Big troubles

У Джонхана руки по локоть в крови. Она густая, липкая, неприятно мокрая на ладонях. И всё, о чём возможно думать сейчас — как можно скорее стереть, смыть её, избавиться от этих мерзких ощущений навсегда. Смотреть на неё противно до жути. Тело под ногами мерзкое, всё в красном, и чуть коснись его — чавкает. Кажется, парня сейчас вырвет. Хану плевать, что двери студии открыты, и сюда в любое время может зайти новый незваный гость. Ему бы смыть с рук подсыхающую дрянь. Смыть то, что внутри него, не удастся. От вида крови вокруг начинает трясти. Сделать шаг кажется настоящим подвигом, а дойти до крана и вовсе — сверх событием. Колокольчик на входной двери противно звякает, и внутри всё замирает. Юна не волнует, что кто-то увидит труп на полу его мастерской. Лишь то, что кто-то увидит кровь на его руках. На нём. И это кажется намного страшнее. — Ты не можешь без неприятностей, да? — от этого голоса хочется разрыдаться. От облегчения. Потому что, о господи, это всего лишь Джихун. И он уж точно не будет упрекать Джонхана за то, что он грязный. Мерзкий, испачканный, испятнанный. И внутри, и снаружи. — Если бы я знал их причины, думаю, этого было бы меньше… — шепчет Юн. Дёргает вентеля крана, но вода упорно не бежит. Раздражение накипает, и парень бьёт по раковине кулаками. Джихун смотрит со смесью беспокойства и омерзения, тянется к карманам. У него там влажные салфетки и антисептик — как стандартный набор. Ли через тело перешагивает с таким видом, словно это просто шкурка банана валяется — и ничего страшного, и наступить не хочется. Ботинки скользят по крови, липнут, и хлюпают. Младший запястья Юна ловит, держит крепко, чувствуя дрожь чужого тела. Медленно расстёгивает пуговки на манжетах и тянет рукава до локтей. Вытирает кровь салфетками, и те вымокшим красным ворохом падают к ногам. Джонхан бы плакал, да только не умеет. От стального захвата Джихуна он чувствует свой собственный пульс, и от этого тошнота к горлу подкатывает с новой силой. — Не трясись, — Ли бросает пустую упаковку от салфеток на пол и тянет Хана на улицу, оставляет у своего мотоцикла и просит подождать. Словно Юн вообще куда-то уходить собирался. Джихун возвращается в маленькую студию-мастерскую, брезгливо шагает через труп и долго роется в кладовке. Там белизна, и вскоре ей залито всё вокруг — от бездыханного тела до стен. Ли подмывает сжечь всё дотла, но понимание того, что этажом ниже и выше живут какие-никакие, а люди, останавливает его. Он собирает вещи старшего, их не много — документы, какие-то папки, немного денег и пара шмоток. — Что он сделал? Бил, угрожал? — спрашивает младший уже на улице, сидя на своём железном коне и краем глаза поглядывая на кутающегося в старый свитер старшего. Его зрачки расширены как после дозы, и блестят в неярком свете единственного уличного фонаря. Они не торопятся. — Пытался изнасиловать. Но Джису вчера вешал полки и забыл молоток, так что… я успел раньше, — Юн пожимает плечами так, словно речь идёт о вчерашнем обеде, и именно это спокойствие выдаёт, насколько сильно он потрясён. Джихун больше ничего не говорит. Да и что тут вообще сказать можно? Чувак, хватит работать в ночную смену? Или, парень, ты выглядишь как распоследний педик, поэтому тебе хотят присунуть все, кому не лень? О таком лучше молчать. Джонхан не глупый, он и так всё понимает. — Мы уезжаем. — Куда на этот раз? — голос старшего всё ещё подрагивает. — Куда-нибудь, где нас не будут искать, — Джихун пожимает плечами и впихивает в руки парня шлем. Машинка ревёт, готовая в любую секунду сорваться с места. Джонхан прижимается к спине Ли, пытаясь вспомнить, сколько же раз тот спасал его шкуру. Сосчитать не получается, впрочем, Юн и так знает, что много. Они уезжают, оставив всё как есть. Законопослушные граждане в такой час не полезут в подпольный тату-салон, а незаконопослушные ребята уж точно не побегут за полицией. У них есть ещё пять часов, чтобы навсегда исчезнуть из истории этого города. И целая жизнь, чтобы очернить историю следующего.