You come from a town where Ты из города, где People don't bother saying «Hello» Люди не утруждают себя словами приветствия, Unless somebody's born or dies Пока кто-то не родится или не умрет. And I come from a place where they Я же пришел из места, где они Drag your hopes through the mud Вываляют в грязи твои надежды, Because their own dreams are all dying Потому что их собственные мечты умирают.
Конечно, путники думали друг о друге. А о чем еще? Вспоминать прошлое слишком больно, размышлять о будущем — волнительно и боязно, а в настоящем все еще, даже после выхода из убежища у них нет ничего, кроме их спутника, вынужденного центра и смысла жизни. Ноа утомленно думал о том, как он хотел бы ненавидеть Иосифа Сида. Еще больше. Но, к сожалению, как бы он не пытался, парень не мог испытывать к Отцу столько ненависти, сколько он заслуживал. Ненависть — чувство мощное и выматывающее, очень сложно испытывать его достаточно долго. Ноа до последнего позволял ненависти выжигать его душу, вот она и сгорела дотла, оставив в молодом человеке от ненависти разве что сочувствие и интерес. Сочувствие к тому, кто объективно оказался в весьма дерьмовой ситуации. Сочувствие к человеку, потерявшему всё, а теперь вынужденному цепляться за убийцу его семьи, к человеку совершенно нездоровому, живущему в каком-то своем мире и втягивающего в него других. К человеку, проблему с которым, должно быть, правда можно было разрешить как-то иначе, а не пулей. Если говорить об интересе, то это был крайне специфичный его вид. Подобное любопытство человек испытывает, когда имеет сомнительное удовольствие лицезреть нелицеприятное и беспощадное столкновение каких-нибудь двух опасных хищников. Или же когда перед глазами разворачивается страшная автоавария с огнем, скрежетом металла и, разумеется, человеческими жертвами. Зрелище жуткое, зачастую просто отвратительное, но заставить себя отвести взгляд неимоверно сложно. С Иосифом также. Отрицать то, что это страшный человек, было бы глупо, но все же невольно становится интересно, куда этот человек тебя приведет, даже если ты не веришь ему и в него. Иосиф думал о том, с кем же его оставил Бог, с кем в конечном итоге провел его через врата Эдема. Гибель семьи Отца, его братьев, сестры и детей освободила его от ослепляющего тщеславия и заставила смириться с фактом того, что пути Господни и для него неисповедимы. Потому Иосифу оставалось только догадываться, почему жизнь именно этого грешника оказалась переплетена с судьбой самого Сида, его близких и Эдема как такового. Ведь должен быть в этом какой-то смысл, не так ли? Но сейчас, глядя на Помощника, так трудно поверить в то, что у этого человека есть какое-то особенное предназначение. Или же в принципе будущее в Эдеме. Видя Помощника сейчас, Иосиф видел сломленного человека. Нет, скорее сломанного. Словно механизм, когда-то работавший исправно, но не теперь. За свою жизнь Иосиф Сид очень хорошо уяснил, что существует два типа «сломанности». Либо ты ломаешься для того, чтобы кто-то заново собрал тебя воедино, во что-то более совершенное и правильное, либо ты просто ломаешься. И всё. Ремонту ты больше не подлежишь. Первый вид более распространен и превосходно известен Отцу. Обычно такие люди рано или поздно и оказывались вхожими в его проект, в его семью. Это люди страждущие, нуждающиеся в совете, направлении, маяке. Всё это они находили в Боге и Иосифе. Но второй тип — это совершенно другое дело. Это люди пропащие, уже ни в чем не нуждающиеся. Ничего не ищут и ничего не ждут. Уныние поглотило их без остатка. Душа их уже умерла, а опустевшее тело еще слоняется по бренной земле. А, раз душа погибла, то и самого человека уже не спасти. Таковым является и Помощник. Казалось бы, его уже не спасти. Но Иосиф все же пытается. Потому что этого хочет Господь. И сам Иосиф. Потому что Отец ощущает свою ответственность за это пропащее дитя. За то, что позволил тому утонуть в унынии и, да простит его Бог, сам иногда топил его. Должно быть, единственный способ искупить вину за это — спасти эту душу. Да вот как?And when we walk down the street И когда мы идем вниз по улице, The wind sings our name in rebel songs Ветер воспевает наши имена в своих мятежных песнях. The sounds of the night should make us anxious Звуки ночи должны бы вселить в нас тревогу, But it's much too late when the fear is gone Но уже слишком поздно, когда страх отступил.
К моменту, когда на улице совсем стемнело, так что мужчины едва ли видели перед собой на расстоянии вытянутой руки, путники дошли до Фоллс Энда — последнего места в убитом катастрофой округе, которое Ноа хотел бы увидеть. Но пришлось не просто увидеть, но и остаться здесь на ночь по молчаливому желанию Сида, хотя сперва парень надеялся, что они просто обчистят здесь пару домов в поисках теплой одежды, провианта, оружия и прочего, что могло бы пригодиться в этом дивном новом мире. Так они и поступили, хотя толком ничего не нашли, словно всё, что только можно было вытащить из Фоллс Энда, уже разобрали. Но после по какой-то причине, которую Ноа растолковал как жестокую иронию, Иосиф решил переждать беспощадно холодную ночь в месте, лучше всего сохранившемуся в городке после сброса бомб. В церкви. Смешно. Нет, это правда было довольно смешно. Хриплый смех Помощника раскатисто отражался от стен дома Бога, пока Иосиф не коснулся плеча Ноа, успокаивающе протирая его, будто беспокоился за состояние спутника. Но Ноа в порядке. Относительно, но в порядке. Только в церкви молодой человек обратил внимание на то, что всё это время его спутник пребывал в задумчивой молчаливости. Не сказать, что Иосиф двадцать четыре часа в сутки занимался проповедями и песнопениями, но все же ему это было свойственно и, честно говоря, самому Ноа это больше нравилось. Тишина обычно означает, что все умерли, а разговоры — что кто-то еще жив. Да и голос у Сида правда был приятный, чего скрывать. Раздраженный этой паузой, Ноа решил сделать что-то, чем он не занимался очень давно — завязать диалог. С Иосифом в этом обычно нет никакой нужды, ведь он сам чаще всего инициирует разговоры. Но тот случай был исключением. В конце концов, у Помощника правда накопилось несколько вопросов к этому человеку, правда, обычно они не те, которые Отец хотел бы услышать. — После всего того, что… Было в бункере… — медленно и неловко начал молодой человек, словно ему было неудобно с непривычки самостоятельно начинать диалог или в принципе формулировать сложные и длинные предложения. Параллельно с этим Ноа упорно пытался с помощью найденных на улице и в домах газет развести небольшой костер внутри церкви, периодически поглядывая на Иосифа, который, наверное, мог бы счесть это богохульством или просто идиотизмом (все-таки церковь была деревянная, но Ноа слишком замерз, ему нужен источник тепла). Но тот просто спокойно и умиротворенно сидел рядом с ним на скамье в первом ряду, устремив взгляд на небольшую дыру в крыше здания, в которой можно было увидеть крошечный кусочек неба с россыпью бледных подмигивающих звезд. — Было в бункере… В общем, ты ведь в курсе, что до сих пор не знаешь, как меня зовут? — Да, — легко ответил Сид, чуть пожав плечами и не переставая любоваться звездами. В голосе Иосифа сквозило какое-то снисходительное и мягкое недоумение, словно он не совсем понимал, зачем Помощник задал ему этот вопрос, раз сам прекрасно знает на него ответ. — Ну и почему ты никогда не попытался это изменить? — Придя в мой дом с наручниками и ордером на мой арест, ты с самого начала не казался расположенным к теплым приветствиям. Я действительно не хотел знать твое имя. Я хотел, чтобы ты ушел. Иосиф не звучал осуждающим или обиженным. Он просто констатировал факт прошлого, прошедшего, того, что уже позади, так что самое время двигаться дальше. Или же хотя бы сделать вид, что готов двигаться дальше. Но Помощник даже на это не способен. И поэтому сильно проигрывает Сиду с его планами, целями и стремлениями. — Да, но это в начале, — Ноа тяжело вздохнул, только сейчас вспомнив о том, что Иосиф, конечно, всегда рад ответить на вопросы своего подопечного, да вот только эти ответы крайне редко устраивают Помощника или вообще прямо отвечают на его вопросы. Но назад дороги уже не было. Всё лучше, чем тишина в заброшенной и темной церкви, освещаемой разве что звездами в дыре крыши. — К тому же, насколько мне известно, за всё то время ты никому не назвал своё имя во всем округе. Я сделал вывод, что ты пытался отречься от собственного имени. Что сейчас достаточно уместно. В Эдеме нас ждёт новая жизнь, так что, если ты хочешь войти в нее, избавившись от груза прошлого, связанного с твоим старым именем… — Мне нравится мое имя, — раздраженно фыркнул Ноа, осев на холодный пол церкви и забросив свои попытки развести костер. Старая и сырая бумага разве что тлела, издавая слабое свечение и довольно неприятный запах, больше ничего. — И я не собираюсь от него отказываться. — Разве ты уже формально от него не отказался, держа его в секрете ото всех? — Да меня просто никто никогда не спрашивал, — обессиленно пробормотал парень, старадальчески взглянув на собеседника и без слов попросив не путать того еще сильнее. Ноа и так запутался. — Как скажешь, — негромко и примирительно рассмеялся Иосиф, впервые за этот разговор переведя взгляд ласковых, но уставших глаз на Помощника и наклонив голову набок. — Хочешь его назвать? — Ноа, — тяжело выдохнул свое имя молодой человек, задрав голову до ощутимой боли в затекшей шее, чтобы самому взглянуть на звезды, на которые некоторое время назад смотрел Иосиф. Помощник почти не замечал, что теперь внимание лидера уже несуществующего культа сосредоточилось на самом молодом человеке. Или же предпочитал не замечать вдумчивый и чуть грустный взгляд Сида. Такой взгляд, будто Ноа мог дать ему всё, в чем он только нуждался, навсегда утолить его голод, жажду и необходимость в чем-то, что словами не описать. Но Ноа этого не делал. Когда-то парень был уверен, что до самого конца будет держать своё имя в секрете от Отца, будто его знание могло дать этому человеку какую-то особенную силу над ним. Но сейчас это казалось чем-то обыденным, даже само собой разумеющимся. Словно они оба — обыкновенные нормальные люди, пытающиеся стать ближе друг к другу. Словно. — Ноа, — шепотом повторил Иосиф, до предела растягивая звуки в имени, будто получая наслаждение от произнесения и пытаясь его максимально увеличить. Парень судорожно повел плечами, когда по его спине пробежали липкие холодные мурашки. Как же давно его не называли по имени. Честно говоря, уже успел отвыкнуть от этого. И, слыша то, как это делает Иосиф, вновь вернулся к мысли о силе над собой, которую невольно (или намеренно) мог дать этому человеку вместе со своим именем. — Это очень хорошее имя, — бесшумно Иосиф опустился на землю рядом с Ноа, впрочем, в тот момент парень не был уверен, куда он смотрит — тоже на звезды или же все еще на него. — Ты ведь знаешь, что оно значит и кому оно когда-то принадлежало? — Значит что-то вроде отдыха, покоя или утешения, как-то так, — небрежно буркнул Помощник, демонстрируя свое недоверие и несерьезное отношение к символике имен. Сестрица его в такую ерунду верила, а он сам уже и не помнит, чтобы когда-либо во что-то верил. — И принадлежало оно чуваку, построившему ковчег во время Всемирного потопа. Обдумав всю эту ситуацию и увидев определенную связь, оба путника начали смеяться с разницей в несколько секунд. И ведь это был практически хороший смех, а не истеричный и вымученный, с помощью которого мужчины давали выход своей боли, которая, словно зияющая рана, все еще там, внутри, и ведь до сих пор никуда не делась. — Да, я понимаю, — закивал Ноа, вытерев слезы из глаз и вновь подняв взгляд на звезды. — В конце две твари действительно спаслись. Некоторое время все было очень хорошо. Почти что правильно. В храме Господнем было достаточно тепло (относительно с улицей) и как-то спокойно. Помощник раслабленно смотрел на звезды, на которые ранее никогда не обращал внимания, а теперь откровенно наслаждался этим зрелищем. Иосиф все еще смотрел на Ноа, хотя, казалось бы, за всё то время, проведенное в бункере, этот вид должен был ему надоесть. Но нет. Пока не надоел. — Может быть, ты также знаешь, почему именно Ною оказалось доступно знание о приближающемся потопе, в результате чего он смог спасти себя и свою семью, а после стал продолжателем человеческого рода? — почти шепотом заговорил Отец, словно не хотел своим голосом нарушить магию этого момента, когда и звезды так прекрасны, и когда пальцы их рук едва ли соприкасаются, и в какой-то миг тебе даже кажется, что всего этого тебе вполне достаточно. Ноа промолчал, понимая, что его ответ не требуется, и догадываясь, что последует за этой репликой. И ведь Помощник не ошибся. — И увидел Господь, что велико развращение человеков на земле и что все мысли и помышления сердца их были зло во всякое время; и раскаялся Господь, что создал человека на земле, и восскорбел в сердце Своем. И сказал Господь: истреблю с лица земли человеков, которых Я сотворил, от человека до скотов, и гадов и птиц небесных истреблю, ибо Я раскаялся, что создал их… Иосиф так часто цитировал различные религиозные писания. Это демонстрировало не только впечатляющую память этого человека, но и его искреннюю увлеченность делом своей жизни. Если честно, то тут Ноа немного завидовал Сиду. Хотел бы и он, чтобы что-то или кто-то могло захватить его также сильно, как и Иосифа — его ерунда про Бога и Эдем. Ноа искренне завидовал ему, хотя прекрасно понимал, до чего может довести человека (и окружающих его людей) подобная одержимость. В тот момент Помощнику, потерявшему страсть ко всему, казалось, что оно того стоит. — Ной же обрел благодать пред очами Господа. Ной был человек праведный и непорочный в роде своем; Ной ходил пред Богом. А Иосиф все продолжал говорить, причем так вдохновенно и эмоционально, с таким тонким пониманием и трепетным уважением к произносимому, словно не цитировал что-то уже написанное, а рассказывал свою историю, которую видел собственными глазами. — Но земля растлилась пред лицом Божиим, и наполнилась земля злодеяниями. И воззрел Бог на землю, и вот, она растленна, ибо всякая плоть извратила путь свой на земле. И сказал Бог Ною: конец всякой плоти пришел пред лицо Мое, ибо земля наполнилась от них злодеяниями; и вот, Я истреблю их с земли. И вот, Я наведу на землю потоп водный, чтоб истребить всякую плоть, в которой есть дух жизни, под небесами; все, что есть на земле, лишится жизни. Но с тобою Я поставлю завет Мой, и войдешь в ковчег ты… Ноа перевел взгляд на Иосифа в ожидании какого-то заключения. На этот раз Сид в своем выводе оказался краток. — Ной был спасен Господом из-за своей праведности. На это самому Помощнику было толком нечего ответить. А что тут можно сказать? — Да уж, это точно не обо мне. Путники решили лечь спать прямо на полу церкви рядом с амвоном. Наверное, можно было бы спать на скамьях, но те не мягче деревянного пола, наверное, даже тверже. По крайней мере, Ноа сумел найти в одном из домов Фоллс Энда старое и пахнущее чем-то протухшим одеяло. Но, даже накрыв им себя и рядом лежащего на боку лицом к нему Иосифа, Помощник все равно зверски мерз. Его тело то и дело сковывала судорожная дрожь, парень прятал немеющие от холода кисти в рукавах рубашки и едва сдерживал громкий стук зубов, пока Иосиф молча не снял с себя куртку Датча и не накрыл ею Ноа под одеялом. — Бог тебя и от воспаления легких защитит? — зло процедил сквозь зубы молодой человек, развернувшись набок спиной к Иосифу и не глядя перебросив на него куртку обратно. Нет, серьезно, Ноа правда пугала вероятность того, что Сид мог заболеть, ведь молодой человек не имел ни малейшего понятия, как обращаться с больными. А сам Ноа? Ну… Переживет как-нибудь. Судя по его биографии, он вообще живучий. Иосиф утомленно вздохнул, одним резким движением притянул к себе Ноа, чтобы накрыть их обоих курткой Датча и крепко обнять парня, согревая того в своих невозможно теплых руках, проникших под рубашку и расположившихся в районе пресса и груди. От части это правда было невинная попытка согреть кого-то, кто, очевидно, гораздо хуже самого Иосифа переносит низкие температуры. От части это было то, о чем в церкви даже думать грешно. Так или иначе, Ноа не стал противиться и действительно согрелся. Эти руки, горячее редкое дыхание, ложившееся на шею парня, мерное сердцебиение в чужой груди, максимально прижатой к твоей спине. И еще звезды, равнодушно наблюдавшие за происходящим на земле. Всё было почти хорошо. Почти правильно. — Иосиф? — негромко протянул Ноа, кажется, изо всех сил борющийся со своей сонливостью. Он не мог не уснуть, не сказав что-то еще. — Да, дитя? — чужие слова приятно щекотали шею, так что у Помощника в который раз пробежали мурашки по коже, впрочем, уже не от холода. — Фамилия Шепард. Не… В общем, Шепард. И никак иначе. Хорошо? Ноа не может объяснить, почему ему важно сохранить свою фамилию. Благо, Иосифу не нужно ничего объяснять. Он либо понимает, либо смиряется с тем, что не понимает. Всё просто. — Шепард. Хорошо. Облегченно вздохнув и чуть подавшись назад, чтобы избавиться от того крохотного состояния, что еще присутствовало между мужчинами, Ноа позволил себе провалиться в сон. Наверное, Ноа должно было быть страшно. Всё это время он сохранял жизнь Иосифу только из-за отсутствия альтернативы. То же можно сказать и про Сида. Последние полгода эти двое фактически выживали только потому что их миры сузились до одного единственного человека. Но теперь после выхода из убежища… Как скоро миры Отца и Грешника расширятся настолько, что нужда друг в друге как в смысле и центре жизни просто отпадет?***
— Неужели ты все еще считаешь, что оно того стоит? Пока что, как мне кажется, рассказ получается довольно скучным и пустым. — Но только пока. Отец говорил о том, что после Коллапса округ Хоуп потерял свою значимость и что действительно важные вещи происходили уже за его пределами. А вы как раз должны были покинуть округ на следующее утро, не так ли? — Эх, ладно. Вижу, тебя не переубедить. Тогда пиши дальше…