Сборник драбблов по ЧуАцу

Первый раз я сорвался на кашель весной, когда встретил его у моста. Он просто стоял, уперевшись локтями в изношенные, с потрескавшейся краской перила, и смотрел вдаль. Мне тогда казалось, что это даже не живой человек. Нет, он был похож на чудную статую, только вот с растрепанными из-за ветра волосами и такими живыми глазами. Наверное, почувствовав мой пристальный взгляд, он покосился неуверенно в мою сторону, замялся, закутался теплее в шарф и ушел. Черт знает куда. Этот первый раз был безобидным. Приторный вкус чего-то цветочного во рту, жжение и головная боль. Я отмахнулся, думая, что это просто чай невкусный. Чай с цветками ландыша. Его образ засел настолько глубоко в моем мозгу, что я не мог смотреть спокойно на вещи перед собой. Видел его солнечные глаза, они такие застенчивые, но и расслабленные. Ему, наверное, хорошо было вот так стоять и смотреть на море? А я помешал... Горечь какая-то стала заполнять меня, растекаться по груди, особенно по легким, словно скручивая те. Обида. На себя самого, уж точно. Не надо было смотреть на него. Так бы он не ушел. Но... разве тогда волновало бы меня все это? Снова кашель. Крошечные белоснежные цветочки, похожие на колокольчики, посыпались с губ на сухую ткань перчаток со звонким кашлем, перепачкали все руки. От металлического запаха, перемешанного со сладким цветочным, тошнило. Смеялся бы он надо мной таким немощным? Таким больным и слабым? Таким... по его же вине. Нет, нет, что это я. Он невинен, чист, как... смешно. Если эти снежные лепестки промыть, бережно высушить, то действительно можно будет сказать, что этот парень такой же. Кровь, моя собственная кровь поганит все великолепие. Он, наверняка, так нежен, так заботлив. Ландыши говорят о том же на своем заоблачном языке, но не мои. Я только порчу. Уже испортил все, что можно было. Новый день для меня равносилен теперь новой паре перчаток. Новой рубашке, которую ненароком пятнаю любовным кашлем. И бо́льшим количеством бутонов, целых стеблей, рассыпающихся по кафелю в ванной. Краснота с губ не сходит, руки не отмываются, а во рту все тот же слащавый привкус ландыша. Меня отстраняют от работы. Словно лишают восьмой жизни. Девятая останется для него. Обязана остаться. Нервы губят последние силы и оставшийся здравый смысл. Мне нужно его увидеть снова. Его лицо размывается бело-алыми пятнами, черными мазками ткани и морским бризом. Я забываю. Я не помню, как он выглядит. Я бегу будто по лабиринту. Заросли зеленых листков в груди, разрывающие полноценный контакт с воздухом, теплое чувство надежды на что-то лучшее, на встречу. Тупик. Дома такие странные, все безвкусное и серое, вокруг сплошная отрешенность. Дрожь от холода, я задыхаюсь, меня топит шум начавшегося, похоже, дождя. Ничего не понимаю. До того самого моста остаются считанные шаги, а я доползти не могу. Слабая рука тянется к перилам, другая сжимает воротник застиранной рубашки. Никого ты не увидишь больше, Чуя. Никого. Не увижу. Все напрасно. — Где же... ты? Отчего же ты мне так нужен? Глаза печет не то от слез, не то от грязи с асфальта. Наверняка, я выгляжу со стороны едва движимым черным пятном, вокруг лужи от дождя, лужи крови со звонко падающими на плитку ландышами. Омерзительное зрелище. Я пытаюсь подняться, хватаюсь случайно за чью-то оказавшуюся перед лицом руку, закрывая свободной искривленный в порыве кашля рот. — Вы не сильно ушиблись? Я могу позвонить в скорую. Вот же. Именно таким я и представлял твой голос. — ...ты, — последний глоток мокрого воздуха, отданный на удивленный выдох.

Вы не сильно ушиблись?

Я вздрагиваю и распахиваю глаза. Светло так. Я уже умер? Повернув голову набок, я вижу белоснежную макушку, лежащую на руках. Это же ты, да? Я вдруг только осознал, что имени твоего даже не знаю. В груди легкий осадок, неприятно жгущий легкие и сердце. Неужели этого было достаточно, чтобы все прошл— Будто назло этим мыслям, горло дерет шершавая зелень, падающая на подставленные к подбородку ладони. Громко получилось. Парень шевельнулся, поднял свое сонное лицо и, так по-детски протерев кулачками глаза, выпрямился. — Ох, В-вы уже проснулись. Двигайтесь меньше, я позову доктора. Влажной ладонью я хватаю его за запястье, когда он поднимается со стула, пачкаю его нежную кожу своей кровью. Порочу его. Хватка слабеет, рука онемевши падает на простынь. Его на первый взгляд хрупкое тельце слабо качается на стуле то ли от частого дыхания, то ли от громкого сердцебиения. Он так переживает. За меня? ...за себя? Что ж это я. Он меня боится. Испачканный, растрепанный и страшный такой. Я даже самого себя в отражении пугался. — Вы... Доктор сказал, что Вы больны любовью. Я молчу. Гляжу на него как-то счастливо. Не верится. Совершенно не верится, что вот он. Предо мной сидит в неловкости, дергает пальчиками свой свитер. — Кто это? Кто заставляет Вас вот так заживо умирать от этого прекрасного чувства? Я слабо смеюсь, садясь. Я сам приговорил себя к смерти путем ландышевого удушья. Сладко. Пара мелких, недоросших до полной зрелости цветков слетела с губ, покатилась сквозь пальцы вперед, почти коснувшись его коленей. Он бережно забрал душистый стебель и спрятал в кулаке. Виновато сжимая пальцами белую ткань, я судорожно облизываю губы. Не хочу, чтобы он видел меня в таком состоянии, но и не могу просить его уйти. — ...если я скажу, что это ты, что ты будешь делать? — Я? — Ты. Парень, имя которого я даже не знаю. — А... Ацуши. Меня зовут Ацуши. Послуш— — А-цу-ши, — по слогам повторяю за ним я, склоняя набок голову, — какое красивое имя. А я Чуя. Сумасшедший, что влюблен в тебя. — П-послушайте, Чуя, как я могу Вам нравиться? Я же просто— — Просто мальчишка? Ох, нет. Поверь мне, ты больше, чем все. — Вы не знаете меня. — Так... давай узнаю? Только позволь. Только разреши мне приблизиться... пожалуйста. Его губы сжимаются так, словно он вот-вот заплачет. Я понимаю. Ему нужно время, чтобы подумать, но вот только у меня этого времени нет. Если... ничего не выйдет, легкие раздерутся шершавостью листьев в ошметки через пару недель. Но если он согласится, смогу протянуть чуть больше года. Наверное, это будет самым счастливым моментом моей жизни. Ветви ландыша обрастут, сплетутся густой сетью в груди, растворятся в любви полноценной. Только если... да. Он поправляет свои слегка спутанные волосы и поднимает на меня эти чудные фиалковые глаза. — Чуя... — Да? Его руки тянутся к моему лицу, он весь поднимается, приближается ко мне. В горле комок ландышей со сбитым воздухом. Что он хочет сделать? Его нежные губы невесомо касаются моего горячего лба, пальцы переползают на шею, запутываются в волосах. — Ацуши? Неуверенно берясь своими руками за его запястья, я сгораю. Полыхаю в смущении и радости, не совсем понимая, что это все взаправду. — Думаю, Вам ясен мой ответ? Киваю, стараясь обнять его. Пожалуйста, не уходи от меня, я не переживу, если ты снова пропадешь. — Пожалуйста... — Я с Вами. До конца.