Good winner

В такие моменты в Ките не остается ничего человеческого. Только стальная пружина и звериный азарт от охоты. Пружина дрожит, готовая толкнуть хрупкое тело вперед, а азарт разрезает, почти разрывает лицо диковатой ухмылкой. Кит не человек сейчас, нет. Он — чистый кураж от ощущения меча, вгрызающегося с стальной бок робота; он — грань, тонкое пространство меж срывом в рык и абсолютной концентрацией; он — что угодно, но не человек. Кит чувствует это, чувствует кончиками пальцев, как нагревается рукоять под рукой, чувствует, как глаза смотрят четче привычного, а от осознания этого и чувства лишь острее рисуется ухмылка, туже складывается пружина и горячее, и пьянее течет по венам и сосудам азарт и дыхание диких звезд. От этого противно и горько в глотке. От солоноватого вкуса металла внутри, от холодного ощущения несогреваемого, несгибаемого стержня, от осознания, что в такие моменты нет в тебе ничего человеческого. Кит рычит и перерубает легкий металл. Как же страшно. Да. Чертов МакКлейн напугал его, стоит признать, хоть самому себе, очень сильно. Потому что Кит не просил этой ответственности. Никогда не просил и никогда не попросил бы, а теперь… А теперь ему было страшно, потому что он не мог склеить воедино разваливающейся механизм их команды, не мог уследить за каждым и не мог перестать корить себя за то, что не заметил отсутствие придурка-Лэнса. А еще Когане боялся себя. Среди так многих последнее время вещей, что пугают его, ярче прочих выделялся черным пятном он сам. Он сам, кусающий до крови разодранные холодной усмешкой губы. Он сам, с напружиненным нутром безропотно врезающий острие в легкогнущейся металл. Он сам, не чувствующий ничего в тот миг, когда металл проходится по его самого скуле. Кит боялся себя в такие моменты, когда весь скопившейся страх и злость выходили наружу, но он чувствовал лишь соль и металл во рту и груди, а не привычное полыхание тысячи звезд. Он чувствовал черные угли там, где пылало его сердце. В такие моменты в Ките не остается ничего человеческого. Только отточенное движение и неземные переходы из одной четкой, выточенной позиции в другую. Только механически правильные выпады и идеальные, иначе не скажешь, как бы не хотелось, взмахи клинка — будто продолжения руки. Лэнс боялся Кита в такие моменты. Боялся, но не мог отвести взгляд от идеальной машины, готовой разрубить не металл, но живое тело. МакКлейн не мог отвести взгляд от бледной в холодную синеву кожи и фантомных, но буквально видимых для кубинца огненных полос в воздухе, что оставлял Когане за каждым своим движением. Но теперь МакКлейну хотелось лишь одного: схватить свой собственный недавно обретенный меч и резануть с размаху по чему-нибудь твердому, чтобы в руку привычно отдало волной слабой боли и колкости. Он пришел сюда не смотреть на смертоносные движения лидера, но теперь взгляд от них оторвать не мог. Он не завидовал. Всегда Лэнсу хотелось двигаться так же точно, работать так же сильно, быстро и легко, но теперь он кривился от мысли, что выглядит так же, когда тренируется с мечем ли, винтовкой. Потому что в Ките не остается в такие моменты ничего человеческого. В посеревшем Когане и так было мало теперь того живого жгучего огня, что привык слышать кубинец в его голосе, видеть в глазах, а когда лидер дрался, оставались в нем только сталь и охотничий азарт, загоняющий жертву в угол. И МакКлейн понимал, что более не завидует отточенным движением мастера-мечника, потому что в движениях этих осталось лишь мастерство, но не горячая искра, что сшибает врага с ног ранее, чем клинок засвистит у того над головой. Когда Кит заметил Лэнса, глаза его миг полыхнули желтым, а потом вновь подернулись серым, и Когане, впервые за тренировку, рвано выдохнул. Он быстро отдал команду о завершение уровня и опустил оружие. У МакКлейна расслабились пальцы. Он разжал давно сведенные вместе кулаки. — Все нормально? Давно тут стоишь? Чего ждешь? — выпалил пулеметной очередью резкие вопросы Кит. — Хочу потренироваться, вот и все. — только кинул МакКлейн. Не было теперь у Лэнса желания шутить или препираться. Только убить что-нибудь поскорее. — Прошу. — обвел рукой свободный зал лидер Вольтрона, отступая с дороги кубинца. Лэнс молча прошел мимо, скидывая рваными движениями куртку и активируя баярд. Меч был тяжел для руки и непривычен, но рукоять быстро нагревалась под пальцами, давая фантомное ощущение живости и знакомости. МакКлейн выбрал один из средних уровней, поднял меч и приготовился бить. Он тут же пропускает удар. Слезы непроизвольно брызжут из глаз. — No soy nada. — шепчет зло Лэнс привычную почти молитву, что он повторял так часто. Меч вгрызается в сталь, но следующий удар паладин тоже пропускает. Рука жалобно ноет, прося пощады, но кубинец только вздергивает меч выше, хватаясь за рукоятку второй рукой. — Estoy tan agotado por esta oscuridad. Odio las estrellas! — шепчет он, срываясь на звенящие слезливые ноты все больше. Паладин все вздергивает и вздергивает меч раз за разом, вновь и вновь выплескивая злость наружу вместе с холостыми ударами, но железный прут внутри все не скручивается так привычно, не дает опоры, и, когда удар руки робота рассекает смуглую щеку поперек, Лэнс оседает на холодный пол и закрывает глаза. — Завершить уровень. — шепчет он. И в тот миг, когда он хочет сдаться и уйти, наконец, только бы дальше, только бы забыться, от входа в зал звучит знакомый голос: — Ты неправильно держишь меч.