Я напишу твой портрет, Маркус.

Лето закончилось. Бабушка задорно читала вслух из интернета: "Россия - удивительная страна: дороги есть, асфальта нет". Закрыл дверь. Разноцветные комочки котов лежали под многоэтажкой, когда Саймон шёл в универ с тяжеленным планшетом в пакете. Он даже уже научился его таскать: оборачивал мягкими пластиковыми ручками кисть, тогда ноша не волочилась у самой земли. Тени от приклеенных букв на окнах в маршрутке падали на руку. Ко второй паре. И теперь Маркус сидел перед ним вновь. Портрет. Рисунок. Руки студента тряслись: ему казалось, каждый тут знает, сколькими именно сталкер-лазейками он пытался найти натурщика в интернете. В этот раз твёрдый карандаш дрожал, касаясь листа, но только в этот раз. Потом Саймон привык. Мулат упёрся локтями в колени: все джинсы в дырках. Штанины короткие, почти наполовину торчали икры. Высокие голубо-розовые носки с пиксельным аполлоном. Фэшн-кроссовки, посеребрённая подошва пестрила, рябила по аудитории. Кое-где вены на руках, на правой побольше. Маркус втягивал щёки от безделья, когда второкурсник вошёл и тихо поздоровался с одногруппниками. Быстренько взял мольберт и закрылся за ним. Но отставить его придётся. И вот он отставил. Иначе, как по-другому рисовать? Маркус быстро взглянул на него. Студент снова опустил глаза - снова закрылся мольбертом. Так и играли в кошки-мышки. Всегда. Саймон только начал раскрываться в своей группе, и вот теперь точно все заметят, что с ним что-то пошло не так. А одногруппники и так с какого-то хрена молчали, может, из-за того, что долго не виделись во время летних каникул, может, из-за того, что рисуют портрет с натуры в первый раз за столь длинный период, может, стеснялись Маркуса. Он ведь был таким... Таким мужчиной. У всех парней тут маленькие тинейджерские плечики, немного сил: сидят ведь весь день у мольберта, да и всё. Вошёл Хэнк. Объяснил, рассказал, даже познакомил. Потом скрылся. Рисовали в тишине. Спустя время Андерсон заглянул снова. Постоял пять минут над Саймоном, подумал, потом приблизился к Маркусу. Подозвал блондина: - Подойди-ка сюда. Саймон сидел, будто не понимал, что обращаются к нему. - Иди сюда давай. Делать нечего. Встал. - Вот, ты должен видеть форму. Смотри, - он показал на загорелый лоб натурщика. - Давай ближе. Не мылить мыло своё, а разбирать. Видишь мышцы? – направляющийся к преподавателю Саймон задел мольберт Коннора, чуть не чебурахнулся, потом подошёл вплотную к натурщику. Посмотрел чуть сверху. Тот медленно моргал. Взгляд студента непроизвольно упал на розовые губы, только что закусанные и смоченные слюной. На лбу небольшие морщины, у Саймона ещё таких нет. Где-то на фоне раздавалось: - Ты не рисуешь, а срисовываешь. Вот подойди к работе Коннора...

***

Конец пары. Когда Саймон уже на улице надевал лёгкий пиджак, его догнал Маркус и сказал так по-простецки: - У него всё равно хуйня какая-то. На меня не похоже. И тоже накидывая на ходу куртку, обогнал и пошёл развязно и быстро спереди. А Саймон смущенно отводил глаза от его накаченной круглой задницы.

***

Живопись. Портрет. - Хорошая акварель, уловил настроение. Вот тут лессирни, - говорил Саймону Хэнк. Через несколько минут снова к нему же: - Цвет глаз уловил. Маркус слегка повернулся и глянул на блондина.

***

Так и проходили пары. Девочки и мальчики уже привыкли к натурщику-мулату. Поначалу как-то замолкали с ним. Потом в силу начали вступать пошлые шуточки, а дальше и вообще… как раньше. Говорили обо всём на свете. О геях, о насилии - очень может быть. Но ещё чаще обсуждали преподавателей, пары, домашние задания. Как чокнутые, помешанные художники. А они ими и были. И вот очередной темой явились фетиши. Маркус стоял: длинные рельефные ноги задом к художникам, чуть развернулся к ним только лицом и корпусом. Зарисовки, эскизы фигуры. В одежде, понятное дело. Он, конечно, уже ходил по кабинету: студенты давно не рисовали, только фоткали да скидывали в беседу. Всё для вида, если Хэнк припрётся. А сами сидели и говорили. Саймон всегда надеялся, чтоб эти дурынды не упомянули, что раньше «ты был да поразговорчивее». Нет, он реально полюбил этих своих одногруппников. Водились и другие натурщики, другие лица, другие постановки, натюрморты. Всё менялось. Маркус был редко. Мир не крутился вокруг него. Все спрашивали, у кого какой фетиш. Кто-то намекнул о картавости. Обувь, калеки. Одна девочка обожала корейцев. Много чего было. Не обошло дело и Маркуса с Саймоном. - Саймон, твоя очередь, - сказала Норт. Самоуверенная, цену себе знала, иногда грубоватая, но в группе привыкли. Коннор до этого уже всем и всё в подробностях рассказал, так что теперь внимательно слушал да ржал. Саймон долго думал, когда перед этим расспрашивали других. Он вообще не смотрел на натурщика. От слова "совсем". Но, когда размышлял, так уж случайно вышло, глянул на мулата. Маркус зырил на него. Студент судорожно закрыл лицо мольбертом, начал стирать тон клячкой и пыхтеть, будто увидел непростительную ошибку в рисунке. - Я... не знаю, не помню… Реально, не могу вспомнить. Хотел было что-то сбрехать, потом перебили. - Ты ж говорил, что уважаешь спортсменов, фитоняшек. Я прекрасно помню, как ты защищал одну манду, выставившую фотку, где она почти голая… Типа - есть, чем гордиться, - начала весело рассказывать Норт. "Вот манда", - подумал Саймон. Да. Сука. Такое было. Норт упомянула и об этом, не забыла. Признавайся теперь в своих секретах. Маркус хохотнул: - В тихом омуте черти водятся. Саймон решил рискнуть: - Да, кстати. Можно считать - это мой фетиш. - Ну, Маркус, а ты? Давай... - продолжила Норт. - Я люблю... Блондинок. Натуральных. Белобрысая Хлоя хихикнула. Пиздец.

***

Саймон и сам не заметил, как стал приглядываться в магазинах к интересным носкам. Носил теперь такие. То с морской волной, то с пиццей. Но до коротких треников дело не дошло. И даже до ярких кофт со странными дизайнерскими принтами, украшений и кепок. Только носки он забрал у Маркуса. Просто-напросто носки, но много чего чувствовал, когда доставал их из шкафа. Зашёл в туалет. Услышал чью-то струю. Всё было занято. Вышел Маркус, прямо и недвусмысленно глянул на него, блондин отвернулся. Никаких "привет-пока"… И даже "давай, до свидания!". Не смыл. Бесстыдник. А теперь ссы в эту спортивную мочу. А он и поссал в золотистую-соломенную желтизну. Смывать не стал. Хер ему. Потом шёл по тёмному коридору, мыл серые от графита руки, а в темноте - светящийся лев. За секунд пять осознал, что это принт люминесцентной футболки Маркуса, а до этого - сердце в пятках. А мулат рыкнул на него. Саймон не засмеялся, даже не улыбнулся. Только дома, долго вспоминая случай за поеданием "банановых капель". Его собственный рецепт. "Капли", потому что сковорода горячая, а тесто жидкое, из-за этого - малюсенькие оладушки.

***

В конце семестра - дополнительные. Дорисовать портрет Маркуса с руками. Никто не приехал. Кроме Саймона. Снял куртку, толстую, зимнюю, мокрую от снега. Пришлось пиздеть. По-другому никак. - Больше никого не будет? - тихо сказал он. - Скорее всего, что нет. Хотя... Может, просто опаздывают. Через пару минут молчания. - Я могу уйти, господи, потом у кого-нибудь срисую, - он нервно почесал светлую макушку. - Нет, мне за это заплатят же всё равно. - Нет уж. Бред. Всё. Я ухожу, препода и так нет, - бессвязно произнёс Саймон. Он прямо-таки взбесился и вышел, оставив длинный натянутый планшет у стула, прозвенев на весь первый этаж мелочью в кармане. Сбежал. Просто сбежал. Из-за закрытой двери послышалось обвинительное: - Мдаа, блядь... Когда Саймон не приходил, а он - да, бывало, что прогуливал (так же легче), Маркус будто подбегал на шум к окну, а салюта уже и след простыл. В этот раз натурщик пропустил целое затмение и очень-очень разозлился.