Эдем

      Дом Пастыря находился на южной границе Лейквуда — столицы Эдема, ничем не отличающийся от других зданий города. Он никак не выделялся среди небольших и приземистых, но очаровательно светлых и определенно крепких сооружений, максимально близко стоящих друг к другу. Пастырь был человеком скромным и очень умеренным в быту, потому всегда настаивал на том, чтобы его условия жизни ничем не отличались от его подопечных, хотя, очевидно, его паства, если бы её об этом попросили, была готова отдать ему всё — своё имущество, ресурсы, здоровье, жизнь. В общем, всё то немногочисленное, что еще осталось у них во владении после Коллапса. Но Пастырь никогда не просил у них больше, чем они могли дать и чем он сам нуждался.       Человек, попавший в Эдем впервые, вряд ли смог бы самостоятельно найти дом Пастыря. Благо, Вера знает это место как свои пять пальцев, потому без промедления направилась к нужному дому, по дороге задерживаясь разве что для того, чтобы поздороваться с местными и поинтересоваться, всё ли у них хорошо, нуждаются ли они в чем-то. В целом жителей, как это и должно быть в Эдеме, всё устраивало, правда, многие нервничали насчет возможного скорого прибытия сил Центра и того, что они могут сделать с ними, с их территорией и, самое главное, лидером. На это Вера мягко напоминала эдемщикам, что Пастырь защитит их. А Пастыря защитит Бог. Следовательно, бояться нечего. Дождавшись того момента, когда беспокойство и тревога на лице людей сменится светлым облегчением, Вера продолжала свой путь, пока наконец не добралась до нужного дома.       За мгновение до того, как постучаться в дверь (прямо по центру нарисованного на нем символа Эдема), изнутри дома раздался ровный и низкий мужской голос, достаточно громкий, чтобы девушка очень хорошо его услышала.       — Вера, я тебя видел. Заходи.       Девушка глубоко выдохнула (совсем не заметив, что всё это время она задерживала дыхание) и зашла внутрь, осторожно прикрыв за собой тяжело поддающуюся и протяжно скрипящую дверь (давно пора распорядиться, чтобы ее смазали). В Эдеме никто не закрывает двери, потому как не пристало братьям и сестрам отгораживаться друг от друга и скрывать что-то ото всех. Впрочем, стучаться перед тем, как зайти в дом, всегда стоит, обыкновенной вежливости никто не отменял. Именно благодаря этой же вежливости жилище Пастыря не было переполнено двадцать четыре часа в сутки его последователями, словно в воздухе, нуждающихся в близости к нему. Паства понимает, что их лидер время от времени нуждается в уединении, и принимает это, хотя и с очевидной неохотой.       Забавно, но для главы культа в доме Пастыря было совсем мало религиозной символики. Разве что один успевший заметно выцвести от времени флаг Эдема висел над входом. Наверное, еще можно было бы учесть кулон на шее Пастыря, который он никогда не снимал — небольшой крест Эдема, сплетенный из стальной проволоки и висящий на толстом черном шнурке. А в остальном ничто не давало понять, кто именно живет в этом доме.       Кто прямо сейчас в противоположном конце комнаты сидит за рабочим столом спиной к Вере, согнувшись над ним и что-то, скорее всего, рисуя. Пастырь довольно красиво рисует, особенно природу.       — Доброго дня, Пастырь, — мягко поздоровалась Вера, скрестив руки за спиной и пока не проходя вглубь помещения.       Пастырь медленно обернулся к девушке в профиль, зафиксировав на ней строгий, серьезный, но совсем не холодный или злой взгляд своего единственного глаза. Второй был прикрыт куском светлой и чистой ткани, повязанной вокруг головы мужчины. Нет, не мужчины, еще не мужчины. Молодого человека, которому определенно еще нет и тридцати. Высокий, хорошо сложенный, определенно не обделенный физической силой и ловкостью. А еще его абсолютно точно изрядно потрепала жизнь, это очень легко понять, не только по отсутствующему глазу, сломанному носу и чему-то умершему во взгляде, а по всему образу в целом, чему-то, что очень хорошо заметно, а описать словами просто невозможно. Должно быть, нет в английском языке таких слов, не придумали еще.       Впрочем, сейчас все так выглядят. Разве что благостное влияние Пастыря помогает эдемщикам постепенно избавляться от следов пережитой трагедии. Что забавно, ведь на самом Пастыре эти следы, должно быть, остались навсегда, уже никуда не исчезнут. Он словно целитель, освобождающий страждущих от их болезней и увечий, но сам принимающий их на себя.       — Да, здравствуй, — прошелестел Пастырь, скромно и приятно улыбнулся и отвернулся обратно к рабочему столу. — Я сейчас немного занят. Ты по делу или просто так?       — Можно сказать, что и по делу, — видя, что молодой человек в принципе находится в благополучном расположении духа, Вера позволила себе пройти чуть дальше и сесть на ближайший к Пастырю диван, поставив свою небольшую сумку через плечо рядом и положив руки на колени. — Всё по тому же.       Тут же поняв, о чем шла речь, Пастырь глубоко и громко вздохнул, утомленно поведя плечами и отложив одну из бумаг, с которыми он работал, в сторону. Хотя Вера и понимала, что это неправильно и недопустимо, она никак не могла побороть соблазн хоть одним глазком увидеть, чем же там занимается Пастырь. Но его широкая спина полностью закрывала труды его работы.       — Неужели нам правда так сильно нужна эта книга? — хотя Вера прекрасно понимала, что эта тема не является самой приятной и важной для Пастыря, тот все же старался звучать как можно более спокойно и примирительно.       — Такова была просьба Отца. Ты же не хочешь ставить под сомнение его слово?       Со скрипом отодвинув стул, Пастырь полностью развернулся к девушке, задумчиво и выпытывающе взглянув на нее и сцепив в замок черные от угля для рисования руки. В тот момент Вере показалось, что его выражение означает что-то вроде…       Не смей подозревать меня в неверности ему. Если бы я не был ему верен, меня бы вообще здесь не было. К слову, вас тоже, ведь вас поработили бы рейдеры, люди Центра или еще какой-нибудь сброд, сейчас населяющий наши славные Штаты Америки.       Впрочем, вполне возможно, что в лице Пастыря было нечто другое. Вера неплохо разбиралась в людях и умела читать их, но этого спокойного и сдержанного человека с внимательным и пристальным взглядом единственного темного глаза она порой совершенно не понимала.       — Я просто спрашиваю, — голос молодого человека звучал достаточно непосредственно, что совсем не сочеталось с его напряженным выражением лица.       — Твой образ вдохновляет этих людей, Пастырь, — мягко и успокаивающе заговорила Вера, по-детски невинными глазами заглядывая в лицо собеседника. — Но большинство из них всё еще знает так мало о тебе. Думаю, твоя паства была бы рада приблизиться к тебе хотя бы с помощью этого писания.       — Ты была здесь, Вера, — очаровательное личико девушки, как это часто случается, не смогло подбодрить Пастыря, наоборот, с каждой новой репликой он казался более мрачным и уставшим. — Ты прекрасно знаешь, кто я такой и как я оказался… В этом месте. Тут нечего рассказывать. По крайней мере, ничего такого, о чем следовало бы знать людям.       — Думаю, ты преуменьшаешь значимость и размах своей личности, — беззлобно усмехнулась Вера и чуть поерзала на диване, чтобы оказаться на самом его краю, поближе к Пастырю. Факт того, что он отвлекся от своей работы и сконцентрировал своё внимание на ней, льстил девушке. — Бог не просто так избрал для тебя этот путь, и Отец не просто так оставил именно тебя следить за тем, чтобы овцы не угодили в пасти волкам. К тому же, именно для этого я здесь, чтобы записать твой рассказ и изложить его в… Подходящей форме.       На последние слова Пастырь ответил Вере аналогичной добродушной усмешкой и задумчиво провел испещренной мелкими шрамами, будто бы царапинами от кошачьих когтей, ладонью по гладко выбритой щеке.       — Но Отец же сам написал книгу, — более бодрым голосом продолжил чуть повеселевший Пастырь, разведя руки в стороны. В этот момент можно было заметить, как из-под рукавов рубашки на обоих запястьях выглядывают тусклые татуировки в виде креста Эдема, нанесенные поверх вертикальных шрамов, проходящих дальше по предплечьям. Шрамы очень… Специфические. Вере сказали никогда о них не спрашивать, собственно, так она и делает. Да ей и не нужно, собственно говоря, спрашивать. Ей знакомы эти шрамы, у нее такие же. — Разве нужна еще одна?       — Конечно, — с краткой упрямостью ответила девушка.       — Неужели взгляда Отца на всю эту ситуацию недостаточно?       Не получив от Веры ответа и поняв, что всё это бесполезно, Пастырь разве что утомленно протер глаз, поправил повязку на другом и вновь отвернулся к столу.       — Ну ладно. Предположим, что я на это соглашусь, — размеренно начал молодой человек, вновь взявшись за уголь и бумагу. — Могу ли я сделать это сам?       — Можешь. Но Отец попросил меня (или же ту, кто окажется на моем месте) помочь тебе в этом.       Вера удивительно спокойно говорила о том, что ее в любой момент могут заменить. Девушка знает своё место и роль. Правда, некоторые вещи поменялись с времён кончины Отца. Пастырь, хотя и выглядит суровым, на деле неожиданно оказывается достаточно благодушным человеком, порой даже мягковатым, по крайней мере, по сравнению со своим предшественником. Другое дело, что неимоверно сложно предугадать, где Пастырь позволит себе ненадолго дать эту слабину, а где останется верен себе и уже своей роли человека, которому порой приходится совершать страшные, неоспоримо порочные вещи ради правого дела.       Вера не знает, является ли она той самой слабостью Пастыря. Не может, не должна на это надеяться… Но все же надеется и каждую ночь молится перед сном, чтобы Пастырь в один прекрасный день не избавился от нее.       — Прямо попросил? — когда лидер Эдема задал этот вопрос, девушка уже успела порядком погрузиться в свои воспоминания, но очень быстро сумела вернуться назад, мелко вздрогнув.       — Да. Попросил меня помочь тебе в написании, потому как сказал, что ты… Не очень хорошо обращаешься со своим языком.       На эту фразу Пастырь сперва, кажется, подавился собственной слюной, так жутко закашлялся, что успел напугать Веру, а после этого хрипло рассмеялся, в каком-то пораженном неверии качая головой.       — Он мне говорил обратное, когда я…       Пастырь так и не договорил, перевел сосредоточенный взгляд на внимательно наблюдающую за ним Веру, пару раз кашлянул в кулак и продолжил.       — Короче. Хорошо, представим, что я согласился…       — Спасибо, Пастырь! — радостно вспыхнула Вера, не дав собеседнику договорить, достала из своей небольшой сумки диктофон и тетрадь с карандашом. — Я обещаю тебе, что оно будет того стоит. Твои люди будут абсолютно счастливы иметь такую честь прочитать о твоей жизни.       — А ты подготовилась, — кажется, достаточно одобрительно оскалился молодой человек, лишь изредка отрывая взгляд от бумаги и переводя его на Веру. — И с чего же мне начать?       — Можешь начать с того, что было до Коллапса…       Девушку перебил резкий глухой звук. Если до этого тишину в доме нарушал (помимо голосов собеседников) разве что уютный треск дерева в камине и тихий скрип угля для рисования, то в тот момент к этим звукам присоединился звук рвущейся бумаги. Кажется, Пастырь слишком переусердствовал с углем, провел им с чересчур сильным нажимом и порвал материал, на котором работал.       — Нет, — негромко и бесцветно отозвался молодой человек, с мрачным выражением лица отложив в сторону испорченный лист. — Ни за что.       Вере интересно, окажется ли этого прокола достаточно, чтобы Пастырь избавился от неё.       — Тогда… Когда вы находились в убежище?       — Я тебе уже говорил. То, что было в бункере, остается в бункере, — в голосе молодого человека всё еще звучали стальные нотки недовольства, но в большей степени всё же какого-то замешательства.       — Забавно. Он сказал мне тоже самое, когда я расспрашивала его об этом. «То, что было в бункере, остается в бункере».       Вере не надо было говорить, кого она имела в виду. Это и так очевидно. Также Вере было очевидно, что упоминания об Отце всегда подбадривали Пастыря даже в самые трудные и тревожные минуты. Девушка с облегчением пронаблюдала за тем, как напряжение спало с лица лидера и сменилось светлой печалью.       Все в Эдеме тоскуют по Отцу. Даже те, кто присоединились к организации после его смерти. Образ этого исключительного человека, через которого с людьми говорил сам Всевышний, через чьи руки Господь Бог вершил свою волю, жив среди его последователей и никогда не умрёт, пока существует Эдем.       Но всё же, когда Отец был жив в смысле не только метафорическом, но и материальном, было лучше. И это сказано не в укор Пастырю, делающего так много для своей паствы, ведь тот определенно считает также. Потому что Пастырь особенно тоскует по Отцу. Оно и понятно. Между этими двумя существовала (и, должно быть, существует до сих пор, пусть и между землей и небесами) особенная связь, которую нельзя отрицать, хотя даже Вера может лишь догадываться, как и почему эта связь сформировалась, почему Бог решил свести именно этих двух людей именно для такого важного дела, как для создания Эдема на бренной и погрязшей в отчаянии и грехе земле.       Возможно, вскоре девушке повезет узнать об этом. Если честно, то Вере как-то даже боязно, будто она вот-вот ознакомится с чем-то таинственным, почти сакральным. От части так оно и есть, ведь Отец и Пастырь не являются обычными людьми, а потому и история их жизни, того, как они смогли восстановить порядок и равновесие в мире, разрушенном Коллапсом, определенно обещала быть из ряда вон выходящей.       — А что насчет периода после бункера, когда вы только покинули его? Что было дальше? — в голосе Веры появились почти умоляющие нотки, словно у ребенка, просящего, чтобы родитель прочитал ему еще одну сказку на ночь.       На губах Пастыря неспешно расцвела эта очень редкая, мягкая, почти нежная улыбка. Молодой человек повернул голову к Вере, хотя смотрел не на нее, а куда-то слева от нее, на соседнее сидение дивана, после чего вновь отвернулся, громко хрустнул шейными позвонками и взял чистый лист бумаги.       — Ну, это я могу.