Пахнет старыми переплётами книг. Потревоженная годовая пыль заставляет то и дело прикрывать кулаком рот и громко кашлять. В центральной библиотеке города поразительно тихо. В помещении никого нет, кроме молодого библиотекаря и одного рыжего посетителя. Посетитель этот сейчас понуро сидит на полу в самом старом и забытом всеми отсеке с древними бумагами и документами. У мальчика большие мешки под красными, явно заплаканными, глазами, на нём белая рубашка, криво заправленная в тёмно-синие джинсы, а неподалёку валяется ранец, порванный в нескольких местах. У него гудит опухшая голова от тонны пересмотренной за последние дни информации, которая оказалась совершенно бесполезной. Сейчас мальчик находится в той части, куда обычно никто никогда не заходит — так говорит Бернард. Здесь множество свитков и стопок бумаг с украденными ведьминскими текстами или позаимствованными рецептами от знахарей и друидов. Всю медицинскую литературу, касающуюся болезни Озаки, Чуя уже перебрал, но не нашёл там ни ответов, ни способов лечения. Этот забытый всеми отсек является последней надеждой для молодого художника. Накахара трёт кулаками глаза и поднимается на ноги, чтобы вернуть стопку прочитанного обратно на четвертую полку стеллажа. В них не оказывается ничего дельного, кроме ведьминских рецептов от белого кашля или ветряной оспы, да и для тех нужны котлы, мёртвые мыши и грифоньи перья. Этим действительно кто-то занимается и по сей день? Внезапно его взгляд остаётся прикован к нескольким свёрнутым в трубку свиткам в углу четвёртой полки. Происходит секундная задержка перед тем, как руки сами решат потянуться в ту сторону. Почему эти бумаги лежат так далеко от остальных? Юноша медленно сортирует три свитка: один остаётся у него в руках, а двое пока откладываются обратно. Пальцы поспешно разворачивают первый, и Чуя читает, едва заметно шевеля пересохшими губами. Рукописи слегка размыты, что явно говорит об их древности. «Кто способен исполнить любое Ваше желание?» — гласит заголовок. — Любое желание? — шепчет Чуя, пробегаясь глазами по первым строкам потрёпанного свитка. «Всё, что Вам нужно, это громкая молитва о помощи и пустой перекрёсток». Накахара кривится при виде слова «молитва». Он не считает себя праведником, не верит в Бога, ангелов или демонов, в Рай или загробный мир, и уж тем более во всяких мистических тварей и монстров. Он не считает ведьм и друидов безумцами, он просто… просто не верит. Его матушка набожная и вечно заставляла ходить двух своих отпрысков в храм на окраине Маунтфорда. Чуя много раз слышал, что у каждого человека есть свой ангел-хранитель, но окончательно потерял в это веру, когда его сестра заболела. Где этот пресловутый ангел, который должен оберегать её? Он ведь хранитель, почему не уберёг от болезни? Может потому, что его не существует? Мальчик продолжает читать свиток дальше. «В ночь перед тем, как выйти на перекрёсток, Вы должны сказать следующее: Только Ты способен помочь мне добиться желаемого. Яви же себя мне. Аминь. Сумерки — это время, когда все твари из потустороннего мира выползают из тени и становятся видимыми человеческому глазу. На следующий день, в сумерках, идите на перекрёсток и произнесите те же слова, что Вы шептали ночью. После этого Вы воочию увидите того, кто будет заключать с Вами сделку». Что за чертовщина? Накахара морщится, пытаясь как можно быстрее переварить прочитанное. «Демоны-перекрёстка являются искусителями. Они беспрекословны и тверды. Они будут заговаривать Вам зубы и беседовать с Вами о чём угодно, лишь бы подольше задержать Вас на перекрёстке. Они выпивают Вашу душу незримо для Вас и от этого становятся сильнее. Не злите их! Они могут убить Вас так быстро, что Вы глазом моргнуть не успеете». Способны убить? Интересно, как же, если их не существует? Чуя усмехается, но перестаёт ёрничать, читая следующий абзац. «Обычно демоны-перекрёстка дают продавшим души десять лет, не больше. Не смейте торговаться с ними! Если они уже дали Вам определённый срок, выпросить больше времени после совершённой сделки у Вас не получится». Продавшим… душу? Рыжеволосый художник знает, что у каждого человека есть душа, которая после его смерти отправляется в Рай или Ад на усмотрение… а на чьё усмотрение? Бога? Или Дьявола? Чуя всерьёз загружается из-за странных мыслей, не моргая и смотря в одну точку на побитом досчатом полу. Он и вправду задумывается о сделке с демоном, о том, способен ли он излечить Озаки и… чем будет заниматься в отведённый ему после сделки десяток лет. Наверное, рисовать. Да, определённо, рисовать. Но Накахара не может до конца поверить в то, что в мире всё-таки существуют все эти адские твари, крылатые ангелы с Небес и прочая мистическая лабуда, которой обычно пугают непослушных детей. «Демоны-перекрёстка никогда не нарушают правила сделки, потому что после скреплённых сделок остаются в долгу перед Смертью, которой в итоге отойдёт ваша проданная душа. Как только часы пробьют полночь, ваше желание будет исполнено. Демон-перекрёстка должен исчезнуть и больше никогда перед Вами не появиться. Вызывать его до истечения срока не сулит Вам ничего хорошего». Чуя сомнительно хмыкает, воспринимая всё как какую-то сказку. Но с каждым написанным в помятом свитке словом мальчик всё больше вдумывается в это. Может… это и есть спасение?
Раздаётся звонок в дверь. Через доли мгновений она открывается, и взору голубых глаз предстаёт старшая сестра Накахары. У неё такие же рыжие волосы, сейчас забранные в высокий хвост двумя спицами, на ней домашний бледно-розовый халат с нарисованными на нём лилиями, явно сделанный мастерами своего дела — это эльфийская работа, такие на Вероне не ткут. Нежный взгляд её карих глаз осматривает брата с ног до головы и безмолвно приглашает пройти внутрь.Быстрые и тяжёлые шаги рыжеволосого подростка отскакивают эхом от больничных стен. На его худых плечах криво накинутый на них белый халат, вся его одежда замызганная и едва высохшая от вчерашнего проливного дождя, ботинки промокшие, а на бледно-синих джинсах заметны засохшие капельки грязи. Дыхание мальчика постоянно перехватывает и больно режет горло. Но это молодого художника волнует в последнюю очередь, потому что он надеется, что успел вовремя, что его сестра поправилась, как ему и обещали. Дверь в палату распахивается, и её ручка громко бьётся о стенку. — Ну как ты? — первые слова, которые срываются с сухих губ, едва младший Накахара переступает порог помещения. Ему в голубые глаза тотчас бросается растрёпанная Озаки в больничной сорочке. Она стоит на ногах, чем не могла похвастаться последние несколько месяцев, в паре шагов от своей койки. У неё перепуганный, но счастливый взгляд. До того как Чуя влетел в палату, девушка смотрела на своего лечащего врача Мори, стоящего у стены и не менее озадаченного от происходящего. Рядом с Огаем трясётся схватившаяся за сердце полненькая медсестра, а вдалеке на двух заправленных кроватях напряжённо сидят две старухи, уже о чём-то переговариваясь и поглядывая на рыжеволосую девушку. Карие глаза старшей Накахары сиюминутно перебегают с Огая на влетевшего внутрь помещения мальчика, и со стороны девушки мгновенно раздаётся радостный выдох. В палате застывает воздух. Внутри у Чуи бешено колотится сердце, и ему кажется, что эти глухие удары слышат в этой палате абсолютно все. Его плечи судорожно дрожат при каждом вдохе, потому что спокойное дыхание пока ещё отказывается возвращаться к нему. Он смотрит на свою сестру, стоящую перед ним, её лицо заливает улыбка, её глаза просто светятся от радости и счастья, и мальчик, не понимая того, сам начинает улыбаться. К нему не успевает прийти осознание того, что всё, что с ним приключилось за последние сутки, оказалось реальностью. Всё, написанное на тех старых свитках, — правда, и от одной мысли об этом по коже пробегаются мурашки, вызывая необъяснимый и слепой страх. Это значит, что… Чую внезапно сгребают в охапку и крепко обнимают. — Спасибо, доктор Мори, спасибо! — искренне тараторит Озаки, сияя от благодарности к своему лечащему врачу, и чмокает глупо моргающего брата в макушку. — Да, собственно, не за что… — ошарашенно бормочет стоящий у стены Огай, недоуменно почёсывая затылок. Медсестра, с огромными от развернувшейся картины глазами, начинает громко плакать и благодарить Господа за то, что исцелил эту девушку. Когда до мальчика доносятся её слова, он мрачнеет, опуская тяжёлые веки, и думает о том, что, видимо, не один Бог всесилен в этом мире, о чём сейчас без умолку толдычут сидящие позади всех старухи. — Почему у тебя глаза красные, дорогой? — невзначай интересуется Озаки, слегка отстраняя от себя брата. — Ты плакал? — Что? — хмурится Чуя, моментально убегая от мрачных мыслей, и мотает головой, сиюминутно давая ответ. — Нет-нет, всё хорошо… Теперь хорошо. Всё в действительности было так. Его просьба выполнена. Его сестра исцелилась. Чёрт возьми, она правда исцелилась, и теперь она сможет сыграть долгожданную свадьбу, устроиться, наконец, на любимую работу и быть… счастлива. В мальчишечьей голове ненароком всплывает последняя строка из помятого свитка. «Не существует способов, разрушающих заключённую сделку с демоном-перекрёстка».
— Я принесу перекусить, проходи в гостиную. Накахара мягко кивает ушедшей в кухню сестре, разуваясь и минуя длинный коридор, стены которого увешаны небольшими картинами со всевозможными пейзажами: от сияющих пещер Боло до пустынных равнин Узалы. Художник помнит их все до мельчайших подробностей, потому что когда-то очень долго стоял перед ними и вглядывался в каждую. В маленькой кухне много горшков с изумительно яркими цветами, привезённых с Элоны, а в просторной гостиной множество полок с заморскими сувенирами, которые уже явно не счесть. Повыше стоят громадные статуэтки животных с Умкаса, — все они сделаны на заказ и явно мастерами своего дела. На нижних полках лежат камни и минералы разных форм и размеров с Тэкрона, отобранные только для капитана корабля и по совместительству мужа Озаки. На стене, позади широкого дивана, висит громадное полотно с изображением величественного и уникального белого тигра, исчезнувшего в природе много лет назад. Из самой дальней комнаты раздаётся детский радостный вопль, и Чуя из гостиной видит, как ещё пребывающая на кухне Озаки улыбается себе под нос, параллельно разрезая свежеприготовленный вишнёвый пирог. Каждый раз, когда рыжеволосый видит свою сестру счастливой, в нём самом вспыхивает небольшая искра, которая после разливается внутри приятным теплом и вызывает на губах улыбку. О содеянном почти пять лет назад Накахара ей не рассказывал, хотя считал свой чёрный поступок целым подвигом. Ему слова благодарности за спасение её жизни были не нужны, для Чуи главным было лишь то, что Озаки счастлива в браке с любимым человеком и сейчас растит маленького и послушного помощника, который радует её каждый день. Накахара знает, что никогда не расскажет сестре о совершённой сделке. Он пока даже не представляет, как уйдёт из её жизни, и что скажет перед уходом. А скажет ли вообще? Как себя будет чувствовать сама Озаки, если вдруг узнает правду; как отреагирует на его исчезновения их пожилая матушка? Художник ещё не думал, где искать ответы на вышеперечисленные вопросы, а задумываться, похоже, уже стоило бы. Его раздумья прерывает ещё один громкий крик чада старшей сестры. Маленький Аллен влетает в гостиную, сверкая своими зелёными глазами и размахивая альбомными листами в обеих руках, словно крыльями. Он наворачивает круг по всей гостиной, прежде чем плюхнуться на диван рядом с дядей. На Аллене короткие бордовые шорты, серая, хотя скорее грязная, футболка и короткие гольфы с жёлтыми полосками. — Привет, малыш, — тяжело выдыхает Накахара. — Как твои дела? Очень сложно быстро переключиться с мрачных мыслей, но неподдельная радость на мордашке племянника, кажется, заставляет губы Накахары сами собой расползтись в улыбке, а руку потянуться и потрепать того по коротким белым волосам. Аллену четыре. Он покладистый, отзывчивый и очень впечатлительный, впрочем, как и все дети его возраста. Ему нравится рисовать животных, читать истории островов мира и постоянно расспрашивать взрослых о том, что будет, если он тайком проберётся на корабль отца и отчалит из порта Вероны вместе с ним. За последнее Аллен обычно получает оплеуху от матери. — Замечательно! — выкрикивает его белокурый племянник и начинает тараторить. — Смотри, что я папе нарисовал. Когда он вернётся, я подарю их ему. Мальчик шустро передаёт дяде в руки несколько своих рисунков, большую часть которых художник кладёт себе на колени. Чуя наигранно интересуется какие краски тот использовал, чтобы воссоздать такие шедевры, от чего Аллен громко смеётся и рассказывает о карандашах, которые привёз ему отец, кажется, с Тэкрона. В гостиную входит Озаки, переключая внимание их обоих на себя. Она аккуратно отодвигает рисунки, отложенные на стеклянный столик перед диваном, и ставит рядом с ними тарелку с кусочками пирога, после девушка возвращается в кухню и приносит кружки с чаем брату и себе. Озаки просит сына не доставать дядю, пока они будут разговаривать, на что Аллен естественно дуется, но молча приносит карандаши и продолжает что-то рисовать уже лёжа на полу. Озаки и Чуя болтают обо всём, что только взбредёт им в головы. Рыжеволосый считает, что наконец-то отвлёкся от всех назойливых мыслей, посетивших его минутами ранее, и полностью уходит в диалог со своей сестрой. Накахара что-то расслабленно отвечает, допивая её зелёный чай, как вдруг голубые глаза намертво приковываются к самому последнему рисунку в лежащей стопке на столике. На видном кусочка листа торчит чья-то чёрная лапа, и именно это сейчас не позволяет художнику успокоиться. — Аллен, дорогой, а кто это у тебя тут? — интересуется Чуя, протягивая руку вперёд и начиная вытягивать тот самый заинтересовавший его рисунок. И чем больше тот становится виден взгляду, тем сильнее юноша напрягается. На рисунке изображён большой чёрный пёс с торчащей клочьями шерстью и горящими красными глазами. У пса приоткрыт рот, из которого течёт слюна и в котором виднеются белые острые клыки. Мальчик шустро поднимается с пола, но тут же машет на свой рисунок рукой. — Это я такого пса недавно видел! В переулке. Он хотел поиграть с каким-то дядей, гавкал на него, но дяде, почему-то, играть с ним не хотелось. У Накахары по рукам расползаются мурашки. Услышав последние слова сына, Озаки по-доброму усмехается, а Чую бросает в ещё большую дрожь. Он сглатывает застрявший в горле комок, а голову туманом окутывают нехорошие мысли, пробудившиеся в ней из-за тёмных воспоминаний о прошлом.— Что читаешь? Рыжий юноша вздрагивает, когда из-за стеллажа высовывается знакомая физиономия некогда близкого товарища. Маленькие ладошки случайно захлопывают старые записи и посильнее сжимают их с двух сторон так, что слышится их сильный шелест. — Да так, ерунду какую-то. Просто нашёл, интересно стало, вот и решил глянуть, — гулко тараторит Чуя, бегая растерянными глазами по пыльным полкам с рваным и потрёпанным пергаментом. Бернард просто пожимает плечами в ответ. — А, ну ладно. Если понадоблюсь, то я на обеде. После сказанного Аго скрывается среди стеллажей, а Накахара сразу выдыхает спокойно, прикрывая веки, и откидывает ноющую голову, касаясь своим затылком деревянной полки позади. Снаружи идёт лёгкий снег, а на улицах творится неразбериха и суета в преддверии Нового года. Юноша сидит на грязном полу библиотеки, ни капельки не заботясь о своих старых джинсах, хорошо сохранившихся ещё со школы. На нём такой же старый серый свитер и неаккуратно завязанный на шее бледно-красный платок. Накахара перелистывает ещё какие-то свитки, которые он тоже нашёл в этом древнейшем отсеке. Даже почерк на этих листах похож на тот, каким исписан был контракт о продаже. Сейчас Чуя читает о бессмертных тварях, населяющих этот мир. Перед ним демоны и призраки, испокон веков живущие на этой земле, прячущиеся в тенях и редко-редко выходящие на свет, но Накахару это ничуть не пугает. Он всегда был новатором, искал что-то новое и необычное, старался претворять все свои идеи в жизнь, передавая это через кисть в руке на холст. Но к таким мистическим вещам Чуя всё ещё относится скорее равнодушно, чем воодушевлённо. Перед голубыми глазами заголовок последнего из трёх свитков: «Адские гончие и как их увидеть». На и без того небольшом листке написано мало, но зато, по-видимому, самое главное. «Адские гончие являются приспешниками самого Дьявола. Они служат ему и слушаются только его. Окрас их шерсти схож со смолой. Они никогда не убивают без причины. Видеть их могут только дети и обречённые на смерть люди. Они приходят только за тем, чтобы выполнить контракт и утащить проданную душу с собой в Ад. Такой конец ждёт всех, продавших душу». Чуя закусывает губу, испуганно слушая, как сердце сильнее бьёт по вискам, а кончики пальцев начинают покалывать от волнения. «Такой конец ждёт всех, продавших душу», — отдаётся эхом в черепной коробке. На втором свитке Накахара видит рисунок этого пса. Взгляд сразу замечает двое красных и пустых глаз-точек, выделяющихся ярче всего остального. У этого потустороннего зверя горбатая спина и обрубок-хвост. Шерсть его, судя по дрожащей нарисованной линии, либо густая, либо косматая. Рыжий обречённо пялится перед собой, прекрасно понимая, на что решился месяцами ранее. Он представлял схожий исход вереницы этих ужасных событий, но чтобы так — быть притащенным в Ад какой-то мистической собакой… Вот это да. Раньше Накахара не верил во всё это. Многие обзывали его атеистом, именно обзывали, потому что неподалёку от их школы стоял храм, и по воскресеньям туда ходили жители Маунтфорда, и один Чуя относился к этому не так, как все, то бишь, равнодушно. Ну, а теперь он просто качает головой и не может смириться с тем, что всё это правда. К нему спонтанно приходит осознание, что все его прошлые представления о мире, на самом деле, абсолютная чушь; что все кошмарные сказки, рассказанные родителями на ночь, реальны, и что можно зажить как пожелаешь в обмен на самое сокровенное, что у тебя есть, — твою душу. От волнения Чуя сжимает руки в кулаки, сминая найденные бумаги в комок. Ему впервые становится страшно. Слышится шуршание, и смятые листки выбрасываются на пол. Не осознаваемая апатия теперь окутывает мальчика полностью. Хочется просто свернуться в комок, как эти выброшенные листья пергамента, и провалиться в безликую пустоту раньше данного ему срока. Накахара заранее признаёт, что проиграл. Он сходу решает, что у него никого и ничего больше не осталось после заключённый сделки. Он никогда не грустил и не унывал так, как это происходит в данный момент. Его жизнь так спонтанно перевернулась, что даже не удалось перевести дыхание. Многие его видения бытия изменились так резко, что устоять на ногах, как бы мальчик не старался, у него не получилось. Его написанные картины впервые в жизни приобрели мрачный и туманный оттенок — такой, который распугал уже нескольких заказчиков. Прескверно, но от внутреннего беспокойства у Чуи и мыслей не возникло об его выздоровевшей сестрице и вроде как успешно начавшейся карьере художника. Рот Накахары стал замком, ключ которого успешно затерялся во мрачном лабиринте его проданной души. Стало не с кем чем-то делиться, пропало прежнее желание поддерживать с кем-то долгую беседу, дабы заполнить своё свободное время. Его интересы и привычки бесповоротно изменились, хоть он и старался не подавать никому виду и заниматься тем, что делал раньше. Жизнь Чуи поделилась на «до» и «после», а с его лица упали очки, которые прежде отбрасывали тень и незримо искажали перед ним страшную, но настоящую колыбель бытия. Он по-другому стал смотреть на людей, в первую очередь думая, сам ли этот человек добился таких высот или прибегнул к чужой помощи. Накахара никогда не планировал своё будущее всерьёз, но после той ночи оно сформировалось за него. Совсем недавно он не знал, чем будет заниматься в ближайшие пять лет, а теперь совершенно точно уверен в своём ответе на этот вопрос — рисовать. Слышится громкий и уверенный хмык. Накахара решительно поднимается с пола, небрежно отряхивая джинсы, и осматривает заброшенный отсек библиотеки. Кажется, время взять себя в руки. Жизнь ведь одна, второго шанса ему никто не даст, а, значит, пора действовать. Настала пора возвращаться домой, ставить перед собой холст, брать в руки кисть и… Рыжеволосый делает глубокий вдох и прикрывает веки, стараясь настроиться. — И когда Он придёт… под немыми парусами, — горячо шепчет Чуя, смотря ровно перед собой. — Тогда вихрь перевернёт… три девятки кверху ногами. Накахара тут же хмурится, касаясь пальцами своего лба, и не понимает, почему сказал это вслух. Он взглядом ищет на полу хоть один чистый пергамент, чтобы записать сказанное, и одновременно пытается понять, о чём вообще говорил. Чёрт. Он сказал это шёпотом, словно прочитал молитву, и теперь все попытки вспомнить, что говорилось в четверостишье, тщетны. Но когда Чуя застывает на месте, чтобы осознать, что же всё-таки это было, в тёмном библиотечном углу ярко мерцают изумрудные кошачьи глаза.
— Чуя, родной, всё в порядке? Довольно обеспокоенный голос Озаки приводит её брата в чувство. Художник часто моргает, отвлекаясь от детского рисунка, и переводит расфокусированный взгляд на свою сестру. Он глубоко дышит, словно секундами ранее вынырнул из воды, и ощущает какое-то невообразимое чувство злости, прокатившееся по всему его телу. — Что? — Ты весь побледнел, что случилось? — Озаки взволнованно пытается заглянуть брату в глаза, но тот проворно отворачивается от неё и поднимает голову к настенным часам. Те показывают уже начало шестого. — Я… — младший Накахара внимательно оглядывает маленького Аллена, сидящего на полу рядом с ними, вынужденно улыбается ему и, наконец, переводит свой взгляд к сестре. — Извини, но мне нужно домой. Я забыл про заказ, надо бы доделать, а то он давно уже пылится. — А… Ты об этом, — задумчиво опускает плечи девушка, собираясь подняться с дивана. — Тогда спасибо, что навестил нас. — Не за что, — эти слова, сорвавшиеся с губ Чуи почти моментально, явно сказаны с каким-то… сожалением. Накахара, проходя через арку, ведущую в коридор, с досадой наблюдает, как сестра встаёт, как собирает раскиданные сыном салфетки на поднос, а после неспешно, но понуро проходит в кухню. Она совершенно точно обиделась, и художнику совсем расхотелось даже заикаться про что-то потустороннее. Особенно, когда оно было настолько близко к её сыну. По дороге домой Чуя размышляет о том, способен ли он как-то повлиять на происходящее и рассказать сестре о настоящей причине её исцеления. Он помнит, что детям позволено видеть адских гончих, но позволено ли свыше этим псам нападать, если они становятся замеченными кем-то? Художник считает ответ отрицательным, но слепое волнение всё равно не пропадает. Аллену никто не поверит, как бы он этим не забивал матери голову, а вот давняя история его отца, в которой фигурировало морское чудовище, заставляло рыжего слегка насторожиться. Дети в таком возрасте верят всему, это естественно, а вот Озаки в чём-либо убедить намного труднее. В том то и была проблема рассказа Накахары — его упрямая сестра тот ещё скептик, и заставить её поверить в тех же ангелов и демонов, ему навряд ли удастся. В раздумьях петляя между домами своей улицы, художник не замечает, как дневное безоблачное небо начинают затягивать вечерние тучи. Погода несильно меняется. Дует прохладный ветер, а люди на улицах значительно убавляются. Чуя порядком погружается в неспокойные мысли, да так, что даже не замечает рядом со своей оградой обеспокоенно мнущуюся и до боли знакомую фигуру. Внезапно для себя художник замедляет шаг. Он хмурится, слушая отдалённые раскаты грома. Юноша сразу узнаёт стоящего перед ним человека по его скованным движениям. На том болотного цвета рубашка, чёрные джинсы и такого же цвета ветровка. Бернард что-то лихорадочно бормочет и не убирает ото рта кулак, в котором держит свои же очки. Он поворачивается то влево, то вправо, но никак не решается ступить в одну из сторон. Что ещё за чёрт?.. Как только Накахара подходит к Аго, тот неуверенно поворачивается к подошедшему. — Чуя! Я ждал тебя, я… Я хотел извиниться. — Что? — недоуменно произносит Накахара, останавливаясь в шаге от него. — За что извиниться? — Помнишь, я тогда в школе… не помог тебе с теми отморозками? Ты отбивался от них один, а я просто стоял в стороне и… и ничего не делал. Я… Я тогда испугался, я… Чуя, прости, я знаю, что плохо поступил. — Что?.. — у рыжего округляются глаза от изумления, но он не позволяет эмоциям выползти наружу. — Эй, Берни, успокойся, всё хорошо, всё нормально, — Чуя непроизвольно кладёт руку тому на плечо, пытаясь поддержать, дабы им обоим стало легче. — Скажи, ты с чего вдруг вспомнил это? Библиотекарь дрожащими руками надевает очки и, рвано выдохнув, поднимает голову к художнику, опускающего руку с его плеча. Удивлённые карие глаза встречаются с испуганными голубыми. — Я не помнил этого до сегодняшнего дня. У Накахары перехватывает дыхание, а губы немеют. То есть как… до сегодняшнего? А что сегодня за день такой, что Бернард решил об этом вспомнить? Художник медлит, недоверчиво оглядывая обеспокоенного библиотекаря перед собой. — Чуя, почему я вспомнил это? Мы разве раньше общались? Накахара молчит, бегая округлёнными глазами по тёмному асфальту. Сидевшая в нём до селе злость после увиденного рисунка сменяется на неосознанную панику и недоумение. Чуя чувствует, как его эмоции в этот момент достигают своего апогея, и на тело внезапно находит смертельная усталость. Юноша жаждет разобраться с проблемой своего некогда друга, но сейчас он совершенно не настроен этим заниматься, хотя обещает себе, что обязательно спросит об этом у кое-кого. — Бернард, лучше возвращайся домой, — в итоге это единственное, что способен сказать ему Чуя. — Так будет лучше. — Но… — Пожалуйста, — как можно твёрже проговаривает он, пытаясь заглянуть собеседнику глаза. — Я разберусь с этим. — Что? С чем разберёшься? Накахара, подавленный произошедшим, не дожидается чужого ответа и обходит Бернарда сбоку. Он оставляет товарища стоять в полном замешательстве и заходит к себе на участок. Чуя больше ничего не говорит и не оборачивается. Вечер Накахары проходит в нетипичном для него напряжении. Художник допивает свой кофе, сидя на кухне, и постоянно смотрит на настенные часы, стрелки которых стоят уже давно. Юноша нервно постукивает пальцами по поверхности стола и после каждого глотка из кружки тяжело вздыхает. Его не на шутку злит тот факт, что адские псы свободно разгуливают по городу в дневное время суток, а дети, вроде Аллена, спокойно на них глазеют, а потом ещё и изображают их на своих рисунках. Хочется высказать всё, что рыжий думает об этих адских гончих их хозяину. Накахара злится и слегка взволнован. Он закатывает глаза от тупости пришедшей ему в голову идеи и трёт пальцами правой руки свой лоб. Ему хочется покурить и лечь в постель, отдохнуть и что-нибудь почитать на ночь, но мысли о хозяине адских псов не отпускают его. Чуя оборачивается через плечо и осматривает свою тускло освещённую кухню. Кот так и не вернулся домой. Тц. Художник задумчиво хмыкает и, подрываясь с места, резко срывает куртку с вешалки в прихожей.***
Чуя не любит это место. Каждый поворот, каждый камень и куст на его пути вызывают по телу мурашки и возвращают рыжеволосого художника в прошлое, которое может только огорчать и заставлять продолжать снова и снова задумываться о содеянном. Впереди виднеется полуразрушенный старый амбар. Вокруг темно, потому что луну то и дело закрывают бегущие по ночному небу тучи. Слышится громкий шелест крон тонких деревьев. Воздух неприятный и холодный, он колет кожу и постоянно ерошит лежащий на левом плече рыжий хвост. В руках художника телефон, с включённым в нём не сильно ярким фонариком, освещающим путь. Ноги останавливаются ровно на пересечении четырёх грунтовых дорог. Накахара жмурится и стискивает зубы на несколько секунд, а после выдыхает и тихо шепчет: — Люцифер? Ветер на секунду перестаёт существовать, а листва деревьев шелестеть. Чуя приоткрывает глаза и сразу замечает высокую фигуру чёрного человека перед собой. Художник напряжённо выдыхает воздух и тут же втягивает его носом. Никто пока не произносит ни звука; их обоих сковывает могильная тишина и это заставляет мурашки взобраться по спине. — Почему ты не возвращаешься? — первым подаёт тихий голос Накахара. Он решает не медлить и спрашивает в лоб. Юноша чувствует лёгкий страх и невесомое наваждение, но старается отогнать их прочь. Хотя с ним всегда было так. Что-то необъяснимое и неведомое, что-то очень смутное, но отчего-то родное и близкое, кружится между ними двумя с момента их встречи, что некогда состоялась здесь, на этом перекрёстке. — Соскучился? — карий глаз напротив иронично блестит. — Вовсе нет, — хмыкает Чуя, скрещивая руки на груди. В один миг он вдруг начинает сомневаться в сказанном собой же. Слышится смешок с чужой стороны. — Я сейчас слишком занят, чтобы наблюдать за тобой, — голос напротив бесцветный и холодной, впрочем, как и обычно. — Занят? Ты ведь никогда не бываешь занят, — удивляется Накахара, смотря на собеседника снизу вверх. В темноте видны только слабые очертания чёрной фигуры и ярко блестящий узкий глаз. — Бываю, представь себе. Ты что-то хотел? У меня слишком много работы. Чуя тотчас раздражается, но продолжает мяться на месте, почему-то сразу не решаясь спросить про пса, которого видел его племянник. Ответят ли ему? — А почему… почему твои подопечные спокойно разгуливают по улицам столицы? — наконец спрашивает рыжеволосый художник. Чёрный человек выдерживает короткую паузу, а потом вновь усмехается: — Скоро сам у них спросишь. — Чт- — Ещё вопросы? — перебивает юношу его тёмный собеседник. Чуя натянуто выдыхает, бегая глазами по пейзажу вокруг. Да, у него множество вопросов к загадочной и мистической личности, стоящей сейчас перед ним. Пальцы рук дрожат от волнения, а правая рука крепче стискивает телефон, фонарик в котором перестал работать с момента начала их диалога. — Почему к Бернарду возвращается память? Ты ведь обещал, что он ничего не вспомнит. Сердце невольно пропускает удар, когда его обладатель озвучивает столь терзающий его вопрос. Рыжий надеется услышать внятный ответ с чужой стороны, потому что волнуется прежде всего не за себя, а за своего старого товарища. Тучи внезапно расступаются, позволяя царице ночи пролить себя на неспокойную землю. — Часики ведь тикают, — карий глаз насмешливо отливает светом луны. — О чём ты? — морщится Накахара, трактуя произнесённое, как неудачную шутку. — Когда ты уйдёшь, он всё равно всё вспомнит. Чуя понуро опускает голову. Сердце непроизвольно замирает в груди; вдох резко сменяется выдохом. Услышанный ответ заставляет какой-то необъяснимый буйный вихрь подняться со дна и начать бушевать внутри ярким пламенем. Мысль о том, что совершённый пять лет назад поступок был сделан зря, в очередной раз давит на виски. Веки прикрываются сами собой, а голос звучит тихо и с некой долей печали: — Вот, значит, как… — До встречи, Чуя. Очень скоро раздаётся щелчок пальцами, и чёрный человек исчезает с перекрёстка. Вновь возвращается неугомонный ветер и шелест крон деревьев. От услышанной информации эмоции сами собой рвутся наружу. Незримая струна внутри лопается с треском. Накахара не выдерживает, стискивая зубы. — Люцифер! Вместе с его криком небо разрезает ослепительная вспышка молнии, и на землю, словно суля что-то недоброе, градом обрушивается проливной, ледяной дождь.