Наизнанку

Кровавый закат догорал над горизонтом. Тусклый солнечный свет падал на проклятые, захваченные смертью и страхом красные скалы. Пропитанные человеческой кровью пески Сирийской пустыни погружались в темноту. Я всем сердцем ненавидела это место, всем сердцем боялась его, вплоть до седых волос на голове. Я прижалась спиной к стене окопа и дрожала от ужаса, крепко обнимала штурмовую винтовку, меня парализовало ледяным испугом. Моя форма была покрыта пылью. Страшный обстрел Сирийскими боевиками, под который я попала, был одним из самых кошмарных событий в жизни. Мы штурмовали один гребанный городишко целой армией, пытались взять и устранить Дилана Блэквуда, перебежчика, снабжавшего ИГИЛ нелегальным вооружением. Все понимали, что нас ждет жесткое сопротивление. Даже я. Но на деле все оказалось куда жестче, чем представлялось. Первый бой – самый страшный. А новичков среди наступающих было большинство. Командование оправдало это недостатком личного состава. Бойцы моего отряда вели по врагам беглый огонь, осторожно высовываясь из укрытий. Танки, поставленные за камнями и небольшими зданиями, долбили по врагу из пушек. Кругом грохотали пулеметные и автоматные выстрелы, гремели пушечные залпы. Обстреливали нас настолько плотно, что невозможно было толком прицелиться, но я и не пыталась. С пронзительным свистом на наши позиции обрушивались артиллерийские снаряды, вспыхивали ослепительные вспышки взрывов, разбрасывая землю и разгоняя вечерний сумрак. Меня закидывало черноземом. Я трусливо вжимала голову в плечи от каждого громкого шума, меня трусило, по лицу струился холодный пот. Пули врезались в землю, вздергивая фонтанчики пыли, свистели над головой. Картина вокруг развернулась ужасающая, умирали люди. Не просто люди, а любящие мужья, отцы, любимые дети. Мои друзья, с которыми я познакомилась в учебке, с которыми смеялась и веселилась. Пулями им разрывало головы, тела пронзало насквозь, брызгала кровь. Взрывами солдат рвало на кусочки, они с душераздирающими воплями падали на землю. Кто-то умирал сразу, кто-то бессильно ворочался и жалобно звал на помощь, кто-то мучительно бился в конвульсиях. Сердце обливалось кровью от человеческих криков. Стрелок, занявший рядом со мной позицию, неосторожно высунулся из укрытия, ему раскроило голову веером пуль. Он повалился замертво, я испуганно расширила глаза, видя его разорванный череп. Звери. По нам стреляли самые настоящие, беспощадные животные. Меня охватил тремор, губы дрожали, я учащенно и глубоко дышала. Помочь. Оказать первую помощь. Я подползла к стрелку с раскроенным черепом, сложила ладони у него на груди, делала непрямой массаж сердца. Кровь пульсирующей струей била из головы в такт толчкам. Толчок. Толчок. Пожалуйста, встань, пожалуйста, оживи. Толчок. Еще толчок. Ну, вставай! Умоляю! Встань! Тебя же ждут дома! – Прайс! – крикнул мне Курт, укрывавшийся неподалеку. Рядом с ним в землю влетело несколько пуль, он пригнул голову. – Прайс, блядь! Он мертв! Какого хуя ты делаешь?! – П-первая п-помощь, – испуганно заикалась я. – П-помощь.... – Идиотка! Вернись на позицию! Стреляй! Дура! Я не хотела стрелять. Я боялась. Я не была готова. Страшно, холодно, одиноко. Разве я не поступлю плохо, если убью кого-нибудь? Если стану, как боевик? Они ведь тоже убивали. Фрэнк был случайностью. Я не имела желания лишать его жизни. Просто так получилось. Случайность. Здесь же.... Здесь все совсем по-другому. Убивать надо было жестко, беспощадно, целенаправленно. Но я не могла. Мне не позволяла психика, не позволял внутренний барьер, говоривший, что убивать – плохо. Это же злодеяние. Одно из самых больших. Я думала, что смогу, думала, что раз иду воевать, раз убила Фрэнка (пусть случайно), то у меня получится. Но я не убийца. Я помню, как взяла боевика на мушку, положила палец на спуск, но не выстрелила. По нам стреляли киллеры, жестокие, беспощадные, а я была не такой. Макс.... Почему я тебя не послушала? Почему не осталась? Почему подписала себя на три года ада? Ситуация усугубилась. Боевики снялись с оборонительных позиций, пошли в наступление, интенсивность вражеского огня усилилась многократно. Со стороны города к нам поехали вражеские танки и бронетранспортеры. Танки стреляли, грохали пушки, перед дулами полыхали яркие вспышки. Взрыв, звон в ушах, меня отбросило ударной волной. – Отходим! Живо! Отходим! – донеслось до ушей как сквозь толстый слой ваты. Да. Наконец-то. Бежать. Делать ноги. Рвать когти. Унестись отсюда и больше никогда не видеть этого адского места. Поджилки тряслись, руки дрожали, сердце колотилось. Я вылезла из окопа, с испугу перепутала направление, поползла в сторону вражеского города не видя ничего вокруг от страха. Сразу попала под страшный обстрел. Рядом со мной вздергивало фонтанчики пыли, кругом пронзительно свистели пули, взрывались снаряды. Каску сшибло с моей головы тяжело прожужжавшим осколком. – Прайс! – Курт бросился за мной, схватил за ноги и потащил обратно в окоп как мешок. Шальная пуля прилетела ему в плечо. – Блядь! Он затащил меня в окоп, я рухнула на землю, наглотавшись пыли. Песок скрипел на зубах, я в ужасе вжалась в стену, свернулась в позу эмбриона, крепко обняв винтовку. – Дура ебаная! Ебать твой поганый рот! Ты ебанутая нахуй?! Ты что, блядь, не видишь, куда ползешь!? Ебанашка! – П-прости, – обронила я с дрожащих губ. – П-прости, п-прости. М-не с-страшно. По щекам потекли слезы. Я попала в ад. Оторванные конечности, окровавленные тела, забрызганная кровью и усеянная кровавой кашей земля. Потерявшие осмысленность глаза изуродованных бойцов. Взрывы. Грохот пушек. Бесконечная, ужасная стрельба, ввергавшая в ужас. Это слишком жестко даже для Хлои Прайс, которая считала себя нереально крутой ровно до тех пор, пока ее не попытались реально убить, а не угрожали ножичком, как Фрэнк. – Черт! Да где тебя только готовили? Какой дебил вообще допустил тебя до боевой операции? Куда психологи смотрят? Дебилы! Взяточники! – Курт схватил меня за воротник, усадил, влепил жесткую пощечину. – Очнись! Очнись, дура! Надо валить! Но я не отреагировала. Лишь смотрела на Курта большими от ужаса глазами, которые щипало от стекавшей с бровей крови. Боже. Я была полностью забрызгана чужой кровью, жутко блестевшей в свете взрывов. Курт закинул меня на плечи, понесся по окопу, устремившись к точке эвакуации. Американские солдаты бежали прочь, бежали, сломя головы, цеплялись за стремившуюся ускользнуть жизнь изо всех сил. Боевики стреляли им в спины, союзники падали замертво, разбрасывая кровавые брызги. За что? Зачем нужно было убивать отступающего врага? Какой мразью надо было быть, чтобы выстрелить кому-то в спину? Какой тварью надо стать, чтобы обмотать себя поясом смертника, и взорваться в метро, отняв десятки, а то и сотни невинных жизней? Пули били угрожающе близко к нам, недалеко громыхнул взрыв, у меня зазвенело в ушах, нас смело ударной волной. Я грохнулась на землю, захлебываясь слезами, крича от ужаса, но не слышала сама себя. Пожалуйста! Пожалуйста! Вытащите меня отсюда! Кто-нибудь! Я больше не хочу! Хватит! Умоляю! Курт ворочался, схватившись за живот, сквозь пальцы сочилась кровь. – Прайс! – прокричал он сквозь зубы. – Прайс, блядь! Я подползла к нему, и дрожала, дрожала, дрожала. Я не знала, что делать, не знала, как ему помочь. Он посмотрел на меня красными от крови и слез глазами, схватил за воротник. Дыхание его было тяжелым, прерывистым, он страшно бледнел. – Прайс! Не вздумай здесь подохнуть, ясно?! – он хрипло прокашлялся, сплюнул кровью, поморщился от боли. – Я на тебя жизнь положил, Прайс! Ты мне должна! Ты должна выжить! Поняла! Отомсти! Отомсти за меня этим бородатым пидорам! Поняла?! Ты мне должна! – Стой! Стой! Не уходи! – я взяла его за лицо. – Пожалуйста! Не бросай меня одну! Я не хочу быть одна! Взгляд Курта мертвенно мерк, я чувствовала, как жизнь предательски покидала слабнущее, увядающее тело, больше не желая в нем задерживаться. Я крепко взяла Курта за руку, он тяжело и часто дышал, а я громко плакала. Рыдала, рыдала от беспомощности, горло сдавило спазмом ужаса. Я не хотела, чтобы Курт погибал из-за меня, не хотела, чтобы он вообще погибал. Не хотела, чтобы кто-то погибал. До первого боя все казалось мне забавной игрой, но теперь.... Душу терзало жалостью и болью. Ладонь Курта медленно выскользнула из руки. – Блядь! – закричала я, надрывая голосовые связки. – Бля-я-я-ядь! Я схватила себя за голову, уткнувшись лицом в грудь Курта. Мне вспомнилась Макс. Как она со слезами обнимала меня в прихожей нашей квартиры, как умоляла остаться. Как отчаянно выбрасывала в окно моей комнаты вещи из собранной сумки песчаного цвета, чтобы задержать меня, чтобы я опоздала на самолет. Как я ушла, стуча по дощатому полу подъезда каблуками тяжелых военных сапог, как Макс рухнула на колени и рыдала. Прости меня, Макс. Прости. Вот, от чего ты пыталась меня уберечь. Внутри бушевал ураган из гадких эмоций. Мощный страх смешался с пламенной злостью, с обжигающим гневом. Ненавижу. Я ненавижу этих бородатых выродков! Ненавижу ИГИЛ! Ненавижу их сраные божественные идеалы! Ненавижу Сирию! Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу! Враги приближались. Танки светили на брошенные позиции прожекторами, боевики спрыгивали в окопы, осматривая убитых и раненых. Они делали контрольные выстрелы, никого не жалея. Надо было притвориться мертвой. Настолько мертвой, чтобы даже самый внимательный зритель поверил в мою гибель. Я медленно легла рядом с Куртом, уткнулась в землю лицом, продолжая бесшумно лить слезы. На мне было достаточно крови, чтобы сойти за мертвеца, но я сомневалась, что выживу. Боевик пнул меня в бок, с сомнением посмотрел, щелкнул затвором автомата, и прицелился. Это конец?