***
Вошли. Старая мрачная аудитория, белые стены, точнее, уже серые, засаленные. Повсюду висели академические рисунки, на подоконниках была навалена разная посуда, под раковиной валялся пластмассовый карминовый помидор. Один из тысячи муляжей для натюрмортов. Человек семь с одной стороны, столько же с другой. Старика, сидевшего в глуби, уже все заняли, раскинув на стульях внушительных размеров пакеты с художественными приспособлениями. Известный натурщик, фактурный. На кресле ближе к двери - Маркус. Молодой, рисовать людей без морщин сложнее. Пиздец. Саймон расположился на свободном месте. Ракурс: не анфас и не три четверти, что-то между. Но изгиб ресниц своего натурщика он видел. Приёмная комиссия проставила печать на листах. Почти ничего не сказали кроме: - Голова с натуры. А дальше сами. Свет софита был направлен на Маркуса, на его колени. В глазницах, наполовину попадающих под лучи, прозрачневели зелёные камушки. Бликующие веки казались чуть влажными. Тёмненький сидел на старом, ободранном, таком, очевидно-охуеть, неудобном, кресле. Никто вокруг будто и не обращал внимания на эту красоту: все лишь доставали заранее заточенные карандаши, стёрки, ножи, намечали расположение головы. А блондин сидел, запустив руку в волосы, нащупывая слегка пожирневшие корни, и не мог отвести взгляд от расслабленного лица Маркуса, смотрящего в сторону затемнённых шторами окон. Между бровями и глазами было довольно большое расстояние. У блондина хорошее зрение: он видел даже веснушки на носу. Маркус иногда чуть поворачивал голову на Саймона для несколькосекундной разминки, тогда тот опускал взгляд на работу. Сидевшая рядом девушка нарисовала какую-то годзиллу. По-другому не назовёшь. Слишком исказила лицо. А у него получилось. Саймон так считал. Хотя поначалу хмурился, сам того не замечая, часто стирал, долго пытался ухватить черты. Он-то был мастером срисовок. Да, не академически, но мышцы скул построил. Уходя, вежливо попрощался с соседкой, хотел было как-то поблагодарить натурщика, но стеснительность взяла верх. Маркус даже не обернулся.***
Он поступил. Большая группа - десять человек. Постепенно вливался в университетскую жизнь. Стал больше материться, даже сам не заметил. Сначала вообще не понимал этих интеллектуальных дискуссий творческих людей. Может, псевдоинтеллектуальных, кому как. Он-то мало чего знал. Мало смотрел. И все эти исторические шуточки, обсуждения политики, всяких научных открытий. Потом вникся. Одногруппники включали на рисунке и живописи музыку, пели, фоткались так часто, что уже было похер, если его лицо вдруг всплывёт после в интернете. Первый год - только гипсовые головы, поначалу вообще - каркасные фигуры. Иногда проскальзывали словечки, что вот, мол, есть там один зеленоглазый натурщик. Полутрюфель, полушоколадка. Модник такой, ах. Саймон после экзамена ещё долго вспоминал, как Маркус во время перерыва вставал, разминался, делал очевидно здорово знакомые, отточенные упражнения. Потом чуть проходился по коридору в чёрных джинсах, останавливался у окна, засовывал одну руку с каким-то забавным браслетом в задний правый карман, пытался, было, засунуть вторую в левый, только жопа, видимо, слишком упругая. Не получилось. Но его это, явное дело, не расстроило. Саймон искал натурщика в социальных сетях. Ни хера. Ну, и хорошо. А то бы захуярился ненормальным сталкером. Студент был не из тех, кто рисовал для себя, просто так, или ходил в универ дополнительно: рисовать кувшинчики и чайники. Давно перегорел. Кроме того, нагрузка тут явилась и так охуительной, но иногда, когда он покидал знакомые коридоры, казалось, возможно, во вторую смену он увидел бы здесь кого-то... Может даже - зеленоглазого натурщика. Универ-то был жалким. Одни и те же лица. Раз, два и обчёлся. А фразы на дверях «Обнажённая натура!» вызывали смутное волнение.***
Февраль. Падал снег и смешивался с грязью. Саймон промочил ноги. Папку с планшетом тоже. Шёл по коридору с недовольной рожей, а впереди была приоткрыта дверь. Его пары в текущем семестре затрагивали иногда и вторую смену. Зыркнул в кабинет, проходя мимо, встретился взглядом с Маркусом, медленно, лишь одними глазами, повернувшегося на него. С этого момента Саймон стал ждать следующего года. А может, и сразу третьего курса, чтобы с обнажёнкой. Но себе, конечно, не признавался. Часто любопытно подсматривал в двери. Но никого не встречал. Только если случайно. То увидит его бронзо-коричневую руку в щели или пройдёт в коридоре мимо Маркуса, опустив голову. Натурщик, кстати, оказался заметно выше Саймона. А они были разными. Слишком. Первокурсник ещё этого не знал. Маркус тренировался. Любил и ненавидел спорт. Он существовал для него не только в тренажёрке, а повсюду и вокруг. Занимался до тёмно-розового лица, так что глаза оттенялись сумасшедшим блеском. До твёрдых мозолей на пятках и ладонях. До сухой потемневшей кожи на спине, где виднелись очертания позвоночника, и на предплечьях возле локтей, особенно от боковых планок. До стёртых шелушащихся косточек таза из-за жёсткой прокачки задницы на полу. А заниматься надо, чтобы голова была мокрее, чем после душа – такова цель каждой тренировки. И этот удушающий запах дезодоранта, от которого болела башка. Бег на самой большой скорости и громкости в наушниках, бокс, кикбоксинг. Никакого сахара. Только горький шоколад. Только правильное питание. Белки, жиры, углеводы. Глаза щипали, если вдруг пот случайно попадал, а по вискам - тёплые солёные капли. Одежда в белых разводах. Куча грязной одежды. Ни одного пропущенного дня тренировок уже полгода. Пару раз морковно-алая под тёплым освещением полоска сползала по подбородку после спарринга. Отжимания строго носом до пола. Растяжка на шпагат. Продольный, поперечный. Ранний выход на улицу. Настолько, что только голуби летали над стадионом, а какие-то куряги с утренней сигаретой на завтрак сонно смотрели с балконов на него, сумасшедшего со скакалкой. Суровая чистка зубов два раза в день по пять минут. Зубная нить, конечно. Кроме того, он следил за музыкой. Настоящий меломан. Бег - то под модную попсу, то под жёсткий немецкий рок. Обожал клипы, видео-нарезки, вайны. Ходил на редкие митинги, был в курсе всех политических событий. Саймон и не бегал больше километра ни разу. Не знал, что такое потеть после тренировки, смотреть на закапанный под собой пол. Когда вставал с кровати, у него кружилась голова. Да, уже ощущал, как стареет. Или шёл по тихому коридору ночью, стараясь не шуметь, но всё равно скрипя пальцами. Смотрел много фильмов, часто проводил время с семьёй. Любил готовить. Выпечку, пиццы. Были периоды, когда он рисовал сутками напролёт, одержимый созданием какой-то истории. Вставал посреди ночи, записывал детали, характеры своих героев. Никакого режима. Много сластей, мало нормальной жратвы. Булки, сдобные, белые, с сахарком и маргарином. Он даже голод перестал ощущать при таком-то нерегулярном питании или путал его с чем другим. Любил молочный шоколад. А лучше - белый: чтоб прям во рту ощущение масла и сахара. И да, музыка строго отбиралась: никаких смешных голосов или современных выкриков посреди песни с повторяющимися мотивами. Мало веселья, так скажем. Наушники снаружи не слышны: от громких ритмов – болит голова.***
Хэнк был деканом и по совместительству их преподавателем рисунка и живописи. Человек занятой. Редко входил к первокурсникам в кабинет, а если и заглядывал, то Саймону либо ничего не говорил, либо обвинял его в срисовывании. Шутил в своём стиле. Хлопал Коннора, творившего конструктивно, по плечу и ставил парня всем в пример. На живописи Саймон мазал мазню. Мешал акварель с грязью, используя много тёмных красок и чёрного. Но за это его не ругали: преподавателям на просмотрах работ в конце семестров нравилось. Так и пролетел первый год.