И вновь цветёт сирень...

Дорога оказалась недолгой: немного по прямой; поворот направо; снова по прямой; ещё один поворот — и мы на месте. Небольшие кованные ворота со скрипом отворили перед нами люди, бросающиеся в глаза своими красными кафтанами и белыми париками. Кони подвезли карету прямо к широкой белой лестнице, украшенной с двух сторон сидящими на каменных постаментах львами. Эта лестница вела ко входу дома — большим дубовым дверям с медными кольцами и львиной головой над ними, расположенным под квадратным мезонином. В карету хлынул яркий желтый свет, исходящий от множества вытянутых прямоугольных окон, заставив меня слегка прищуриться после темноты улиц. При таком свете дом выглядел не очень большим. Внешне он мне примерно напоминал дом-музей Шаляпина в Москве. Сколько раз с родителями проезжали мимо него! Гаврила быстро соскочил на землю, в два счета отворил дверцу, раскрыл складную лесенку и с поклоном подал мне руку, помогая выйти наружу. — Прошу вас, княжна. — Спасибо тебе, Гаврила, — ответила я, ступив на засыпанную гравием дорогу, и прибавила шёпотом, сперва пропустив выскочившую вслед за мной бабу с разбитым носом: — Передай Никите Григорьевичу, чтобы как можно надёжнее сберёг сумку, которую забыла в комнате, которую он мне временно предоставлял. — Батюшки, княжна, что ж вы раньше-то не сказали? Я бы немедля вернулся за ней… — Не к чему ей здесь появляться, — перебила я его. — Домашние не оценят ее содержимое, а мне оно дороже памяти. Прошу, передай только просьбу надёжно сберечь её. — Я понял, княжна, но как же… — Как-нибудь сама её потом заберу. Мне будет спокойнее от мысли, что она в надёжных и честных руках. Так и передай. Я нарочно сделала ударение на слове «честных». Конечно, красивые слова — это вовсе не гарантия ничего, но всё же… — А вон она, голубушка, — вновь услышала я знакомый слащавый женский голосок. — Ой, не в духе наша барышня! Серчает на каждое словцо… Я взглянула в сторону, откуда он шёл, и увидела стоящих в раскрытых дверях дома двух богато одетых людей — женщину и юношу, между которыми семенила та самая баба. Мне можно было и не пытаться разглядеть их с такого расстояния, только силы зря потратила бы. — Поезжай скорее обратно, — сказала я Гавриле, всё ещё сжимая в своей ладони его руку, — и не забудь мою просьбу. — Ох, княжна… Всё запомнил, передам так, будто вы сами сказали. Будьте здоровы. Гаврила запрыгнул на место кучера и послал лошадей в рысцу, а я все ещё стояла на одном месте, смотря ему вслед и прислушиваясь к постепенно затихающему стуку копыт и колёс. Что ж, надеюсь, что он на самом деле всё передаст так, как я сказала. — Ну что же ты, Марьюшка, домой-то не идёшь? Поди устала очень, отдохнуть бы тебе следовало, — ко мне опять подошла та баба, попытавшись взять меня за руку, чего я ей сперва не дала сделать, но она просто силой вцепилась в неё. — Отчего вдруг обращаться ко мне начала на «ты»? — спросила я, пытаясь освободиться от этой болезненной хватки. — И чего вцепилась так? — Сейчас всё узнаешь. Всё узнаешь, сиротинка! Вон матушка наша, Анна Николаевна, тут стоять и ждать тебя изволили, неблагодарную. А с ней и ейный сынок, красавец наш… Ну, шевелись, кобылица! — с этими словами она сильно дернула меня за руку к дверям дома. — Отпусти меня, больно же! — А вот и не пущу, — ехидным голоском произнесла баба, ещё сильнее сжав свои тиски. — Вот теперь посмотрим, кто кого будет уму учить, — и прибавила погромче: — Барыня, матушка наша, ведь эта бесстыжая и бить меня осмелилась! Я-то в ней совесть будила, к раскаянию склоняла за действия её грешные, а она в нос меня!.. — Полно тебе, Агафья, оставь это, — спокойно произнесла стоящая в дверях женщина. — Ты же видишь — устала девочка, да и страх пережитый ещё не отпустил её. Веди её поскорее в дом, родные стены лечат лучше любого лекаря. Во время этой речи мне удалось наконец освободиться от кривых пальцев Агафьи — наконец-то я узнала имя этой бабы — ногтями оставив на них глубокие царапины. Что ж, я ведь предупреждала её. Также я теперь смогла как следует рассмотреть этих новых для меня людей. Женщина — по-видимому, это и была Анна Николаевна — была невероятно красива. У меня даже в первую секунду замерло дыхание при виде неё. Словно сама златовласая Афродита спустилась с величественного Олимпа и во всей своей красе предстала перед смертными, облачённая в пышное бело-голубое платье с глубоким вырезом, с изобилием розово-бело-синих бантов и белоснежных кружев. Стоящий рядом с Анной Николаевной среднего роста юноша был очень похож на неё, только коротко стриженные волосы были не золотистыми, а коричневыми. Тут никак не ошибёшься — это точно её сын и «мой» единокровный брат. Одет он был в светлый, с золотой отделкой костюм, с пышным кружевным жабо, застегнутым золотой с брильянтом брошью. На поясе он придерживал облаченной в чёрную перчатку рукой висящую на нём шпагу. Ёлки-палки, она-то ему какого черта понадобилась в это время суток на территории дома? Хотя, судя по её дорогому виду, она служила скорее украшением и дополнением к созданному им образу, чем оружием. Я бы смело назвала их самыми красивыми людьми, каких я только видела в своей жизни, да только всё это роскошное великолепие, как хрусталь об камень, убивалось об их горделивые, холодные и высокомерные взгляды, которые они пытались скрыть под радушной маской любезности. — Всем добрый вечер… хотя уже, наверное, лучше сказать - доброй ночи, — произнесла я, натянуто улыбнувшись им, взяв пример с их лиц. — Здравствуй-здравствуй, Марьюшка! Ну и заставила же ты нас поволноваться! Ну же, заходите скорее в дом, — мелодично произнесла женщина, развернувшись ко входу и повернув к нам своё благородное лицо с лукаво горящими синими глазами, и улыбнулась белоснежной улыбкой. — Расскажешь всё в тепле. Ночи сейчас прохладные, а простуда нам ведь не нужна, верно? — Нет-нет, матушка, не нужна ни в коем случае! — воскликнула Агафья, перестав с шипением тереть свою поцарапанную руку. Юноша, имя которого я ещё только планирую выведать, грубо взял мою руку, не касаясь, поцеловал, и в прямом смысле слова потащил в дом. Пришлось и у него вырывать её, воспользовавшись второй рукой. Чего им всем приспичило хватать меня за неё? — Следующий, кто ещё раз так сильно схватит меня за неё, будет жалеть об этом всю ближайшую неделю! — как можно суровее произнесла я. — С каких это пор ты стала такой нежной? — спросил юноша, сощурив в мою сторону глаза. — С недавних пор, как по лесу недельку побродила, — говорила я, а сама переключила всё внимание на окружающую меня обстановку. Я словно не в дом вошла, а в какой-то музей, посвящённый жизни царских фамилий. Приходилось с трудом удерживать лезшее наружу детское восхищение, всё сильнее возрастающее во мне по мере того, как мы продвигались по дому. В нём была невероятно пышная, изобилующая роскошью обстановка: повсюду были мрамор; каменная мозаика; витиеватой формы лепнина, «перетекающая» со стен на потолок; ценные породы дерева; также везде присутствовала позолота, что-то похожее на слоновую кость и дорогие ткани. Основными цветами были бордовый, желтый и белый. Мебель была под стать обстановке — массивная, обитая зелёным и красным бархатом, со множеством шёлковых подушек. Стены были увешаны картинами с изображениями пейзажей, с охотничьими сценами, а также мужские и женские портреты. Огромные напольные часы с золотыми циферблатом и маятником, которые я сперва увидела только в отражении одного из нескольких больших позолоченных зеркал, пробили десять часов вечера. — Да это же настоящее барокко… — прошептала я, припоминая недавние рассказы мамы о возможных вариантах будущего ремонта нашей квартиры. Я не запоминала все его подробности, но то, что это стиль, направленный исключительно на роскошь, помнила прекрасно. Как хорошо, что папа всеми силами восстал против этого! Сперва, конечно, всё кажется очень красивым и поистине королевским, но спустя какое-то время вся эта «роскошь» начинает неприятно давить на тебя, подобно удушающим духам Анны Николаевны. Интересно, когда эта дама в последний раз мылась перед тем, как вылила на себя минимум половину флакона этого приторного дурмана? Меня едва не стошнило от них. Наверное, раскинутые по полу местами пышные ковры спасло только то, что тошнить мне было нечем. Да и сынок её не лучше, тот ещё «ароматизатор»… — Давайте не будем сегодня вспоминать нашу недавнюю беду? — протянула Анна Николаевна, когда я упомянула свой недельный вояж по лесным просторам. — Слава Богу, всё обошлось благополучно. — Я бы не говорила об этом так уверенно, — сказала я, потирая на лбу свою шишку. — Где ты умудрилась посадить такую? Ты, конечно, никогда грацией и ловкостью движений не отличалась, но что бы до такой степени… — разряженный молодой человек, покачивая головой, зацокал языком. — Умудрилась посадить там, где меня, похоже, и не думали искать, — обвинительным тоном ответила я. — Вам что, так трудно было послать на поиски побольше людей? Мне из-за вашей вялости пришлось целую неделю проторчать среди диких зверей, а ещё, возможно, и среди не менее диких людей! А ты ещё после этого говоришь мне про какой-то ночной холод! — прибавила я, в упор глядя на златовласую красавицу. — Мы высылали людей, — спокойно ответила та, как-то странно взглянув на меня. — Обращались в полицию, нанимали частных лиц — твоего следа нигде не было. Нигде… Ни одного! Ты словно в воду канула. Даже собаки не смогли ничего найти. Так что тебе нечего ставить нам в вину. Не надо было самой забредать не пойми куда. — Ваше сиятельство, — послышался чей-то гаркающий голос, и из боковых дверей к нам вышел выраженный красноносый щуплый слуга в напудренном парике, который тут же замер на месте и в испуге вытаращил в мою сторону свои совиные глаза. Ядреный корень, так это же тот самый кучер, с которым я столкнулась в лесу! А женщина, сидящая в тот момент в карете, наверняка была Анной Николаевной. Вот значит, на козлах чьей кареты я доехала до города! Ёлки, и он, похоже, меня признал, судя по глазам… Ладно, всегда самая лучшая защита — нападение. — В чём дело, Степа? — громко спросила я, не дав успеть Анне Николаевной даже рта раскрыть. — Я… не к вам обращался… — промямлил он, на глазах съёживаясь. — Ах, не ко мне? — возмущённо воскликнула я. — Как это — не ко мне? Или уже запамятовал, кто тут хозяйка? Ну, отвечай мне! Кто здесь барышня? — Я… Не… вы, Марья Петровна, вы барышня… — дрожа всем телом, произнес он, глотая половину слов. — А как в таком случае ко мне следует обращаться? — при этом я ещё немного повысила голос. — Перечисляй! — Барышня; матушка; княжна; ваша светлость; ваша милость; хозяйка… — как на уроке затараторил он. Так, похоже, ещё немного, и бедолага от страха завалится в обмороке. Ладно, не буду пока продолжать его пытать. — Вот и запомни это, Степа, и разнеси всем в доме, чтобы впредь все, даже собаки и кони, использовали эти обращения только ко мне. Ясно? — Марья, ты что это такое здесь вытворяешь? — попыталась меня заткнуть Анна Петровна. — Похоже, девка свой последний ум потеряла, — прибавил её сын. — Я здесь княжна, я владелица дома, я хозяйка ваша! В том числе и твоя, Анна! Ты здесь живёшь только потому, что я тебе это разрешаю. Одно моё слово — и вы с сыном вылетите отсюда, как собаки. И потому мне решать, кого как здесь звать, кому кого терпеть, кому как дышать, в конце концов! Надо же было так разойтись! Я так голос сорву ещё… — Что ты хотел доложить? — спросила я потише у едва живого кучера. — Ужин стынет, барышня, — ответил он, бегая глазами с меня на Анну Николаевну, то ли не зная, к кому ему всё же обращаться, то ли пытаясь показать, что ему есть, что сказать ей. — Вот и замечательно, — сделав весёлый и беспечный тон, сказала я. — Ну, так веди нас, Степа. Что на ужин? — О, в честь вашего возвращения, княжна, повар исполнил свой шедевр — запечённый в печи осётр. Также имеются молочные поросята, щи с гусиными потрошками, пироги с капустой и свежайшее французское шампанское! — Превосходно, — улыбнулась я, переваривая в голове слово «осётр» и заранее решая, как лучше всего отказаться от алкоголя. Уже спустя несколько шагов Степан распахнул перед нами белые с золотыми узорами двери, и мы оказались в просторной бордовой комнате, посреди которой стоял длинный стол на… раз, два, три… на двадцать человек. В дальнем углу от входа стоял открытый чёрный рояль. Со стен, со своих масляных полотен, на нас добродушно смотрели какие-то люди. И стол, и шкафы, и стулья, да и сам пол — всё в этой комнате было красного оттенка. Может, это из-за цвета стен так кажется? Когда мы только вошли в столовую и начали рассаживаться, лежащий на одном из стульев черно-белый кот пулей соскочил с места и быстро запрыгнул на мягкое зелёное сиденье, предназначенное для играющего на рояле, и уставился на нас своими огромными глазищами. — Опять здесь ошиваешься, разбойник! — крикнула Агафья. — А ну, брысь отсюда! — Да пусть остаётся, — сказала я. — Он же просто лежит в стороне. — Матушка, да он же еду сейчас начнёт вымяукивать у нас. А дашь — ни за что потом не заставить его мышей ловить. — Да выбросите его уже за дверь! — сказал парень. — Ни в коем случае! — скорее на зло ему крикнула я. — Кот останется здесь, ясно? — Ясно, княжна, ясно, матушка, — протараторил Степан, спиной пятясь к находящимся в правой от входа стене дверям. — Что велите подать первым? — Осетра неси, — бросила я, поудобнее устраиваясь на своём мягком бархатном стуле. Платье, конечно, очень сильно мешалось! До чего же странная вещь — мода. Одни только неприятности от неё, честное слово. Анна Николаевна сидела напротив меня, а её сын через два стула от её правой руки. Оба, к счастью, больше не пытались натянуть на себя улыбки. — Я очень надеюсь, Марья, что эта твоя выходка не получит дальнейшего продолжения, — холодно произнесла женщина. — Интересно, про какую выходку ты говоришь, Анна? — невинным тоном поинтересовалась я, внимательно глядя на неё и поигрывая серебряной вилкой. — А ты не притворяйся, что не понимаешь меня. Что это была за речь такая перед Степаном? — А что же в ней не так? — всё так же спросила я. — То в ней не так, — сказал её сын, — что место своё ты забывать начала. Бедный князь сделал тебе перед смертью невиданный доселе подарок! Признал последствие греха своего единственного, да ещё и всё ей оставил! А ты, вместо того, чтобы искупать вину, ведёшь себя так… — Как законная владелица? — перебила я его, слегка подавшись вперёд. — И какую же вину я искупать должна? И каким-таким образом, а? — Верни, девонька, образ свой благочестивый, скромный и чистый, — заговорила стоящая неподалёку Агафья. — Не той дорожкой ступаешь ты весь последний год. А грех отцовский, оступь его, именно тебе испить суждено, милая. Вспомни детство своё, вспомни учения наши и молитвы святые. Дитя, рождённое без брака, и имеющее душу светлую, просто не сможет позволить себе жизнь мирскую, грешную. Лишь забыв о себе, душой и плотью отдавшись делу святому, сможешь ты вину свою и грех отцовский перед Господом избавить… — Я правильно поняла, что вы меня совсем за дуру держите? — спросила я, уже с оттенком удивления. — Может, бедный князь Анисимов и совершил когда-то ошибку, как вы говорите, но, благодаря той ошибке, получилась новая жизнь. Что может быть ценнее её? Каяться никому тут ни в чём нельзя. — Жизнь эта из греха сотворена, путь её грязью измазан с первых минут. Лишь свет церковный избавит её от этого. — Ну и ну, а что же вы всё скажете про жизни «законных» людей, ставших настоящими чудовищами? Воры, убийцы, деспоты, тираны и прочие? Нет уж, дорогие мои, бросьте тут ерунду пороть. Ясно, тут всё белым по-чёрному шито — внушают чувство вины и потихоньку склоняют к принятию монашества, чтобы оставшиеся земли, богатства и титул себе загрести. Несчастная Марья! Похоже, они ей тут всё время так зудели на уши. Ладно я, современная образованная девушка, выращенная в духе свободы и независимости, меня никогда не удастся задурить. Но она, бедная, как же ей выживать среди такой семейки? Что же с ней всё же случилось неделю назад? А что, если речи эти впервые полились только что? Вдруг они испугались того, что свершили с ней до этого, а, увидев невредимой меня, то есть её, как они решили, и придумали убрать Марью мирным путём? Или тут было всё сразу?.. Ох, голова сейчас просто расколется. Не успела я осмыслить тот факт, что я застряла в прошлом, как сразу же наткнулась на какой-то настоящий детектив! — Падение с лошади и жизнь в лесу меняет ход мыслей, — сказала я, обведя всех уставшим взглядом. — И никто мне не помогал. Моей кроватью были земля и мох, стенами служили могучие деревья, а крышей было бескрайнее небо. Лесные звери были и врагами, и питомцами… Птицы пели колыбельные на ночь и будили с солнцем. А теперь я хочу только одного — спокойствия. Оставьте свои речи до другого времени. — Как ты могла сориентироваться и понять, что нужно там делать? Ты за всю жизнь дальше двора выходила только в храм. — Дмитрий, она же попросила о спокойствии, — произнесла Анна Николаевна. — Мы ещё успеем вернуться к этому разговору. — Прибережем его для наших гостей, — ляпнула я небрежно. — Каких это гостей? — сразу же нахмурилась женщина. — Сынка крестного нашего, Никиту Григорьевича, и двух друзей его, — дрожаще-подхалимистым голосом сказала Агафья. — Каких друзей? — раздражённо спросила Анна. — Ой, запамятовала имена, барыня… — Что ты сказала? — уже я повысила голос, пристально вглядевшись в неё. — Ой, прощения прошу, княжна. Я хотела сказать, Анна Николаевна, что… — Что вместо памяти у тебя ржавый котелок, — перебила её женщина. — Как и у тебя, Марья. Почему мне никто об этом раньше не говорил? В нашем доме не место никаким гостям! Особенно отрокам! — Они единственные, кто мне помог. Поэтому они будут нашими гостями послезавтра, и это моё последнее слово. — А моя давняя ссора с этим Оленевым тебя не смущает? — возмущённо произнес парень, то есть Дмитрий. — Бастард тянется к бастарду, да? * — Значит так! — я с грохотом воткнула несчастную вилку в стол, вероятно, испортив ее зубья. — Можешь во время их визита сидеть на заднем дворе, я совсем не против. Но в моих глазах эта ваша «ссора» уже полностью искуплена. А то, что и он незаконный сын… Вы уже знаете, что я об этом думаю, у меня нет сил повторять одно и то же по сотне раз. Да уж, благородные времена высоких нравов… Каждый третий является незаконным ребёнком! Не считая всего остального. Наконец к нам вынесли долгожданную еду, чьё появление в столовой объявил Степан. Вы помните кинофильм «Иван Васильевич меняет профессию»? Ну так вот, я сейчас почувствовала то же самое, что и герои фильма, когда вынесли блюда на золотых подносах и фарфоровой посуде. Это же просто сказка! А ароматы какие!.. Не думаю, что кто-нибудь стал бы стесняться на моём месте, тем более, что во время стресса у меня всегда повышен аппетит. И осётр с чёрной икрой, и молочный поросёнок, и несколько свежайших капустных пирожков — всё это исчезло во мне в течении десяти минут. От супа с потрохами и шампанского я отказалась под тем предлогом, что во мне уже просто нет для них места. — Жаль, что на рояле никто не играет, — вздохнула я, поглядывая в сторону инструмента. Я сама когда-то давно из-за мамы училась этому искусству, да и на слух никогда не жаловалась, поэтому руки страшно чесались от желания понажимать на клавиши. Да умела ли это настоящая Марья? Я не знаю пока, потому воздержусь от соблазна. — Няньку твою, что ли, позвать? — спросил Дмитрий, ковыряя вилкой своего поросёнка. — Старуха умеет приласкать слух. — Так почему же её здесь нет? — Позови, — коротко приказала Анна Николаевна Агафье, которая, как собачка, побежала исполнять приказ. — Провинилась Фаина твоя сегодня, лучшую в доме вазу разбила, которую ещё Петя из Англии привозил. Старуху не накажешь, не дай бог помрет ещё, вот я её только и заперла в комнате с водой и хлебом. — И это только из-за вазы? Ну, знаете… В это время в столовую уже вернулась беспрерывно кланявшаяся Агафья, а за ней робко следовала тонкая седая старушка, в платке и простом коричневом одеянии. Она неуверенно оглядела нас своими большими добрыми глазами, и лучики счастья прорезались на её лице, когда она задержала взгляд на мне. — Фаина! — я поднялась со своего места, подойдя к ней и обняв. — Милая моя! Как же я рада видеть тебя. — А как рада я, матушка, как я рада… Мари, светик наш, росинка моя… — она бережно взяла мою голову своими ладонями и с невероятной нежностью поглядела на меня. — Девочка моя, родимая. Что же ты так покинула меня, старую?.. Она снова обняла меня, а дальше последовало что-то похожее на всхлипывания. Да это она расплакалась в моих объятиях! Как же гадко я чувствовала себя в этот момент! Ведь она на самом деле считает меня Марьей, которую она, похоже, искренне любит. А я её, эту бедную старушку, получается, жестоко обманываю. — Ну-ну, милая нянюшка, полно слёзы лить, — произнесла я, гладя её по спине. — Со мной же всё хорошо, только шишку залечить осталось. Ну, перестань же. Сыграй-ка лучше мне немного на рояле, пожалуйста. Душа музыки требует. Только там одного усатого надо куда-то деть с сиденья. — Конечно, Мари, конечно сыграю. Сейчас-сейчас… Фаина выскользнула из моих рук и засуетилась у инструмента. Кот, и не думавший больше подаваться в бега, был взят на руки и посажен на колени. — Будешь помогать мне, Архип, — произнесла Фаина, погладив зверя по шёрстке. Я вернулась на свой стул и в ожидании уставилась на старушку. Интересно, сколько же ей лет? На вид я бы дала не меньше шестидесяти. Честно ли мне заставлять её играть на рояле? Не знаю, я вообще страшно во всём запуталась за этот безумный и бесконечный день. Помедлив ещё пару минут, Фаина легко пробежалась тонкими пальцами по клавишам, выпустив на волю первые ноты. Эта была печальная мелодия, которую время от времени разбавляли более живые и весёлые подъёмы, словно пробивающиеся сквозь тучи лучи света. Как же она красиво играла! Я и подумать не могла, что из рук этой Фаины до наших ушей может дойти истинный Божий дар. Она не просто играла мелодию, она создавала ей живую историю, которую каждый мог прочесть по-своему. Мне виделась несчастная одинокая девушка, попавшая в, казалось, безвыходную ситуацию, но она при этом продолжает свою борьбу — это и были те самые весёлые ноты. Но вот мелодия подошла к концу. Не могу сказать, как завершилась история моей героини — она так и продолжила играть той самой мелодией у меня в голове. — Это было просто волшебно, — хлопая, воскликнула я. — Фаина, это великолепно! — Всё ради вас, матушка, — тихо промолвила старушка, почесывая довольного кота. — Вот бы и мне так сыграть… — Так что же тебе мешает? Зачем батюшка нанимал тебе учителей иностранных? — сказал Дмитрий. Понятно, значит я в будущем могу смело подходить к этому инструменту. — Спать я хочу, вот что мешает. — Боже, а ведь ещё примочку надо сделать! — Фаина подскочила с сиденья, обратно посадив на него кота. — Мари, матушка, ступайте отдыхать уже скорее. Мне же ещё столько всего делать с вами! Коротко попрощавшись на ночь с Анной и Дмитрием, я, держа под руку Фаину, пошла вместе с ней из столовой к «своим» покоям… Надо ли упоминать в конце этой главы, что ближайший час весь дом выслушивал мою ругань по поводу них? Нет, а что я, в самом деле, что ли, должна жить в какой-то каменной каморке, где только голые каменные стены, одна узкая кровать, табурет со столом, да похожее на бойницу окно с решеткой? Нет, милые мои, я так и не заткнулась, пока мне не подготовили роскошные, просторные голубые покои на втором этаже, где были и большая мягкая кровать с балдахином, и кресла с диваном и подушками, и столики с ящиками, и зеркала, и камин, и огромные окна, в том числе и балкон, и множество изящных, радующих глаз безделушек. Уверения в том, что «мои» прежние, нормальные покои, ещё не отремонтированы до конца, на меня не подействовали. Довольная собой, с примочкой на лбу, я вырубилась раньше, чем успела лечь на шёлковые подушки. Чепчик, конечно, можно было и не навязывать мне, но не хотелось обижать добрую Фаину.