Big troubles

Сынчоль себя презирает даже больше, чем весь остальной мир. От стоп до кончиков ушей, смотреть в зеркало на себя ежедневно - как вечная пытка. Собственное лицо никогда не перестаёт напоминать о том, что он урод - внешне, и ещё больше, внутри. Морально, физически... всяко. Неправильный, искорёженный, ненужный даже собственному отцу. Сынчоль уверен, будь он хоть немного на того похожим, к нему отнеслись бы лучше. Но нет же, вершитель моды и хозяин лучших модельных агентств не может иметь сына урода. Так что лучше - так. Без единого упоминания, так, словно в жизни президента Чхве никогда не существовало Чоля и его матери. Лучше - пародия на счастливую семью. Жена - иностранка, и двое безумно красивых детей. Всё, под стать его образу жизни. Жизни, в которой места для старшего сына нет. Чхве смиряется с тем, что никому не нужен, смиряется с жизнью в тени других, и, в общем-то, как-то привыкает. Распарывает кожу за ушами каждый вечер, так, без задней мысли, просто, чтобы знать, что ещё не очерствел окончательно. Рисует безумную джокерскую улыбку старой помадой покойной матери и всё пытается понять, как же так сложилось, что кому-то – всё, а ему совсем ничего. А потом на пороге его квартиры появляется тот, который был ненавистен Чолю с самого рождения. Хансоль действительно красивый. В жизни даже больше, чем на фотографиях из журналов или в телерекламе отцовского бренда. Сынчоль помнит его подростком, да и то мельком. Когда мать умерла и никуда, кроме как к отцу, идти за помощью он не мог. Помнит, как стоял в холле красивого дома, под до омерзения сочувствующим взглядом новой отцовской жены, и как тринадцатилетний Соль выглядывал с лестницы. И эти большие красивые глаза почему-то запомнились больше всего. Проходит семь лет, и брат стоит здесь, слишком красивый и правильный для мира Чоля. И первый удар прилетает раньше, чем он успевает заговорить. Чхве бьёт в плечи, в до ужаса красивое лицо, до хруста давит на растопыренные пальцы рук. Он останавливается лишь когда его самого валят на пол и крепко держат. Под глазом саднит, а на скуле наливается цветом синяк. Хансоля не портит даже это. Не портит хищный оскал и безумный блеск в глазах. Хансоля вообще трудно испортить. Только Сынчолю удаётся даже это. И за это ему действительно можно поаплодировать. - Какого хера ты здесь?! Хансоль только усмехается криво и ведёт языком по разбитым в кашу губам. Смеётся, веселится. И кровь на его языке слишком притягательна. Чолю удаётся высвободить руки, и он дёргает ими парня на себя. Пробует красное с чужих губ и ликует, когда понимает, что его брату больно. Брату. А, впрочем, … какая разница? - А ты всех вначале бьёшь, а потом трахаешь? – Хансоль, кажется, улыбается априори. У него вспухшие губы и синяки по всему телу, а несколько пальцев на руках, кажется, сломаны. И ему бы бежать в полицию снимать побои, а затем в больницу – залечивать раны. Да только Сынчоль по безумному блеску глаз и тому мазохистскому наслаждению, с которым парень давит на ушибы, понимает, что младший тоже – сломан. Миром, жизнью, семьёй. Так что, в общем-то, в чем-то они даже схожи. - Нарисуешь мне улыбку? – Чхве в лихорадке дёргающимися руками достаёт из тумбы тюбик помады и вкладывает в руку брата. Тот смеётся, сжимает уцелевшими пальцами и мажет по чужим щекам и губам. А затем получает новый удар.