Брикстонская петля

      К своему негодованию Джон испытывал что-то вроде вины за то, что позволил себе послать Мелинду Холмс. Ему показалось, что он обидел её, и был немного удивлен, ведь считал Мэл в принципе неспособной на эмоции, будь те положительными или негативными. Она вскочила с кресла незадолго после его обозленной реплики, — на плите даже не успел закипеть чайник — втиснулась в ботинки, брошенные просто посреди гостиной, подхватила ноутбук и стремительно ушла, захлопнув за собой входную дверь с такой силой, что стекла в высоких французских окнах их гостиной пугливо задребезжали. Несколько часов её отсутствия Ватсон провел в молчаливых препираниях с самим собой. В нём боролись здравый смысл, диктующий необходимость ради его собственного блага осадить наглую соседку, воспитание, противящееся такому обращению с женщинами — пусть Холмс и была самой невыносимой из них — и требующее извиниться, и медленно прорастающее в нём смиренное принятие Мелинды целостной: с поразительным интеллектом, своеобразной добротой и отталкивающим характером. Все эти силы противоборствовали в его голове, и Ватсон упорно пытался избавиться от закипевшей в его сознании бури. Он разжег камин, совершил долгую прогулку к парку и по нему, сходил в супермаркет и обратно, приготовил себе обед — пытался занять руки и тем самым отвлечься. Ничего не помогало, и Джон решил занять себя чем-то требующим больших усилий, чем приготовление тушеного мяса — он вызвался помочь миссис Хадсон с перегоревшей проводкой в коридоре. Ватсон ничего не смыслил в электричестве, но решил попробовать. В конечном итоге, думал он, оплетенные изолентой проволоки не могли быть намного сложнее человеческой анатомии.       Он не имел внятного представления как, но всё же сумел вернуть дверной звонок и светильник в прихожей к жизни. Миссис Хадсон рассыпалась в хвальбе и благодарностях, усадила Джона за стол в своей яркой кухне, заварила чай и предложила к нему пирожных, поднялась на второй этаж, чтобы пригласить к чаепитию Холмс, но вернулась без неё.       — Сказала, что не голодна, — сообщила миссис Хадсон, выдвигая для себя стул. Ватсон различил в себе что-то вроде облегчения. Он надеялся, что Мелинда не присоединится, ведь за время её отсутствия так и не выяснил, как себя повести, когда она вернется, и при её появлении растерялся. В нём преобладала почти физически ощутимая потребность попросить прощение за грубость, но этому противостояло немного ребяческое упрямство — если он пойдет на попятную, лишь покажет Холмс свою слабость, и приструнить её впредь станет совершенно невозможным.       Когда спустя какое-то время, поблагодарив миссис Хадсон за угощение, Джон поднялся в гостиную, Мелинды вопреки обычаю там не оказалось. Её кресло пустовало, но посреди комнаты снова возникли её грубые ботинки, на спинке обеденного стула — одного из четырех, оказавшихся с течением времени заваленных всяким хламом Холмс, который Джону постоянно приходилось раздраженно передвигать, чтобы сесть — темной тяжелой грудой повисло её пальто. Из её ванной комнаты слышался шум воды. На кухне над оставленной на плите кастрюлей с остатками тушеного мяса не оказалось крышки, изнутри торчала вилка — Мелинда в очередной раз воровала его еду. В какой-то момент Ватсон даже начал с этим свыкаться. Его это всё ещё раздражало, но, возвращаясь со смены в Бартсе, он перестал рассчитывать отыскать в холодильнике то, что оставлял там накануне, и приучился не покупать ничего слишком впрок, ведь многое из этого в конечном итоге ему не доставалось.       Ватсон устало вздохнул. Посылание к черту, если и задело Холмс каким-либо образом, воспитательного эффекта не возымело.       — Эта блондинка из больницы, — вдруг раздался за его спиной голос Мелинды. Джон вздрогнул и обернулся. Она стояла в проходе, ведущем из кухни к её комнате, обернутая банным полотенцем, с поблескивающей на голых плечах влагой, с мокрыми тяжело повисшими иссиня-черными волосами. Из ванной за её спиной всё ещё слышался шум воды, на дощатом полу оттуда к кухне протянулись лужицы её следов. — Мэри Морстен — так её зовут? Что Вас в ней не устраивает?       Ватсон растеряно безотчетно покосился по сторонам, будто опасался увидеть где-то в комнате Мэри.       — Откуда Вы о ней знаете? — спросил он. — И какое Вам вообще до неё дело?       Их общение с Мэри, начавшееся с преимущественно его весьма однозначного интереса к ней, постепенно видоизменилось во что-то обоюдно дружеское. Они созванивались, иногда обменивались сообщениями, но чаще всего просто пересекались в больнице и вместе обедали, если совпадали их дежурства. Медсестра из реанимационного отделения была веселой, подвижной и внимательной — полной противоположностью соседки Джона. С ней было уютно.       — Её симпатия к Вам очевидна, — проигнорировав вопросы, продолжила Мелинда. — Вы когда-либо обращали внимание на её язык тела? На то, как она поворачивает к Вам туловище, как наблюдает за Вами, как оглядывается на Вашу реакцию и улыбается или смеется, только если улыбаетесь или смеетесь Вы?       — Что за черт?! Откуда Вы всё это взяли, Холмс?       Она скомкала тонкие губы в кривой острой усмешке и сделала ленивый длинный шаг.       — Думаю, — пусть и не по этим признакам — но Вы понимаете, что ей симпатичны. Почему же это не взаимно, Джон? Вас привлекает кто-то другой?       Мелинда подошла ещё ближе, и Ватсон почувствовал, что кухня заполнилась тем же неприятно покалывающим током, который волной наэлектризованности возник в утро её голого дефиле. Сейчас Холмс не была столь же откровенно обнаженной, но она только вышла из душа и под отрезком махровой ткани едва ли имела хоть какую-то одежду. Эти мысли, выбравшие неожиданное для Джона направление, порождали в нём неловкость.       — К чему Вы это завели, Мэл? — поинтересовался он, отступая назад, но упираясь в плиту.       — Джон, Вы уверены, что не имеете на меня никаких видов? — Она недобро прищурилась, продолжая медленно приближаться, и её глаза отблескивали чем-то стальным и смертоносным. — Мы ведь это обсуждали, помните? И Вы заверили меня, что ничего подобного ко мне не испытываете. Но я вижу, как равнодушно Вы обходитесь с Мэри, и как совершенно иначе ведёте себя со мной, и не могу с Вами согласиться.       Он различил химическую отдушку геля для душа — что-то сладкое и тропическое — и покачал головой, пытаясь оттолкнуть этот запах и порождаемое Мелиндой волнение.       — Холмс, не ерундите! — Заставив себя улыбнуться, парировал Джон. — Вы меня больше бесите, чем привлекаете.       Между ними осталось совсем немного пространства, и то заполнилось чем-то густым и жарким, не поддающимся пониманию Ватсона. Он растеряно смотрел сверху вниз на лицо, поднятое к нему с ядовитым вызовом, и видел опавшую на мягкую влажную кожу её щеки ресницу и белесый росчерк шрама на нижней губе. Будто в ответ на этот взгляд Холмс оскалилась.       — И всё же привлекаю, — сказала она, делая последний шаг и не оставляя между ними ничего, кроме влажного тепла её махрового полотенца и побежавшего по телу Джона царапающего напряжения. — Пусть и меньше, чем бешу.       Ватсон ненавидел ощущение загнанности в угол. Но именно там — в безысходном тупике — он сейчас и оказался. Мелинда не оставила ему шанса возразить — отрицать то, что она была ему как-то нездорово интересной, и пытаться скрыть это от неё же, было бы глупо. Она преградила ему и физические пути к отступлению. Подобного давления Джон не переносил. Он решительно ухватил Холмс за плечи — кожа оказалась мягкой, влажной и прохладной, но плоть под ней ощущалась горячей и твердой, налитой мощью, неожиданной для такой хрупкости тела, — и отстранил от себя. Её мускулы под его ладонями упруго натянулись, она вскинула и скрестила локти и резким толчком сбросила с себя руки Джона.       — Искренне не советую применять ко мне силу, — проговорила она холодно, но ехидный разлом не сошел с её губ.       — Искренне не советую вынуждать меня применять к Вам силу, — парировал Ватсон немного растеряно. Холмс отбилась молниеносно, он не был готов к такой её прыткости, и ему потребовалось несколько мгновений, чтобы почувствовать незначительную саднящую боль в предплечьях там, куда пришлись удары острых ребер ее ладоней, и осознать произошедшее. Он оторопело понял, что всё ещё держал свои руки поднятыми, и, одернув себя, опустил их. Мелинда проследила за этим движением колким взглядом и, хмыкнув, сказала:       — Не думаю, что Вы всерьез способны со мной подраться.       Эти слова царапнули внутри головы Джона именно там, откуда просыпалось его неразумное упрямство доказать обратное.       — Не думаю, что Вам стоит пытаться это проверить. Это может быть небезопасно, — ответил он.       Мелинда повела бровью. Её оскал стал острее.       — Вы из тех приверженцев старой школы поведенческого воспитания, которые проповедуют святость неприкосновенности женского пола. Даже если его представительница совершенно неоспоримо заслуживает наказания, Вы не переступите через социальные нормы и гендерные стереотипы. Какая унылая глупость!       Последние слова Холмс прозвучали с коротким шумным придыханием, и только необычность этого звучания предупредила Ватсона об атаке — быстро выброшенный ему навстречу кулак он перехватил у самого своего лица, и силы, вложенной в попытку отразить удар, едва хватило, чтобы замах Мелинды вхолостую пролетел мимо его уха.       — Ну же! — вдруг рассмеявшись, прикрикнула Холмс. — Врежьте мне, Джон!       Она пружинисто переступила с ноги на ногу, поднимая плечи и выставляя перед собой кулаки — принимая стойку и готовясь к нападению. Джон протяжно выдохнул. С самого первого дня их сожительства она добивалась от него того, что ей было нужно, и сейчас Ватсон тоже сдавался, но и сам этого хотел — ему давно нужно было спустить пар. Так или иначе, Мелинда, похоже, кое-что смыслила в рукопашном бою и имела достаточно силы — он видел, как её руки и стройные бледные ноги взбугрились рельефом напряженных мышц — чтобы не оказаться избитой. Оборот полотенца вокруг её груди немного ослабился, в её смехе не оказалось того холодного яда, который всегда был в её оскалах — только детское озорство.       — Черт бы Вас побрал, Мэл, — проговорил Ватсон, сжимая кулаки и ступая вперед. Он не был мастером боевых искусств, лишь какое-то недолгое время боксировал в армии в собственное удовольствие и ради развлечения, вовсе не для оттачивания техники, но был вдвое тяжелее и больше Мелинды, а потому напомнил себе не распаляться слишком сильно. Ему хотелось задать соседке взбучку, но травмировать её он не собирался.       — Давайте-давайте, — подзадорила его Холмс. Она отвела назад левую руку, описала кулаком большую и быструю дугу, подтолкнула себя шагом вперед и замахнулась, целясь в голову Джону. Он заслонился руками и в тот же момент ощутил толчок в левое бедро — Мелинда ударила его ногой точно и сильно. Нерв сзади над коленом защемило в пекущей вспышке боли, и если бы удар пришелся в правое бедро, Ватсон бы уже упал. Понимание того, что эта костлявая низкорослая девчушка с одного обманного маневра и единственного удара могла завалить его на пол, отменило установку Джона осторожничать.       Он прорычал что-то невнятное, злобное и бросился вперед. Он схватил Холмс в охапку, сгребая её; она попыталась отбиться несколькими слабыми толчками локтем ему в плечи и спину, занесла колено, целясь Ватсону в ребра, но не нашла опоры, чтобы вложить в удар силу — Джон оторвал её от пола, а затем обрушил обратно. Он опрокинул Холмс на спину, грубо впечатывая её острые лопатки в пыльный дощатый пол. По инерции её голова запрокинулась, затылок ударился о пол с глухим стуком и коротким яростным вскриком Мелинды. Джон навалился сверху, сдавленно охнув, когда правое бедро пронзило судорогой, перехватил потянувшиеся к нему бледные острые кулаки Холмс, оттолкнул её руки обратно к полу, сжимая вокруг кистей прочную хватку, и рявкнул ей прямо в лицо:       — Перестаньте, иначе — клянусь Богом — я Вас покалечу!       Внизу послышался щелчок отпираемого дверного замка и раздался встревоженный голос миссис Хадсон:       — Мэл? Доктор? У Вас там всё в порядке?       — Всё отлично, миссис Хадсон! — крикнула в ответ Мелинда, оборачивая голову к распахнутой двери гостиной. — Не беспокойтесь!       Джон покосился туда же. Если бы хозяйке дома сейчас вздумалось подняться, чтобы проверить воочию, стоило ли ей беспокоиться, её ждала бы весьма неоднозначная картина: Холмс, распластанная на полу в почти стянутом с неё полотенце, с прилипшими ко лбу, шее и плечам влажными волосами, с прижатыми к доскам руками, и Ватсон, лежащий поверх неё. Он едва сдержался, чтобы не хохотнуть. Они не прожили вместе ещё и месяца, а Джон уже почти ничему из происходящего не удивлялся.       На первом этаже закрылась дверь квартиры миссис Хадсон.       Ватсон посмотрел на Холмс, больше не пытающуюся высвободить руки, но неспокойно заелозившую под ним, и обнаружил на себе её пристальный ясный взгляд. Он почувствовал, как вокруг него сомкнулись в плотное кольцо её ноги. Она не норовила его сдавить или оттолкнуть, просто обвила ногами, и Джон вдруг отчетливо ощутил тепло внутренней стороны её бедер, прижавшихся к нему. Между ними осталась только плотная шероховатость его джинсов и последние стремительно таящие капли трезвого сознания Джона. Так или иначе, а за скверным характером, отвратительным поведением и выдающимся интеллектом была девушка по-зимнему сдержанной красоты с обыкновенной женской физиологией. И Ватсон реагировал на неё естественно — его манили тепло и мягкость между её ног, он точно помнил очертания её небольшой груди, изгиб её тонкой талии и узких бедер, бледность её кожи на животе. Всё это было прямо перед ним, — под ним — стоило лишь одернуть край полотенца. Джон изголодался по женщинам. Эти желания прятались где-то в мутном осадке последние несколько месяцев, первоочередными для Ватсона были выздоровление и поиски ментальной стабильности, но никогда не исчезали бесследно. И вот теперь заявляли о себе в полный голос.       Он отмахнулся от неясного зуда сопротивления собственного разума и под тем же взглядом двух пытливых льдинок опустил голову. Он распробовал пряность рта Мелинды Холмс — послевкусие им же приготовленного жаркого. Её губы оказались холодными и сухими, а язык — горячим и скользким, изворотливым. Поцелуй превратился в своеобразное продолжение потасовки: они толкались и боролись за место во рту друг у друга, соперничали за первенство — кому доставалось накрывать губы другого своими и задавать ритм. Ватсон разжал пальцы, оцепеневшие вокруг кистей Холмс, и скользнул в её ладони. Она вдруг коротко замычала ему в губы и одернула правую руку, откидывая её куда-то в сторону. Джон рефлекторно поймал её за локоть и, стиснув, прижал к полу.       Какой бы гениальной и наблюдательной, какой бы ловкой и быстрой в рукопашном бою Мелинда ни была, сейчас она оказалась подмятой под Ватсона, обездвиженной, обезоруженной — никакой автоматной очереди её блистательных выводов, никакого смертоносного острия её надменной ухмылки — и это опьяняло его. Где-то на окраине затапливаемого сознания неясно возникло подозрение, что его используют, — приблизительно так же расчетливо и равнодушно, как прежде, как однажды использовали Далси — но Джон предпочел не заметить подаваемых знаков опасности. Плевать, подумал он, плевать на всякие предосторожности, плевать на всё. В конечном итоге, это ничего не означало — только банальное удовлетворение физиологических потребностей, цитируя саму Холмс, и ничего больше: никаких осложнений, никаких видов, как она это называла, никаких симпатий, никаких надежд. Просто секс. Сколько таких просто у него уже было — не счесть. И это должно было быть очередным просто.       Джон прервал поцелуй и сполз губами на шею Холмс. Из-под тонкой, разогревшейся после драки кожи размеренно пробивался пульс. Она пахла фруктовой сладостью геля для душа, пыльной терпкостью города и немного щекочущей горечью сигарет. Ватсон глубоко вдохнул её аромат, и тот покатился по его телу будоражащим током, задевающим каждую мышцу, подталкивающим Джона прижаться к Холмс ещё крепче. Подавшись этому импульсу, он надавил бедрами. Мелинда приняла это движение, крепче сжав вокруг него захват ног, но вслух колко произнесла:       — Прежде, чем начинать фрикции, Джон, нужно снять штаны и надеть презерватив.       — Замолчи, — рявкнул он, и услышал свой голос хриплым, почти шипящим откуда-то со стороны. Сознание было отделено от его тела. Ватсон ощущал всё точно и остро, оглушительно сильно, но ничего не понимал и, казалось, ничего в себе не контролировал. Он действовал инстинктивно, рефлекторно, механически. Боль в правом бедре оказалась приглушенной, словно ослабленной действием местной анестезии, когда он отпустил руки Холмс, подхватил её под впитавшую холод пола спину и вместе с Мэл, повисшей на нём петлей ног вокруг пояса, встал. Последней трезвой мыслью, не поглощенной разгоряченной лавой его желания, было — нужно убраться с гостиной, этого проходного двора с неизменно распахнутыми дверями, впускающими внутрь всех без разбору: от проституток до полицейских и крайне высоко поставленных чиновников.       Как только он выпрямился во весь рост, как только почувствовал силу затянувшихся вокруг его пояса тисков, ощутил на своих плечах тяжесть рук Холмс, как только перехватил её удобнее, под бедра, и ощутил их горячую упругость под нежной кожей, как только по его лицу скользнуло тепло её близкого дыхания и он поймал его своими губами, ничего трезвого не осталось. Мэл оказалась легкой, крепко ухватившейся за него, неожиданно пылко отвечающей на поцелуй. С минуту Джон стоял на месте, забыв, что собирался сделать, и лишь легкий отголосок боли из бедра напомнил — им нужно что-то горизонтальное и мягкое, с запираемой дверью. На этом этаже их совместного дуплекса закрывались лишь ванна Холмс, в которой всё ещё шумела вода, и её спальня.       На самом кончике языка, заигрывающего с губами Мэл, он поймал рефлекторный вежливый вопрос: «Можно к тебе?», — но одернул себя. К черту! О Холмс он знал решительно мало, — почти ничего внятного, лишь собственные догадки и крохи выдаваемой миссис Хадсон или Лестрейдом информации — но что понимал совершенно точно: учтивость и обходительность не принадлежали к её качествам и, проявленные другими, не провоцировали у неё хотя бы намёка на благодарность или ответную вежливость. А потому к черту это. Она вламывалась в его спальню, и теперь он имел полнейшее право сделать то же.       Джон крепче перехватил её и медленно повернулся, пытаясь понять, где именно в комнате сейчас находился и где на его пути были преграды — кресло у камина, загибающиеся углы старых пыльных ковров, кухонный стол и дверной косяк. Он силился возродить в памяти картинку их гостиной и кухни, но лишь безуспешно барахтался в тягучем жаре, заполонившем его череп. В этот момент он не помнил дороги к спальне Холмс. Мозг был способен лишь руководить телом на уровне примитивных инстинктов.       Холмс в его руках зашевелилась и отстранилась назад, прерывая поцелуй. Он бессознательно потянулся за её губами, но она выговорила:       — Отпусти.       Ему пришлось открыть глаза и заглянуть в лицо Мэл: такое же узкое, с острыми скулами, но налившимися алой припухлостью губами, добавляющими ей теплой женственности, и глазами, приобретшими темную гипнотизирующую глубину. Он открыл рот, но ничего не сказал — голос пропал, и не нашлось слов, — только коротко кашлянул, вкладывая в это вопросительную интонацию:       — Кхм?       — Отпусти, — повторила она требовательнее и, расслабив хватку вокруг его бедер, соскользнула на пол. Полотенце, удерживавшееся между ними на сплетениях их рук, опало, и Холмс оказалась абсолютно голой — бледное хрупкое тельце с просвечивающей синевой вен на сгибах локтей и проступающим рельефом ребер над грудью и под ней. Она повернулась, и Ватсон с невнятной горечью в спутавшихся мыслях наблюдал за тем, как с каждым порывистым шагом отдалялась её узкая спина и как покачивались её подтянутые бедра, хранившие на светлой коже полукруги красных пятен — следов его жадно впивавшихся пальцев. Мэл отошла к кухне, там у стола остановилась и неторопливо, вальяжно повернулась.       — Идешь? — спросила она и её губы расползлись во что-то острое и отталкивающее. Но хрупкость её плеч, тонкость рук, бледность ладоней, расслабленно опущенных вдоль бедер, белизна нежной кожи на груди и животе, тонкие темные ободки вздыбленных сосков и смоль спутанных волос на лобке, стройный рельеф её ног привлекали куда сильнее, чем отталкивала ухмылка. А потому Ватсон ответил:       — Иду, — переступил через смятое полотенце и пошел вслед за Холмс. Её спальня встретила его полумраком — свет едва пробивался сквозь плотно задернутые шторы — и рассеянной сигаретной горечью — всё же курила у себя, нарушая запрет миссис Хадсон.       Джон закрыл за собой дверь и приблизился к Мэл — она наклонилась над кроватью, подхватывая петлю какого-то провода и свой ноутбук со смятой постели. В тусклой комнате её бледность, казалось, источала сдержанное лунное свечение, холодное и волшебно манящее. Ватсон исследовал взглядом стройный ряд позвонков, острыми бугорками выпирающих под кожей спины, нагнулся над Мелиндой, обвил её руками, отыскивая ладонями небольшую пружинистую грудь и роняя поцелуй куда-то во влажные, сладко пахнущие волосы, повисшие на шею и плечи. Он почувствовал, как она коротко напряглась в ответ на прикосновение, а затем зашевелилась в его объятии, пытаясь повернуться и отложить лэптоп. В разгоряченной лаве его помутненного возбуждением сознания взбурлило то, чему он редко давал абсолютную власть, особенно в первый секс с новой, ещё не изученной женщиной — оголтелая, неконтролируемая жажда. Он предпочитал проявлять её постепенно, с каждой следующей ночью понемногу, никогда не обнажая полностью и отчасти стыдясь, но сейчас был слишком изголодавшимся и слишком смятенным самой Холмс, совершенно запутавшимся в происходящем, чтобы сохранять контроль.       Он сомкнул руки вокруг Мелинды крепче, подхватывая пальцами отвердевшие соски, и сдавил её. Она снова коротко дернулась, пытаясь дотянуться до комода у изножья кровати и сгрузить на его пыльную столешницу ноутбук и провод, но в тисках Ватсона едва смогла пошевелиться — лишь уперлась спиной ему в грудь, а обнаженной задницей в пах, где за ширинкой Джону стало болезненно тесно. Он сперто выдохнул по инерции этого слабого толчка. Ему вдруг позарез стало необходимым добиться от Холмс повиновения. Почти месяц он сосуществовал с ней на ею установленных правилах: безропотно следовать за ней, куда бы ей не взбрело податься, варить или покупать ей кофе, служить лакмусовым индикатором её гениальности, помалкивать. Но сегодня, послав её к черту — пусть это и породило в нём неожиданный ураган терзаний — Ватсон будто выдернул себя из гипноза. Ему необязательно было быть вежливым и услужливым в страхе обидеть ту, которую мало заботило, обижала или усложняла ли она жизнь ему. От этого расстановка сил решительно менялась, и Джон жаждал этого вдвойне сильнее. Всё это началось из-за Холмс, она — уж кто, если не она, воплощение наблюдательности и дедукции, мастер блистательно точных выводов — отдавала себе отчет в том, что затеяла, но на этом её влияние заканчивалось. И начинали действовать правила Ватсона.       — Отложи это, — прохрипел он, отыскивая под влажными волосами, путающимися вокруг его носа и липнущими к губам, кожу её тонкой шеи. — Отложи. Оно нам не помешает.       Вероятно, это была бы не Мэл, если бы послушалась и сделала так, как велено, а потому Джону пришлось отнять руку от её груди и буквально выбить ноутбук из её цепких пальцев. И когда тот вместе с проводом глухо упали обратно на смятую простыню, он подхватил Холмс под ребра, с силой сжимая её между ладоней, будто проверяя, насколько прочной была её обманчивая внешняя хрупкость, и толкнул на кровать. Мелинда приземлилась на неловкие четвереньки и оторопело оглянулась на Ватсона поверх плеча. Он дико осклабился ей. Это выражение — замешательство, недоверие, сомнение — резко контрастировало с теми минами, которые она обычно натягивала на своё острое лицо и вмещало что-то по-настоящему человеческое. Её губы не были скривленными в косой росчерк сухой насмешки, они были вопросительно приоткрытыми. Сколько раз она успела так оглянуться на него поверх плеча — с презрением, с насмешкой — за время их знакомства, и каждый раз она смотрела на его растерянность и непонимание, но никогда — на него самого. Она считывала с него его биографию, трактовала язык его тела и давала хлесткие задевающие советы, но никогда не рассматривала его по-настоящему. Прежде он был лишь набором подтверждений для её предположений, и только теперь, похоже, она взглянула на него совершенно иначе, будто сбросив ледяную пелену, будто рассмотрев его человеком.       Это раззадорило Ватсона. Он опустил ладонь на её поясницу и надавил, хрипло скомандовав:       — Прогни спину.       Штормом вспыхнувшего возбуждения Ватсона сносило на опасные острые рифы, но он не хотел сопротивляться. Он видел перед собой тонкий светлый силуэт Мелинды Холмс; и то, как послушно и молчаливо она стояла перед ним на четвереньках, отвернувшись и опустив голову, вышибало последние предохранители. Где-то наверху в его ванной в шкафчике над раковиной была упаковка презервативов, но идти за ними Джон не собирался. Осознание небезопасности незащищенного секса металось в спутанных мыслях. Понимание того, что Холмс не гнушалась снимать проституток, и делала это совсем недавно, лишь усугубляло неправильность принятого им решения. Но ему было как-то безумно наплевать.       Кожа Мэл ощущалась наполненной морозным током, тот щипал пальцы и ладони Джона, когда он провел руками по её животу, ногам — к упершимся в матрас коленям, и вверх по внутренней стороне бедер к манящему укромному жару. Он скользнул к половым губам, отыскивая на них вязкую теплую влагу — очевидный и волнующий показатель возбуждения Холмс. Ну хоть что-то по-настоящему человеческое не было ей чуждо. Она едва заметно подалась ему навстречу, немного шире раздвинула ноги, приглашая его. Ватсон тихо зарычал:       — Лучше бы тебе было не дразнить меня, — он отпустил её и торопливо расстегнул пуговицу, дернул вниз молнию ширинки и стянул джинсы вместе с трусами ровно настолько, чтобы высвободить пылающий жаром вожделения член. Джон перевел взгляд с его налившейся твердой силой головки, нацелившейся прямо в запавшую между ягодицами Мелинды тень, на мягкий изгиб её упругой задницы, и добавил сипло: — Я же предупреждал — не нарывайся!       Он резко наклонился, подхватывая одной рукой низ её живота, нащупывая под пальцами щекочущие завитки на лобке, а локтем второй навалился ей на плечи, прижимая к кровати головой, но заставляя оттопырить задницу. Он протолкнулся к влажной жаркой щели, на мгновенье замер, коснувшись промежности, опустив на затылок Мелинды поцелуй, а затем с силой вошел. Холмс вздрогнула и сдавленно вскрикнула, Ватсон хрипло застонал, почти заскулил — она оказалась пленяюще мокрой и очень тесной. Он шумно выдохнул и глубоко вдохнул, снова остановившись, чтобы совладеть с собой. От цепкого, но мягкого давления её вагины он так вскипел, что с непривычки едва не кончил, и ему пришлось притормозить, чтобы успокоить полыхнувшее в члене и яйцах жжение, требующее немедленной разрядки. Джон снова сделал медленный глубокий вдох, втягивая запах волос Холмс и прислушиваясь к собственному биению сердца. То, казалось, колотилось где-то прямо в глотке. Ритм был быстрым, рваным, и Джон подстроился под него, вталкиваясь к Мелинду всё глубже, всё резче ударяя бедрами, дыша всё тяжелее и улавливая всё более отличительные стоны. Он не знал, чьим был этот хриплый голос — его или Холмс; он только сосредотачивался на том, как с каждым движением переставало существовать всё его тело — голова, туловище, руки, ноющая правая нога — и оставался только низ живота, член и яйца, обволакиваемые сладостной истомой, усиливающимся щекочущим давлением.       Мелинда протянула себе за спину руку, отыскала Джона, её пальцы скомкали и потянули края свитера и выбившейся из-под него футболки, а ладонь надавила на живот, противоречиво отталкивая. Он перехватил её кисть и яростно одернул.       — Нет!       Сейчас у неё совершенно ни над чем не было власти, и даже тело её сейчас ей не принадлежало. Это будто сводило с ума, это высвобождало всё то затаенное, что Ватсон накапливал с самого их знакомства и что порывался выплеснуть, но постоянно сдерживался. Теперь тормозов не было вовсе. Он распалился так сильно, что уже ничего не имело значения: ни сама Холмс, ни её сиплые приглушенные вскрики, ни миссис Хадсон, которой, безусловно, были слышны и стоны, и звонкие шлепки, и истошный скрип массивной старой кровати, с каждым толчком немного сдвигаемой с места. Ничего кроме того, за чем он бешено гнался; ничего кроме опьяняющего удовольствия.       Оно находилось прямо перед ним, он уже ощущал его будоражащую близость, ему нужно было лишь преодолеть дистанцию как можно быстрее, и Джон мчался, спешил, навязывал ритм всё чаще. Он убрал руку со спины Мелинды, которой прижимал её к кровати, подхватил в ладонь её растрепавшиеся влажные волосы, намотал вокруг кулака и резко дернул, вынуждая Холмс выгнуться под ним, заставляя её с хриплым вскриком запрокинуть голову. Ватсон различил, как горячая нежная плоть её влагалища стала сокращаться вокруг его члена, и ему потребовалось ещё два сильных толчка прежде, чем и он, едва успев выйти из Мэл, кончил.       Сперма горячим, неожиданно сильным потоком брызнула прямо на спину и бедра Холмс, на её постель. Расслабление покатилось по телу Джона блаженной волной тепла и наслаждения. Он закрыл глаза и запрокинул голову, разжал кулак, удерживающий волосы Мелинды, и коротко отступил назад. Он слышал, как она зашевелилась на кровати, но не обратил внимания — на короткое мгновенье он оказался полностью поглощенным оргазмом. Холмс молниеносно привела его в чувство. Её хлесткая пощечина полоснула его огнем по коже. Джон от неожиданности вздрогнул и оторопело уставился на Мэл — раскрасневшееся лицо, взъерошенные волосы и взгляд безумно дикий, убойный, уволакивающий куда-то на самое глубокое океаническое дно; острые плечи вздымались и опадали в такт быстрому дыханию. Ватсон бегло осмотрел её, заметил ярко-красный болезненный след собственной руки на её запястье и вдруг испугался. Неужели, сам того не осознавая, он её изнасиловал?       Он попытался растормошить затуманенный мозг и отмотать события последних нескольких минут назад, чтобы удостовериться, что ничего подобного, что Мэл сама его сюда пригласила, сама раздразнила его, что он верно её понял и не причинил ей вреда. Её пылающее лицо оказалось прямо перед ним — она встала на кровати в полный рост и подошла вплотную. Джон рефлекторно напрягся, ожидая, что она ударит его снова, но Холмс прижалась к нему и пылко поцеловала.