Sarif collection

Трудоголики – У тебя глаза красные, – отмечает Шариф. У самого глаза всегда одного и того же ровного серебряного цвета. Закапал себе в радужку ртуть и доволен. Ни усталости, ни недосыпа не вычислить. Джим широко и отчаянно зевает. Изображение дрожит и уходит вниз – вместе с рукой. Джим возвращает телефон обратно, устраивает покрепче между клавиатурой и папками. – Работа, – говорит устало. Раньше извинялся. Заискивал и мямлил, что, мол, я не нарочно, прости, еще в кабинете, залип над отчетами и графиками. Испытывая дикое чувство вины. Шариф слушал его раза два так: безмолвно, внимая. На третий, когда Джим торопливо и виновато принялся расшаркиваться ножкой, – вспылил и забушевал. «Расшаркиваться» и «ножкой» прозвучало от него, как раз-таки. У американца из Детройта иссякло терпение, а вот терпеливости не прибавилось. Он злился, тыкал в Миллера пальцем через экран, возмущался и внушал. Причем не про отдых, нормированный рабочий график и заботу о себе – о, нет. Все, за что Джим получал отлуп в своей прошлой семейной жизни и считал недостатками: трудоголизм, увлеченность работой и ответственность, постоянное, хроническое отсутствие дома, состояние «воскресного мужа и папы»… Все это для Шарифа не было недостатками. Он злился и негодовал на Джима за оправдания, чувство вины, неловкость при разговоре в три пятнадцать ночи на рабочем месте. Это все нормально, считал он. Злой неутомимый трудоголик в прошлом. Да и, пожалуй, сейчас. Так называемый фриланс его нисколько не исправил. Это нормально, хорошо, в этом нет ничего плохого! – сердился Дэвид, жестикулируя в запале. Дожестикулировался до того, что снес камеру. И Джим хмыкал, спрятав в ладони отекшее от усталости и постоянного кофе лицо, – пока Дэвид бухтел за кадром о глупостях, которым следует Джим. – Мне позвонить позже? – деловито спрашивает Шариф. Он никогда не ноет о том, чтобы уделили ему время, или о том, что он дозвонился, а Джиму некогда. Всегда похож на щелчок иглы циркуля – точка опоры поставлена, а вот пойдет ли линия круга – уже вторично. – Нет, – Джим откидывается на спинку кресла, немного сползает спиной, чтобы почти лежать. Он дико устал, но рад. Звонки Шарифа как маленькие инъекции адреналина – бодрят и заряжают энергией. «Нет, не как эн-поз, – качал головой Дэвид, когда Джим расспрашивал об схожести эффекта. – Нейропозин это иначе… – он задумывался, подыскивая сравнение. – Как подушка после долгого рабочего дня». Джима это не впечатлило. Но когда Дэвид сказал в следующий раз: «Лечь в постель после сдвоенных суток недосыпа» – проникся. Это не синтетическое счастье, искусственный кайф, это просто отдых. Неделя пахоты – маленький выходной, чтобы не поломаться. Иногда они с Дэвидом искали друг к другу путь со словарем. У одного никогда не было аугов – ближе, чем просто приятели и боевые друзья. Так и сложилось: Джим не трындел своим парням про романы, свадьбу, брак, детей. Они не делились с ним про еженедельные инъекции, замены тела на протезы, определенные проблемы в психике с непривычки – когда трижды отстреливает снарядами только что поставленную новенькую руку. А ты еще относишься к ней как к своей, не привык к заменам, вообще, только в первый раз поставил! Вот где поломка мозга!.. Дэвид не делился своим опытом человека, посвятившего большую часть жизни производству и развитию имплантов. И Джим понятия не имел, о чем тот умалчивал. О том, как плюют в лицо противники аугментаций? Как неумолимый дефицит нейропозина вызывает тревогу? Или то, что в любых анкетах все чаще появляется приписка «лиц из МЛС и аугов просьба не беспокоить»? Работа – их серийный убийца, которого они не арестовывают, а отпустили на свободу. И порой созваниваются по связи месяцами. Два влюбленных ответственных трудоголика. Джим заваривает себе очередную чашку кофе. Носит Дэвида с собой – на плоском экране телефона – к чашке, к чайнику, обратно к столу с отчетами и кипой папок рядом с клавиатурой. Три пятнадцать ночи, они вдохновенно болтают, вместо того, чтобы спать или обвинять один другого во невнимании, зацикленности на чем-то, кроме отношений и дома, или колко предупреждая: «это в последний раз!». Шариф сворачивает разговор быстро – он лучше Джима отслеживает время. Джиму надо выспа… да, смешно, ладно, поспать хотя бы часа два. А еще лучше четыре, во сколько твои приходят, спускаясь на первый этаж в угрюмом утреннем лифте? Джим не спорит. Запирает кабинет изнутри, затемняет окна, ставит будильник – Дэвид терпеливо переносит щелканье кнопок по сенсорному экрану прямо в ухо – и расстилает спальный походный мешок со времен «Беллтауэр». Шариф тихо шкворчит в ухо, как свежая утренняя яичница – так же привычно и сочно. Джим закрывает воспаленные глаза с покрасневшими капиллярами. При Шарифе Джима прекратило потрошить ощущением зачерствелого дурака, ввинченного по уши в работу, он перестал чувствовать себя постоянно виноватым. Принят таким, как есть, с восторгом и без жажды поправить. Он отключается – и знает, даже если не услышит будильник, через пять минут после Дэвид завибрирует в расслабленной ладони. Словно толкнет в постели локтем под бок – встревоженный трудоголик заспавшемуся трудоголику.