Любовь и Смерть

      Мое здоровье восстановилось спустя четыре дня: жар спал, боль в ушах практически перестала, а горло вовсе не напоминало о себе. Прежде всего в то утро, когда я наконец-то почувствовал себя хорошо, с удовольствием выпил чашку горячего травяного чая. Граф сказал, что в сборе была перечная мята и плоды крыжовника, чтобы снять грудное воспаление, поскольку в первую очередь у меня возобновился бронхит — я очень часто болел им в детстве, а потому при каждом удобном случае недуг вновь напоминал о себе, — и его нужно было устранить. Ион был чрезвычайно бережным и терпеливым хозяином, что заботился обо мне, как о самом важном госте его дома. Стало быть, ему не хватало человеческого общения в столь уединенном и отдаленном от цивилизации месте, хотя стоит сказать, что этот замок, пожалуй, был наиболее привлекательным местом во всей Румынии.       Первым, что я отметил по прибытии, было то, что замок был мрачным, полуразрушенным, напоминавшим древние руины, дышащие на ладан, как, впрочем, и его хозяин. И в замке было невероятно холодно. Промораживало до костей несмотря на то, что только недавно отступило лето. В коридорах гулко раздавалось эхо шагов, завывал ветер, гуляя сквозняком из восточного крыла в западное, практически не было света и отопления — камины находились исключительно в редких спальнях, — тут и там были разбиты стекла на уровне человеческих глаз, как и некоторые зеркала, если они и были. Все это меня хоть и настораживало, но совсем не пугало. Не в моих правилах было бояться неизведанного. Я предпочитал его постигать. Но, еще не представляя, с чем столкнулся, я жадно изучал каждую комнату, куда мне было дозволено зайти, брал книги из библиотеки, захлебываясь читал то, что хотелось, покуда у меня было время, что появилось так внезапно и совершенно неожиданно. Стоит ли упоминать вновь, что метель разошлась до той степени, что горы и лес под замком были полностью укрыты белой пеленой, и едва ли можно было что-то разглядеть из окна, в результате чего я совершенно не мог покинуть замок и отправиться в Лондон? Стало быть, нет.       И я решил проводить время с пользой: изучил ту самую книгу о камнях и минералах вдоль и поперек, всей душой благодаря составителя румынско-английского словаря, с помощью которого я и преуспел в своем занятии, а потом о значениях и использовании ископаемых я знал буквально всё. Дочитал занимательную книгу о ядах, которую взял с собой и не открывал во время всего пути, поскольку на это не было времени. С невероятным удовольствием проглотил книгу по истории Румынии, услужливо предоставленную Его Светлостью. В общем, занимался именно тем, чего душа желала. Мне совершенно не было скучно, и за это я мог поблагодарить фон Штауффенберга: каждый вечер он приходил ко мне в комнату, и мы беседовали об истории, поскольку граф оказался невероятно образован, и даже про различные легенды о стригоях и колдунах — раньше я и подумать не мог, что подобное меня вообще будет интересовать, но, видимо, сказывается окружение и общая атмосфера, — и другой румынской нежити.       Покуда я ночевал на постоялых дворах и переезжал из поселения в поселение, я, отвечая на вопрос о том, куда же направляюсь, встречал только удивление, и каждый буквально норовил перекреститься, причитая о том, что я пропаду и не вернусь, буду обескровлен и позабыт на вечные лета. Великолепная перспектива, думал я, глумной чудак, говорили они. Фон Штауффенберг был замечательным собеседником, и замок был предметом моего охотного изучения, но и это любопытство, сопряженное с некоторой беспечностью, привели меня в северные коридоры, куда мне настоятельно не рекомендовали ходить, поскольку та часть замка была полуразрушена, я мог заболеть вновь или даже просто пораниться, оступившись. Но пытливость и дотошность взяли верх, а потому одним утром, когда граф вновь оставил меня, сославшись на невероятное количество дел и на отсутствие свободного времени, я направился именно в северное крыло. Коридоры в ту сторону вели пустые, не украшенные гобеленами, пыльные и темные — отсутствовали даже держатели для факелов, — но, благо, хоть день был и чрезвычайно пасмурный, свет все-таки проникал в мрачное помещение. Отчего-то, покуда я двигался в необходимом мне направлении, я задумался о том, что граф мне солгал, ведь я явственно увидел в его глазах, что он прекрасно знал, о чем я ему сказал.       Я прочитал в книге все, что мог, о тех минералах — горном хрустале, морионе и обсидиане, но не знал, имело ли это всё хоть какое-либо практическое значение. С чем была связана его ложь? С нежеланием выдать каких-то собственных тайн? Но, как бы то ни было, сон-то приснился именно мне, и он был не более, чем порождением моего усталого и опьяненного запахом розмарина разумом, хотя откуда было взяться этому дурману, когда я всего лишь тронул несколько веток на столе под завешенным портретом? Логически не сходилось абсолютно ничего! Это раздражало и заставляло постоянно искать ответы на вопросы, которых тогда я найти совершенно не мог, потому что всё, что происходило, не поддавалось ни законам логики, ни реальности бытия, к которым каждый из нас привык.       Спустя несколько минут, поворотов и коридоров, я наконец-то дошел до северной части замка. И правда, здесь была полуразрушена стена, обвалились в пропасть часть прохода и потолка, всюду лежали осколки битого стекла из арочных окон. Вторая же половина коридора, уцелевшая, была завалена частью рухнувшей кладки, но туда вполне мог протиснуться человек. Достаточно худой человек, надо сказать. Что я и сделал. Пройдя по краю оставшегося пола над зиявшим обрывом, я проскользнул под сводом двух перекрещенных перекрытий. Интересно, а по какой причине обвалился свод? Вряд ли из-за длительной осады, попадания пушечного ядра или землетрясения, и если я не додумаюсь сам, то и у графа не смогу спросить, хотя, если найти правильные слова, то он не догадается, что я посещал это крыло. Хотя, нет, догадается.       Ветер в этой части замка был настолько сильный, буквально сбивающий с ног. Снег летел в лицо, засыпал коридор, отчего я ступал по запорошенным камням. Напрасно я все-таки пошел в рубашке и брюках. Надеюсь, не свалюсь еще на неделю другую с хворью, а то застряну здесь окончательно до весны, поскольку зима в Карпатах обещала, кажется, быть долгой, поскольку, черт возьми, пришла в начале сентября. Я дошел до винтовой лестницы, что располагалась внутри полубашни и вела на нижние этажи. Я спускался долго, и у меня закружилась голова от постоянных поворотов, отчего мне несколько раз пришлось остановиться, сфокусировать зрение и отдышаться. Было чертовски пыльно: осела не только грязь, но и каменная крошка с паутиной. Весь мой путь до нижних этажей занял минут семь с остановками — уж очень сильно начинала кружиться голова, — и я наконец-то оказался в полуподвальном помещении, напоминавшем, кстати, то ли часовню, то ли склеп. В помещение царил не то, что полумрак, а самая настоящая непроглядная тьма, но, к моему вящему удивлению, я заметил канделябр, стоявший на каком-то подобии тумбы, с парой зажженных свечей. Неужели граф спускается сюда? Хотя, это все-таки его владения, и мало ли, что важное хранится здесь, подумал я. Помещение было маленьким, но достаточно вместительным, чтобы в нем можно было установить пьедестал, на котором, как я позже выяснил, находился каменный гроб, искусно сделанный саркофаг, на котором я смог разглядеть различные надписи на неизвестном мне языке и узоры. Резьба по камню представляла собой, конечно, уникальное и интересное зрелище, но меня чрезвычайно заинтриговало то, кто же в этом гробу лежал. Посчитав, что мой поступок будет чрезвычайно невежливым, но абсолютно неизбежным, я поставил на пол канделябр, с которым осматривал помещение, и не колеблясь ни мгновения, глубоко вздохнул да, приложив усилие, сдвинул крышку, чтобы тут же закашляться от взлетевшего в воздух густого облака пыли.       Внутри находился скелет, чрезвычайно истлевший, облаченный в богатый национальный костюм, который, к слову, время тоже не особенно пощадило. Там, где у человека должны находиться уши, лежали красивые серьги-пясы, переливающиеся в тусклом свете золотом и жемчугом. И я вспомнил, что видел подобные украшения на завешенном портрете и в шкатулке, что стояла на столике под ним. Передо мной находились останки Вильгельма Хованского, князя без княжества, о котором мне в одну ночь рассказал фон Штауффенберг. Я был удивлен. Очень удивлен. Вильгельм не жил в этом замке, но был погребен, и к нему, как оказалось, наведывался граф, поскольку больше не кому было зажигать свечи. Все факты, что были мне доступны, вызывали больше вопросов, чем приводили к какому-либо однозначному и ясному ответу. Заметив блестящую драгоценную цепочку на шее Вильгельма, я протянул руку и заключил между пальцев кулон. Когда я поднял его, то в свете одинокой свечи, поскольку вторая уже потухла, увидел то, что повергло меня в самое настоящее потрясение. Горный хрусталь. Морион. Обсидиан.