Обрасти броней
21 апреля 2020 г. в 13:35
Техника рукопашного боя в полицейской академии ориентируется на задержание подозреваемого или преступника. Именно задержание, а не самосуд и расправу на месте. Подразумевается, что злоумышленник должен быть доставлен в подразделение в целости и сохранности. Разумеется, насколько позволяют обстоятельства. Ибо «полиция не карает, а ловит преступников». Вот почему в отличие от других силовых структур, не обременённых лишними церемониями, полицейский старается избежать нанесения травм при захвате или обороне.
Тина честно старается помнить об этом, когда Паркер валит её на маты, придавив весом своей дюжей туши. И когда, вывернув ей руки за спину, хрипло дышит в шею, почти касаясь вспотевшей кожи влажными губами. Напоминает себе, стиснув зубы, и пытается скинуть сукиного сына, пока тот между делом самозабвенно лапает её грудь.
Сержант Коул, выполняющий обязанности инструктора по физической подготовке, не вмешивается. То ли не видит, то ли одобряет инициативу парня, натурально изображающего сексуальное домогательство.
Мэтью Паркер вживается в роль, наслаждается. Его крупное тело дрожит в экстазе. А Тину как током пронзает отвращение. Она думает о том, что с радостью поменяется местами с наставником и посмотрит, как тому нравится внушительный стояк мудозвона, пристроенный ей ниже пояса.
Этой твари предстоит войти в ряды стражей порядка, а он и за собственный член поручиться не в силах. Подобные ему злоупотребляющие своим положением гнусные ублюдки подрывают доверие к честным ребятам из управления.
И это тот момент, когда Голдштейн накрывает сдвиг по фазе.
В глазах темнеет от бешеной неразбавленной ярости. В ушах стоят гулкие удары пульса. Дыхание замедляется, сердце стучит в груди через раз.
Тина смыкает веки, выдыхает.
Калечить нельзя…
Расслабляется, позволяет телу обмякнуть.
Травмировать нельзя…
Опускает голову, прижимаясь щекой к липким матам.
Только щадящие болевые приёмы…
Плевать.
Тина рывком откидывает голову, заехав затылком Паркеру в нос.
Честно говоря, девушка не намеревалась сломать придурку хобот — трудно рассчитать угол удара, задыхаясь под его массой. Но болезненный стон Паркера и густая кровь, капающая сквозь его прижатые к лицу пальцы, неожиданно доставляют ей удовольствие.
Тина понимает, что ни о чём не жалеет. Более того, охотно повторила бы на бис.
— Голдштейн! — вопит инструктор. — Какого хрена?!
— Не рассчитала сил, сэр, — даже не краснеет.
В душе впервые за долгое время царит странное спокойствие.
С первого дня в академии прошло почти три месяца — Тина преодолела рубеж, когда за малейшую провинность грозит отчисление, и сумела не попасть в ряды отсеявшихся курсантов. Таких было процентов пятнадцать-двадцать от общего числа поступивших.
Исключали по разным причинам: нытье, слабость, ослушание, дерзость, плохая успеваемость — не всегда предугадаешь, за какую оплошность отправят собирать манатки.
К этому времени остаются только самые стойкие, упрямые, целеустремлённые. Те, кого всяким толстокожим Томпсонам не смутить зубоскальством и публичным афронтом. Не запугать угрозами или невыполнимыми командами. Чей дух на раз плюнуть не сломить.
Краснеть и запинаться Тина перестаёт.
Складывая достигнутые успехи в устойчивую тенденцию практически по всем дисциплинам, она может с некоторой долей уверенности рассчитывать на амнистию.
Вот сейчас и проверит, насколько ей дозволено хаметь.
— К коменданту, — по слогам цедит сержант Коул, — живо!
По пути на выход девушка замечает постные лица своих друзей: переживают. Может, со стороны ситуация выглядит гораздо хуже, чем ощущается?
Джо, вот, случилось во время пробежки поскользнуться на мокрой после дождя траве и подмять под себя бегущего впереди рекрута. У девушки был сломан палец — Джонатан три с половиной часа простоял по стойке смирно. В ливень. Зато не отчислили.
Правда, в отличие от Тины, это, в самом деле, была случайность.
— А ты вставай и дуй в медпункт, размазня, — слышит Голдштейн. — Девчонка морду расквасила, слабак.
Дальнейших уничижительных эпитетов в адрес Паркера Тина уже не слышит. Да и вряд ли она узнает что-то новое из уст сержанта Коула. Этот ворчит больше для проформы. Лейтенант Томпсон — вот, у кого неистощимая фантазия на оскорбления.
Тина неохотно шагает к командному корпусу, размышляя над вариантами ожидающего её наказания. Да и не совсем понятно, как именно ей полагается поступить, добравшись до кабинета коменданта, учитывая, что сам Коул остался в спортивном зале. Дожидаться сержанта или самостоятельно на себя же донести?
Воображение живо рисует абсурдную сцену явки с повинной и губы против воли растягиваются в слабой улыбке.
— Веселишься, Голдштейн? — летит ей в спину гнусаво.
Мэтью в пару шагов обгоняет её, преградив путь. Лицо парня– перекошено от злобы, нос распух и весь в кровавых разводах, широкая грудь тяжело вздымается. Как ещё не задохнулся в собственной желчи?
— Свали, Паркер, — Тина безуспешно пытается обойти его.
— Не так быстро, стерва, — гундосит бугай и хватает её за плечи.
Всё происходит так молниеносно, что девушка не успевает сгруппироваться. Вот её ноги отрываются от земли, а в следующую секунду она летит спиной вперёд. Что Паркер просто сграбастал и швырнул её как тряпичную куклу, Тина понимает примерно в тот момент, когда раздаётся оглушительный всплеск, а затылок и позвоночник прошибает острой болью. Вода заливает уши и нос, скользит в горло вместе с судорожными глотками воздуха.
Этот урод запустил её в фонтан.
Голдштейн с трудом приподнимается, лихорадочно зачёсывает назад залепившие лицо мокрые пряди и пытается глотнуть как можно больше кислорода.
Паркер возвышается над ней — одной ногой в фонтане, — готовится ко второму раунду.
Ну держись, крысёныш-переросток…
— Что здесь происходит?
Сердце Тины подскакивает к горлу. Кое-как восстановленное дыхание снова сбивается с ритма, вызвав конвульсивный вздох.
К ним стремительно приближается капитан Грейвс.
Мэтью моментально распрямляется, вставая по стойке смирно. Тине это удаётся со второй попытки. Вымокшая до последней ниточки спортивная форма тяжело липнет к телу, сковывая движения. Она всё ещё стоит по голень в воде.
— Капитан Грейвс, сэр! — приветствуют они наставника в унисон — удивительно слажено, так, что едва различимая дрожь в голосе Голдштейн и вовсе теряется за густым басом Паркера.
— Я спросил, что у вас тут происходит?
Тина избегает смотреть на мужчину, но кожей чувствует его взгляд — пробирающий, бьющий сквозь грудную клетку и перикард прямо в сердце. И она уже не уверена, что в ползущих по телу мурашках виновата мокрая одежда и ноябрьская стужа.
— Я виноват, капитан, — смиренно произносит Паркер, заставив Тину изумлённо на него воззриться. — Заболтал Голдштейн, она проглядела фонтан и споткнулась о бортик.
Девушка едва удерживается, чтобы не закатить глаза. На секунду ей показалось, что парню действительно жаль.
— Всё так и было, курсант? — теперь Грейвс обращается к Тине.
Безликое «курсант» режет слух и ранит душу. Не «Тина», не «курсант Голдштейн», а просто «курсант». Теперь только так. Девушка не понимает, в чём провинилась. Несколько дней ломает голову, но так и не может сообразить. Но так даже лучше. Его холод возможно заморозит чувства, что зародились в её сердце спонтанно, беспокойно, болезненно. Обречённо. А если нет, то она приложит все усилия, чтобы самой вытравить их, выжечь и испепелить до горстки ничего незначащего пепла.
Капитан ждёт от Тины ответа, и она больше не может избегать зрительного контакта. Ей даже удаётся сохранить видимое спокойствие, когда сталкиваются их взгляды.
Сердце пропускает удар.
— Да, сэр, — произносит уверенно. — Я споткнулась.
Как бы сильно Голдштейн ни презирала Паркера, нарушить негласный кодекс курсанта и прослыть сексотом среди своих ей не улыбалось.
Грейвс продолжает испытующе смотреть на неё. Его лицо кажется Тине слишком напряжённым. Не верит. Или зол.
— Ушиблись? — сухо, раздраженно.
— Нет, сэр, — спина досадливо саднит, но не так сильно, чтобы разделить с Паркером путь в медицинский пункт.
— Что с вашим носом? — переключается мужчина на Мэтью.
— Несчастный случай на тренировке, капитан, — без запинок выдаёт парень.
Паркер и сам с кодексом на «ты». Хотя не исключено, что он всего лишь щадит своё самолюбие, не желая признаваться наставнику, что отправлен в нокаут девушкой. На взгляд Тины это лишено всякого смысла: уже к вечеру разве что самые ленивые не будут обсуждать, как она подкорректировала физиономию Паркеру. Будь на то воля Голдштейн, она не задумываясь отреклась бы от сомнительной славы, которая сулит ей только новые проблемы с Мэтью.
— Что ж, — кивает Грейвс, — ступайте в медпункт, Паркер. А вам не помешает переодеться, — хмуро сообщает он Тине.
— Мне приказано идти к коменданту, сэр, — возражает девушка, краем сознания дивясь собственной твёрдости. — Разрешите идти?
— Разрешаю, — Тина отчётливо различает недовольство в его голосе.
Он сердится на неё? За то, что посмела перечить или по той же причине, по которой перестал обращаться к ней лично? Девушка запрещает себе анализировать интонации капитана — это кратчайший путь к хандре и саморазрушению. А дорога обратно каждый раз оказывается всё более тернистой.
Она сосредоточенно направляется к головному корпусу, стараясь игнорировать ноющую боль в спине, когда внезапно на плечи опускается пиджак. Тина вздрагивает и, обернувшись, оказывается лицом к лицу с Персивалем Грейвсом. Слишком близко. Непозволительно, опасно. Так, что может в точности повторить каждую сверкающую нить насыщенного рисунка его радужек. Очередной вдох вбирает в лёгкие пряный запах мужского парфюма с переливами кардамона.
— Я звал вас, — низкий голос вызывает неизменную дрожь в каждой клеточке предательского тела, — но, похоже, вы слишком глубоко ушли в свои мысли.
— Простите, сэр, — только и может выдавить Тина, думая, что ей нужно во что бы то ни стало уносить ноги.
И как можно быстрее. Иначе она рискует всей душой раствориться в этом мужчине. Безвозмездно.
— Вы замёрзли, — беспокойство вычерчивает резкие линии между его бровями.
Тине вдруг хочется зарычать от досады. Зачем он так поступает? То делает вид, что её не существует, то смотрит так тепло, что вся её решимость наглухо затворить сердце безнадёжно тает.
Девушке подумалось, что возможно он осознанно играет её чувствами. Такой опытный полицейский и внимательный к деталям мужчина наверняка мог просечь, какое влияние он имеет на глупую влюблённую курсантку. Быть может, его это даже забавляет. Разбавляет нудные будни, которые он вынужден проводить среди надоедливых желторотых юнцов.
Что она, в конце концов, о нём знает? Где заканчивается настоящий Персиваль Грейвс и начинается навеянный первым впечатлением и дорисованный экзальтированным воображением мечтательницы героический образ?
Тина чувствует растущую злость. Она понимает, что сердится на него по надуманной причине, но лучше винить его, чем заново пускаться в самобичевания.
— Я в порядке, капитан, — она стягивает пиджак, — если вы не возражаете, то мне правда пора идти.
— Оставьте, — отмахивается он от своей одежды, — вы вконец продрогнете. И что за спешка гонит вас к коменданту, что вам даже переодеться некогда?
Тина чувствует раздражение мужчины, но ей не до того, чтобы гадать о его причинах. Она и сама взвинчена его близостью и перепадами отношения.
— Это приказ сержанта Коула, сэр, — сообщает она и решительно возвращает ему блейзер. — Внутри здания будет потеплее, благодарю вас.
Грейвс поджимает губы и смеряет её долгим взглядом исподлобья. Вероятно, эта демонстрация характера ещё аукнется ей в скором будущем. С другой стороны, что может быть хуже безразличия, которым он щедро награждал её всю прошедшую неделю? И если он снова перестанет замечать её, будет уже не так больно. Вот почему она не позволит себе погреться в эфемерном тепле его изменчивой заботы.
— Ступайте, — глухо роняет капитан наконец, отпустив её.
Скрывшись внутри здания, Тина с облегчением переводит дыхание и чувствует, как напряжение отпускает все мышцы. День только начался, а её уже словно через мясорубку пропустили. Это маленькое противостояние далось ей нелегко, но на шаг приблизило к душевному равновесию. Она надеется, что вскоре сможет смотреть на капитана Грейвса без приступов тахикардии. Потому что несмотря ни на что, желание однажды работать под его началом владеет ею сильнее драмы неразделённых чувств.