края. Покуда златоглавая была занята Нарвой, что не хотела признавать перемирие, и собиралась брать крепость штурмом, я нанял повозку, взяв с собою лишь малую поклажу и сбережения, покинул княжеский удел Старицких и отправился на юг. Доехав до Чернигова, я пересел на лошадь и погнал ее до Киева, в Речь Посполитую, где откупался от лишних вопросов серебром. От Винниицы, держа свой путь в Яссы, я добрался до Волошских земель. До Княжества Валахия. Где и живу поныне.       Всеми правдами и неправдами я оказался при дворе князя Иона I. Это долгая и скучная история о рукопожатиях и поклонах, поэтому не вижу смысла ее рассказывать. Назвавшись Вильгельмом Хованским, князем без княжества, я представился перед господарем здешних земель. Познакомившись, мы стали беседовать во время застолий, конных прогулок и иных занятий. Ион оказался чрезвычайно образованным человеком, смелым воином и достойным правителем. Я быстро завладел его вниманием. Надо сказать, что не прошло и нескольких месяцев, как он назвал меня своим советником при честном люде. Они даже не знали моего настоящего имени, а я стоял за плечом их правителя! Некоторым я пришелся по душе, боярам, которые то и дело устраивали заговоры против господарей Валахии, а некоторым казался костью в горле. Впрочем, и это мне тоже льстило. Уже полгода, как я живу при дворе князя и исполняю обязанности десницы.       Я носил летники, кафтаны, словно бы не покидал Московии, но все ради того, чтобы за шутовским видом и иноземной пестростью скрыть то, что я понимаю всё, что происходит в тени, за спиной моего князя. Пусть я шут и баба-плясунья у всех на виду, но я тот, кто посылает наемных убийц в опальные селения и дворы, откуда пришли вести о будущем заговоре. Если говорить на чистоту, то и это жизнеописание, что на него едва ли тянет, я и начал лишь потому, что чувствую свою скорую смерть. Сечень уж минул за половину, и мне кажется, что до Протальника я не протяну. Слишком сгущаются тени. Мой князь спит в постели, а я сижу за столом в его комнате и пишу при свете догорающей свечи. Холодно. В Волошских землях я научился многому, особенно не доверять никому, кроме своего господаря. Я всегда был настороже: держал под подушкой кинжал, следил за яствами, взяв на себя обязанности так сказать кравчего, чтобы никто не мог отравить Иона, сам травил тех, кто был уличен в злом умысле. В этих краях жили ведьмы, к которым я наведывался несколько раз в месяц, чтобы постичь таинство проклятий и оберегов. Ведьмы хоть и были поначалу несговорчивы, но золото кому угодно развязывает язык. Одной колдунье я отдал свои серьги, а потом пришлось объясняться с Ионом, что ненароком сорвал одну, потерял, а вторую отдал нуждающемуся старику. Не мог признаться ему, что занимался подобными вещами, ведь мой князь всячески отрицал мою причастность к колдовству, если меня в нем обвиняли. Мне было абсолютно плевать на свою душу, чтобы только быть сильным и способным на то, что недосягаемо для других при дворе, кто может лишь капать яд в кубки с винами, но чье слово не рушит судьбу и не лишает жизни.       Несколько дней назад, когда я встретился со знакомой колдуньей, она увидела мою скорую смерть. Она не сказала, но я понял это по ее жестам, по тому, как расширились ее глаза и задрожали губы, и как она сжимала в пальцах розмариновые ветви. Цветок свадеб и похорон. Я чувствую. Я знаю, что скоро что-то произойдет. И надеюсь, что только со мной. Слишком быстро близится час несчастья.       Об Ионе будут помнить всегда, я в этом уверен, и не имеет значения сколько он будет княжить. Обо мне же не вспомнит никто. Колдун, княжеская шлюха и дьяволово отродье. Честно говоря, это чертовски лестно, потому что ни тем, ни другим я не был, если не считать мое увлечение травничеством, ядами, проклятиями и заговорами, как я уже упомянул выше. Скучал ли я когда-нибудь по Московии? Не думаю. Ну, возможно, по ее полевым цветам и закатам. Хочешь-не хочешь, а легкая тоска на любого нападет, коли родину ты покинул, но в Волошских землях мне не было времени предаваться мыслям и тоске по Русскому государству, поскольку те волнения и раздор, что творились здесь, пожалуй, были бедой насущной.       Думаю, стоит уже заканчивать разглагольствование ни о чем. Близится раннее утро, а я еще не смыкал глаз, и вряд ли усну теперь, поскольку тревога, что зародилась во мне после пророчества колдуньи, не дает мне расслабиться ни на мгновение. Глядь! и нож у тебя в груди, капля яда в кубке с вином. Я ввязался в дела сильных мира сего, и это опасная игра. Ты не ведаешь, с какой стороны тебя предадут, кто готовит тебе виселицу, а кто потирает руки, надеясь прибрать к рукам твои пожитки после похорон. Я могу только надеяться, что все закончится хорошо. Но я знаю, что не закончится. И я лишь уповаю на то, что беда придет лишь за мной.       Я, Вильгельм Хованский, князь без княжества, колдун, любовник Иона I и внебрачный ребенок княгини Старицкой, хочу, чтобы тот, кто читает эти строчки, знал: я был.