Накануне

Джон попадает по пластиковой маске на своем лице лишь со второго раза. Его глаза все еще закрыты, а руки противно дрожат от слабости, но с упорством полный порядок. Легкие не распирает огнём, да и вязкую слюну глотать почти не больно, а значит Джон провалялся в медотсеке не менее двух суток. Когда маска сползает до самой шеи, он чувствует себя по меньшей мере героем. Ингаляционный воздух, не имеющий, вроде бы, ни запаха ни вкуса, вызывает у Джона стойкое ощущение беспомощности и зудящей паники. Джон осторожно приоткрывает глаза, убеждаясь, что тупая головная боль не становится сильнее. Единственным источником света является старая настольная лампа с тканевым оранжевым абажуром, стоящая на полу у его кровати. Помнится, Мэри притащила её в единственную палату из своей комнаты, утверждая, что лампа приносит удачу. Джон с улыбкой всматривается в едва видный рисунок разлапистых кленовых листьев, прежде чем переводит взгляд на свою одежду. На нем только застиранная, но теплая и удобная больничная пижама, и Ватсон максимально надеется, что переодевал его все-таки Дэвид. Тишину нарушает только тихое шипение воздуха из его маски и отдаленный гул воды в трубах. Медотсек пуст, а значит сейчас глубокая ночь, иначе Мэри уже отчитывала бы его за несоблюдение режима. Джон осторожно спускает босые ноги с кровати, неуверенно касается ступнями ледяного пола. Ему не полагается вставать, поэтому никакой обуви не предусмотрено. Вместо этого кнопка для вызова дежурного на боковине кровати. Джон героически преодолевает путь до туалета (еще бы, когда альтернативным вариантом является Мэри, заботливо подпихивающая под него утку), а затем, немного менее уверенно, обратный. Ватсон уже касается дрожащей (самую малость) рукой спинки кровати, когда в медотсек врывается Майкл, чернокожий мальчишка двенадцати лет. Джон мысленно стонет, прежде чем натягивает на лицо вымученную улыбку. Майкл — сирота, несмотря на отставание в развитии, чем-то приглянувшийся Наставнику, взявшему его под свою опеку. А это значит, что пробуждение Джона не осталось незамеченным. — Привет, Джон, — мальчишка приветливо улыбается, обнажая белые ровные зубы, — Хорошо, что ты очнулся, Наставник ждал твоего пробуждения. — Привет, Майкл, — Ватсон надеется, что его улыбка хотя бы вполовину такая же теплая, — Как твои дела? — Хорошоо, — Майкл оттягивает края своего красного шерстяного свитера ненавязчиво хвастаясь обновкой, — Наставник просит тебя навестить его, когда у тебя появится время. Я принес твои ботинки. Джон едва сдерживает раздраженный вздох, наблюдая, как мальчик ставит перед ним тщательно вычищенную обувь. Когда появится время? Серьезно? — Классный свитер, — приходится сесть на кровать, чтобы справится с ботинками, шнурки же он просто запихивает внутрь, — Я готов. — Спасибо, — Майкл все так же улыбаясь, опускается на колени перед все еще сидящим на кровати Джоном и ловко завязывает его шнурки, не слушая смущенных возражений. — Я тебя отведу. К головной боли постепенно прибавляется тошнота, и Ватсон преодолевает вереницу тусклых пустынных коридоров только благодаря поддержке Майкла. Мальчишка ненавязчиво болтает о своих уроках с миссис Нортон, не забывая замедлять шаги, когда Джон совсем уж выдыхался. В коридорах, должно быть, стоит жуткий холод, но Ватсон взмок уже на втором повороте. — Мы идем к изолятору? — на удивление нет сил, Джон просто тащится вперед, вяло переставляя ноги. — Да, так сказал Наставник. Изолятором назывался восточный тупик на третьем уровне. В грубо выдолбленных пещерах содержались редкие преступники или, намного чаще, крупа и консервы. Наставник с небольшой группой людей поджидал Джона в конце коридора у последней двери. Люди были напряжены и серьезны, что озадачивало и нервировало. Ватсон закусил щеку, выпрямляясь и подбираясь, делая свой шаг уверенней и тверже. Они ждали своего командира, а не развалюху Джона Ватсона. Джон подходит к двери, физически ощущая тяжесть каждого взгляда, сверлящего его спину. Все молчат, молчит и Джон. Что бы ни было за глухой громадиной двери, оно явно сулило подземным жителям новую порцию проблем вдобавок к уже имеющимся. Наружный засов с пронзительным скрипом медленно поддается дрожащей от слабости руке. Джон скашивает глаза на застывшую толпу и ловит едва заметную тень ухмылки в светлых глазах Наставника. Ватсон задерживает дыхание, всматриваясь в открывшийся черный проем, дохнувший ледяной сыростью с запахом лаврового листа и хвои. А потом потрясенно выдыхает... Восточный коридор на третьем уровне был малообитаем даже в начале заселения, когда Город на девяносто процентов состоял из подземелья. Большая отдаленность от центральных тоннелей и заметно более низкая температура делали его непригодным для постоянного жилья. Небольшие комнатки, представляющие собой скорее грубые каменные мешки приспособили вначале для хранения шахтерского инвентаря, затем как добавочные склады для лаборатории. Когда выяснилось, что в восточном коридоре не селятся вездесущие крысы (что побудило особенно впечатлительных жителей тайком шептаться о мистической силе, невесть когда облюбовавшей безлюдный тупик), то сюда перенесли часть кладовой со второго уровня, большей частью крупы, консервы и специи. Изолятор же появился семь месяцев назад, когда бедняга Олсен поехал крышей на фоне потери жены. Так как тюрьма представляла собой всего одну большую камеру, то возникла проблема с содержанием опасного безумца вместе с остальными, пусть и не совсем благонадежными людьми. Тогда-то и вспомнили о тупике на третьем уровне. В качестве изолятора его использовали всего раза три-четыре, но рассказы о холодных темных камерах, пахнущих затхлостью и пылью, где низкий потолок не дает разогнуться во весь рост, а самая большая пещера не более четырех шагов в длину, где шершавые стены поглощают звуки лучше ваты, вызывая сенсорную депривацию уже в первую ночь, до сих пор рассказываются мальчишками под одеялами на совместных ночевках. Джон лишь посмеивался, слыша подобные россказни. Ему не раз приходилось переносить сюда мешки с крупами, а однажды и стеречь особо буйного выпивоху (в чем не было особого смысла, так как сбежать из каменного мешка с глухой железной дверью не смог бы даже Джон Хэмиш Ватсон, капитан Пятого Нортумберлендского полка). Но сейчас собравшиеся люди переживали явно не из-за мешка с рисом или съехавшего с катушек Олсена. Глаза, привыкшие к светлому коридору, не могут различить в открывшейся мешанине оттенков черного ничего конкретного, пока кто-то из толпы не протягивает Джону большой фонарь, стилизованный под старинную керосиновую лампу. Джон нажимает на кнопку и одновременно шагает через воображаемый порог. Фонарь разгорается медленно, постепенно открывая взору новые детали. На неровном полу на тонком больничном матрасе спиной ко входу лежит скрючившийся человек. Джон видит портативную систему искусственного дыхания, стоящую прямо на полу у темноволосого затылка. Прозрачная трубка тянется к не видному с его позиции лицу, и Ватсон слышит тихое шипение прокачиваемого воздуха. Джон видит крутые завитки грязных волос, которые, за неимением подушки, почти касаются пыльного пола. Белизна шелковой сорочки слишком невероятна для подземелья, невесомая ткань облегает каждый хрупкий выступ позвонка. Фигура незнакомца трогательно тонкая, лишь подчеркнутая невозможной для шахт одеждой. Ну кто в здравом уме будет носить столь узкие черные штаны, не оставляющие места воображению? Никто не позаботился об одеяле или чем-то подобном, поэтому незнакомец максимально поджимает голые грязные ступни в тщетной попытке согреться. Хэмиш опускается на корточки, ставит фонарь на пол и осторожно переворачивает на спину скрючившееся тело. Он замечает, как пара человек за дверью подобрались, готовые в случае чего прийти Джону на помощь. Но эта предосторожность оказалась лишней. Незнакомец спал тяжелым наркотическим сном, медленно вдыхая наполненный снотворными парами воздух. Джон мысленно передергивает плечами, улавливая от маски знакомый сладковатый запах. Лицо спящего видимо наспех вытерли от крови, и ее бурые неаккуратные следы запеклись тонкими трескающимися корочками на подбородке, носу и шее. С внутренней стороны маски Джон замечает густую россыпь высохших багряных капель, что свидетельствует о том, что дела у незнакомца явно хуже, чем у него. В помещении слишком холодно для организма с нарушенной из-за наркотика теплорегуляцией, так что будет чудом, если невольный пациент не загнется от воспаления легких. Джон протягивает левую руку к ледяной шее, нащупывая пульс, когда его взгляд падает на воротник, щедро залитый идущей из носа кровью. Эта мелкая деталь кажется такой важной, такой цепляющей... Кровь крупными каплями стекает из носа и рта прямо на воротник белоснежной сорочки. Джон хмурится, пытаясь зацепиться за ускользающий образ. ... сидит прямо на асфальте, привалившись боком к мусорному баку... темные вьющиеся кудри и узкие аристократические ладони с тонкими музыкальными пальцами, безжизненно лежащие на коленях... тонкая золотая пластина на левом запястье... неземные серые глаза, пялящиеся прямо в душу... Джон отшатывается столь стремительно, что едва не падает на пятую точку. Он неосторожно задевает резинку, прижимающую маску к лицу незнакомца, отчего та сбивается, выпуская наружу противное сладковатое облачко. — Вспомнил? — голос Наставника, тихий и усталый, пробирается в уши Джона сотней маленьких блестящих жучков, которые попадая в черепную коробку, начинают раздражающе копошиться в мыслях, не давая сосредоточиться, — Твоя добыча доставляет нам больше проблем, чем пользы. Но мы решили подождать с решением его дальнейшей судьбы, пока наш Командир не придет в себя. — Проблем? — Джон хмурится, касается пальцами правой руки холодного пола для лучшего равновесия, — Я нашел его перед входом в шахты. Он умирал. Я не смог пройти мимо. Мы выведем его наружу сразу же, как только он очнется. Завяжем глаза, воспользуемся выходом на северной окраине. Мы же пару раз практиковали подобное. — Все не так просто, Джон, — Наставник сочувственно цокает языком, — Ты помнишь, что случилось на площади? — Наша операция, покушение на Мэра, Реквием... — Мэр мёртв, — Наставник резко прерывает Джона, — В Городе объявлена чрезвычайная ситуация, введен комендантский час. Выходы из подземелья заблокированы, паспортный контроль на каждом перекрестке. Говорят, что в ближайшее время начнется чипирование горожан. — Но... Но зачем? — Джон потрясенно таращится на Наставника, — Это усложняет жизнь не только нам, но и наземным жителям. — Они объявили войну подземелью, Джон, они объявили войну нам всем. — На моей памяти между нами никогда не было мира, — Джон не видит в этой новости ничего нового, — Мы попеременно усложняем друг другу жизнь чуть ли с начала основания Города. — На этот раз все более чем серьезно. Мэр был сердцем Города, его мозгом, движущей силой, хоть мне и не хочется это признавать. После его смерти правление понятия не имеет о том, что им теперь делать. Но одного они хотят бесспорно — наказать виновников, растоптать, выкосить под корень, невзирая на сопутствующие жертвы. — Но это не мы! — Джону почти смешно от такого абсурдного предположения, — Наша операция была глупой шуткой, не более. Ключ от оружейной есть только у меня, так что на момент покушения у нас даже не было оружия. — Но Мэр убит, — Наставник скорбно улыбается, — Также погибли семеро человек, особенно приближенных к Мэру и двадцать три наших. Потери среди горожан мне неизвестны. — Двадцать три? — Джон потрясенно выдыхает, чувствуя, как кислый ком тошноты дерет горло, — Так много... — Будет больше, — в толпе нарастает недовольный гомон, но голос Наставника так же тих, — Мы должны быть готовы ко всему, Джон. Наша игра в оппозицию стала реальностью. — Что нам теперь делать с ним? — Джон кивает на неподвижное тело, — Его ищут? — Нет, Джон. Его нет в списках пропавших. — Откуда вы... Да неважно, — Джон обрывает сам себя, устало трет переносицу. Тошнота достигает апогея и он боится, что его вывернет прямо на пол, — В любом случае его нужно перенести в палату. Здесь слишком холодно и... — Прости, Джон, но у нас на его счет другие планы, — из-за спины Наставника выходит приземистый крепкий мужчина в линялых джинсах и застиранной серой рубашке. Его короткие седые волосы топорщатся жестким ежиком, делая угрюмое лицо еще более неприветливым, — Он должен заплатить. — Заплатить за что? — Джон переводит взгляд на Наставника, но тот молчит, спокойно смотря на незнакомца. — Например за Йена, — Билл болезненно морщится, щерит крупные желтые зубы, — Ему не было и двенадцати, когда мы пришли в Город. Я тащил его на своей спине херову тучу дней, подыхая от истощения и обезвоживания. Моя сестра умерла еще в старом мире, и в новый я смог притащить только этого тощего недокормыша. Вот она вся моя семья, Джон, весь мой род! Только я, ни на что не годный старик, и Йен, светлая голова, подающий надежды будущий доктор. Ах да, Йен же умер! Знаешь, что они сделали с телами сопротивления, Джон? Вывезли за границу Города вместе с трупами бродячих собак и кошек, что сдохли от Реквиема, сбросили в яму и засыпали известью! Вот и все, Джон! Мой светлый мальчик заслужил яму с известью! Вот мы для них кто — жалкие крысы, не стоящие даже могилы. Мы все сдохнем в этих подземельях, как крысы Джон, как самые настоящие крысы! — мужчину трясет от ярости, и с трудом сдерживаемые рыдания прорываются наружу надсадным воем. Никто не успокаивает его, только несколько сочувственных взглядов, искоса брошенных на выражение чужого горя. Гораздо больше взоров прикованы к незнакомцу, и Ватсону становится не по себе от плескающейся в них ненависти. — Мы не можем поступать так, — Джону приходится собрать в кулак всю свою твердость, но его голос позорно дрожит, — Вне зависимости от того, что делают они. — В каждой семье есть жертвы, —Наставник медленно подходит к Джону, касается кончиками пальцев его плеча, почти шепчет на ухо, — Они напуганы и опустошены, их агрессия должна найти выход. Дай людям то, чего они хотят. Прояви мудрость. — Мудрость? — Джон пораженно вскидывает глаза, неверяще таращась на спокойное лицо Наставника, — Отдать его на заклание обезумевшей толпе? Полуживого человека, чья вина даже не доказана? Чтобы они как звери растерзали его в главном зале? А что делать мне? Смотреть? Или может присоединиться? Разорвать своими зубами его сонную артерию на радость толпе? — Тише, Джон, — Наставник мягко поглаживает плечо Джона, отчего ему хочется скинуть чужую руку, — Ты стал Командиром именно из-за своего умения мыслить трезво. Народ любит тебя. Так не устраивай гражданскую войну еще и в подземелье. Мне едва удалось сохранить его жизнь до твоего пробуждения. —Но это немыслимо! — Джон поднимается, как бы ненароком стряхивая чужую руку, — Он останется в живых, пока его вина не будет доказана. — До него все-равно доберутся, — Наставник разочарованно пожимает плечами, — А возможно и не только до него. Нам и так хватает проблем, Джон, не создавай их еще больше. — Я так решил, — Джон повышает голос, обращаясь к толпе у входа, — Этот человек отныне находится под моей защитой, и горе тому, кто притронется к нему хоть пальцем. — Глупо, — Наставник кивает на обескураженных таким решением людей, — Очень глупо. — Я так решил, — Джон буквально видит, как алое облако агрессии густым туманом разливается по коридору, и это его до чертиков нервирует, — передайте остальным. — Ну что ж... Желание Командира... Но задумайся в одну из бессонных ночей, когда будешь сидеть у двери своей комнаты со своим армейским глоком, охраняя эту бездарную никчемную жизнь: что именно этот юноша делал вдали от площади во время Реквиема? Ты ведь нашел его около тела Йена, не так ли? Как думаешь, не он ли отдал приказ об уничтожении всех членов сопротивления? Достаточно ли сильны эти узкие ладони, чтобы опустить стальную дубинку на затылок напуганного спешащего подростка? Достаточно ли подлости в этой кудрявой голове, чтобы содрать респиратор с еще живого Йена, заставляя того медленно и мучительно умирать рядом с мусорными баками? У тебя будет много времени на раздумья, Джон. Наставник удаляется вместе с притихшей толпой, оставляя Джона в одиночестве. Ватсон слепо пялится на узкое бледное лицо, ощущая, как привычный хрупкий мир осыпается шелестящими зеркальными осколками. А потом незнакомец открывает глаза.