Mall

      У Луки заслуженный отпуск, в который его, правда, выгоняли всем Реалом (включая и тренерский штаб, и основной состав, и весь запасной), но от этого менее заслуженным не ставший. За его плечами тяжелейший Чемпионат Мира, в котором едва ли не каждый матч — вызов, брошенная в хорватскую сборную перчатка, приглашающая на поединок и принятая с азартом и горящими взглядами. За его плечами выстраданные, вырванные, потом, кровью и прячущейся в пышной гриве волос у висков перчинкой седины выкупленное серебро, самое горькое, но от того не менее гордое. За его плечами расставание с родной сборной, прощание с уходящими на покой товарищами и необходимость возвращения в ритм тренировок клуба. После такого, определённо, нужен отпуск, хотя Лука предпочел бы играть и дальше, нежели сидеть дома — в Мадриде, естественно, куда он прибыл уже довольно давно и где проводил счастливо время, пока здесь же находился ещё один хорватский спортсмен, прибывший прямиком из Загреба в отчего-то более привычную солнечную пламенную Испанию.       Тот, который сейчас в семистах с лишним километрах выходит на белёсым светом софитов залитый бледно-зелёный стадион Вальядолида в намертво прикипевшей к сердцу сине-гранатовой форме, готовясь под командой другого капитана вырвать очередную победу. Лука не ревнует и никогда не ревновал Ивана ни к Барселоне, ни к Лионелю Месси, хотя они порой вели себя слишком откровенно. Но что-то в груди сжималось каждый раз, когда Модрич видел на Ракитиче не родные чёрно-синие или бело-красные цвета, сплетающиеся в хорватскую клетку, а полосы блаугранас*, когда Ракета, выходя на поле, коротко серьёзно кивал не ему, а «десятке» с легендарной фамилией на спине, когда чуть больше чем полтора часа переставал быть его и становился их.       Луку иногда удивляет, как они с Ваней умудрились прижиться в чужой стране, за извечно противоборствующих каталонцев и мадридистов выкладываясь с той же самоотдачей, как и за родную Хорватию, как они перестали быть просто купленными из-за рубежа легионерами и стали своими, как грели сердца некогда неясные скандируемые фанатами и игроками «Hala Madrid» и «Força Barça».       Он отбрасывает прочь рефлексивные мысли, одолевающие его извечно, когда не было футбола и Ивана рядом, сосредотачиваясь на начавшейся игре. Первое, что он отмечает сразу — Вальядолид настроен сегодня подстать прибывшим к ним чемпионам Испании. Второе — адское состояние газона.       Серьёзно, он не преувеличивает, его мнение подтверждает не менее шокированный комментатор, ведущий в прямом эфире монолог о том, не стыдно ли вообще Лиге, что её матчи проводятся на таком по-настоящему ужасающем поле. Модрич видит через широкую плазму экрана, как жестко вгрызаются в газон, вырывая куски земли с едва выросшей травой и оставляя на их месте уродливые ямы, шипованные бутсы, как проскальзывают на напоминавшей больше болото, чем нормальное поле футбольного стадиона, почве ноги спортсменов, когда те пытаются идти в атаку или обороняются. Лука не болеет ни за Барселону, ни за Вальядолид, ему безразлично, кто сегодня победит и кому на пользу такое отвратное состояние газона, но он точно болеет за Ивана и знает, что, если они проиграют из-за обстоятельств проведения игры, будет плохо. Всем.       Трансляция демонстрирует в основном общие планы сверху в центральной зоне, где и находится мяч, лишь изредка смещаясь в сторону тех или иных ворот, показывая по-настоящему хорошую работу Жорди Масипа и Марка-Андре тер Штегена, сегодня выкладывающегося, кажется, на все возможные двести процентов, когда это необходимо. Однако Модрич довольно быстро находит среди мельтешащих футболистов в кажущейся в полутьме стадиона мрачной форме Барселоны на правом фланге белобрысую «четвёрку» и… откровенно залипает. Обтянутые тёмной плотной тканью синих в тонкую гранатовую полоску гетр шикарные ноги Ракитича привлекают внимание, даже когда их обладатель только маячит небольшой фигурой на дальнем плане кадра. Иван бегает за мячом, успевая быть одновременно везде — и комментатор справедливо называет Ракету — связующим игроком Барсы, а Лука только и может, что смотреть на по-настоящему грациозные движения полузащитника и думать, что такое вообще-то стоит запретить на законодательном уровне. Нельзя бегать так красиво. Это же бег! Простейшие движения, скоростной перебор ног, но почему тогда, чёрт побери, Иван умудряется устроить из этого целое шоу.       Модрич пытается сосредоточиться на игре, честно, пытается, даже находит взглядом мяч, стремительно переходящий от Вальядолида к Барселоне и обратно, но вскоре сдаётся — не интересен ему этот матч (разве что в стратегическом плане, чтобы знать расстановку сил в Ла Лиге), ему интересны ноги Ивана Ракитича. И будь он проклят, если это не самое прекрасное, что он видел.       Лука расслабляется перед телевизором, вытягиваясь на разложенном диване в полный рост и лениво потягивая из высокого стакана прохладный молочный коктейль, сделанный как альтернатива кофе, к которому хорватский капитан питает необъяснимую слабость и против которого выступает переживающий за его здоровье Иван. Но сейчас они, кажется, поменялись местами, потому что состояние газона Вальядолида беспокоит его всё больше и больше.       К средине первого тайма поле из футбольного превращается в боевое, перепаханное вместо воронок снарядов ногами игроков, изрытое ямами и вздыбленное ухабами. Комментатор с досадой замечает, что мяч, попадая в эти котлованы, выкопанные безалаберностью организаторов матча, сбивается с намеченного футболистом пути, а Лука думает, что это совершенно не главное, потому что влети в эти земляные провалы кто-то из находящихся на поле — беды не избежать.       Он очень не хочет нагнетать и предвещать что-то плохое, но это… это вполне реальное развитие событий, и Модрич, в очередной раз потерявшись, глядя на легконогого Ивана, напоминающего в этой тёмной, невероятно идущей ему форме ретивого породистого коня, искренне боится, что что-то плохое произойдёт непременно с ним.       Это похоже на помешательство, приправленное паранойей, но весь первый тайм, пока счёт на табло остаётся сухим, Лука проводит в беспрестанном наблюдении за передвижениями блаугранас, без проблем находя каждый раз среди полузащитников, смешивающихся с нападающими порой, Ивана только по выделяющейся на фоне тёмного газона белой голове и его ногам.       На перерыв они уходят вместе — футболисты в раздевалку, Модрич — на кухню, за второй порцией сладкого молочного напитка, и возвращаются тоже почти одновременно, так что Лука сразу погружается в просмотр второго тайма. Команды меняются воротами, и фланг Ракитича теперь находится внизу экрана, и его самого (и его ноги) видно куда лучше.       Он улыбается легко сам себе, погружаясь в не самые далёкие воспоминания, когда Ракитич был рядом, проводил вместе с ним почти каждую свою свободную минуту — устраивался рядом на диване, обнимал теплом своих рук, прижимаясь к боку большим ласковым котом, укладывал голову на плечо, иногда перетягивал его самого к себе на колени, зарываясь пальцами в его длинные волосы, медленно перебирая пряди, покрывая нежными поцелуями скулу и щеку Луки. Иван вообще в домашних и около домашних условиях невероятно трогательный и очаровательный, смотрящий всегда глазами влюблёнными, пронзительными, тёплыми. Иван весь — тепло и уют для него.       За своими мыслями он упускает игру и приходит в себя только от окрика комментатора, описывающим полученную кем-то травму — Модрич не удивлён, вот честно, нисколько не удивлён, что кто-то всё-таки навернулся на этом дурацком газоне, влетев в яму или подкатившись на болотистой почве. — Какая неприятная травма! Кажется, полузащитник Барселоны надолго выведен из игры, кто бы подумал, газоном, — Лука чувствует болезненный укол где-то в сердце, когда окутанное вуалью воспоминаний подсознание начинает осознавать произнесённое комментатором, и вскидывает взгляд на экран, малодушно надеясь, что речь идёт про Бускетса или Коутиньо. Сучья судьба никогда не была к нему милосердна…       Что-то внутри обрывается и леденеет, когда он видит крупным планом снятого лежащего на земле и закрывшего лицо ладонями Ивана с неестественно вывернутой правой ногой, вокруг которого суетятся команда врачей и блаугранас во главе с капитаном, лично тихо беседующим с фельдшерами и Ракитичем.       «К чёрту», — думает Лука, зло зарываясь пальцами в волосы и оттягивая неприятно.       «Я должен быть там», — думает Лука, выдыхая растерянно и понимая, что жизненными обстоятельствами он заперт бессильным в семистах проклятых километрах от того, в ком нуждается сам, и кто сейчас нуждается в нём.       «Почему он?», — думает Лука, практически безотчетно набирая Ивану сообщение, содержание которого едва ли помнит.

***

      Модрич встречает прилетевших с сухой победой каталонцев в аэропорту, нацепив кепку, солнцезащитные очки и Ванину толстовку с большим капюшоном — защита не ахти какая, но пока везёт, потому что всё внимание сосредоточено на вернувшейся Барселоне. Ракета хромает рядом с Лео в конце шествия, и Лука, едва заметив их, подлетает сразу же, готовый помочь при необходимости. — Ваня, — Ракитич улыбается обыкновенно тепло, но как-то изломанно, будто скрывая за автоматическим движением губ боль, и едва ли надеясь утаить это от проницательного капитана. От обоих своих капитанов. — Здравствуй, Лука, — Месси предельно вежлив и немногословен, как и всегда, он только сухо кивает Модричу, будто совершенно не удивляясь присутствию встречающей делегации в лице игрока мадридского Реала и передавая ему безмолвно ответственность за травмированного Ивана. — Поправляйся, — Лионель тонко улыбается Ване, похлопав того по плечу, и уходит к остальной команде. — Я скучал по тебе, — говорит Ракитич на родном хорватском, глядя прямо на своего друга и возлюбленного и испытывая жгущее где-то между рёбрами желание обнять его, прижать к себе и поцеловать прямо здесь. Но нельзя, да. Он помнит. — Я по тебе тоже. Идём, чем скорее окажемся дома, тем лучше, — Лука удобно подныривает под опирающуюся на костыль руку Ивана, позволяя тому наваливаться на себя, а не на полые трубки алюминия и помогая тому дойти до припаркованной максимально близко ко входу машине. — Лука, — выдыхает Иван предостерегающе, когда Модрич помогает ему опустится на переднее сидение, а сам усаживается за руль. — Не надо со мной нянчиться. — Я не нянчусь, Ваня, — он говорит своим капитанским голосом, которым только и можно убедить неизменно становящегося по-детски капризным травмированного Ивана, — это забота. Когда ты любишь человека, ты заботишься о нём. — Да, я… я знаю, прости, — Ракитич вздыхает и неловко ёрзает, переводя взгляд на пролетающие за боковым окном пейзажи. — Врач сказал, растяжение связок голеностопа средней тяжести. На три недели в отпуск минимум. — Если тебя это утешит, какое-то время я буду полностью в твоём распоряжении, — Лука искренне пытается его утешить, потому что видеть грустного Ивана где-то за пределами его возможностей, но, кажется, слова «какое-то время» только расстраивают его ещё больше, напоминая, что отпуск хорватского капитана кончится самое большее через неделю, а оставшиеся две ему придётся провести в гордом одиночестве, пока Модрич помогает Реалу штурмовать вершины Ла Лиги.       Оставшийся путь проводят в тишине, каждый думая о своём, в конце концов всё равно оба сводя свои мысли к травме Ракеты.

***

      Модрич обожает ноги Ракитича. Говоря прямо — они для него откровенный фетиш, поэтому видеть эти прекрасные тонкие ноги частично в эластичных бинтах, прикованные неподвижностью, для него практически пытка. Так что от одного растяжения страдают они оба — Иван от того, что сходит с ума от ноющей боли и бездействия, Лука от того, что никак не может облегчить положение возлюбленного, кроме как постоянно отвлекая его от насущных проблем. — Ваня, расслабься, — шепчет хорват, ласково ведя ладонями по здоровой левой ноге от стопы до бедра. — Всё хорошо. Он легко касается губами выступающей кости на лодыжке, разминая пальцами икры, упирает его ногу в своё плечо, оставляя след аккуратных поцелуев до колена, ладонями оглаживая бёдра. — Что ты делаешь? — Иван спрашивает с полуулыбкой, не сопротивляясь приятным нежным ласкам, за опущенными веками скрывая заволокшую глаза дымку желания. — Залипаю на твои ноги, — с пожатием плеч отвечает Лука, не отвлекаясь от своего увлекательного занятия — выцеловывания нежной поверхности внутренней стороны бедра. — Ты их видел? Это противозаконно — иметь такие ноги, — Модрич чуть прикусывает и втягивает в рот чувствительную кожу, оставляя яркий засос, от чего Ракитич тихо стонет, откинувшись на подушки и чуть поведя лежащей на спине Луки пяткой. — Уж кто бы говорил, Лука-закатаю-все-шорты-до-состояния-трусов-Модрич, — Иван пытается изогнуться так, чтобы касаться его большей поверхностью кожи, но только тревожит напрасно больной голеностоп, из-за чего из горла вырывается против воли болезненное шипение. — Грёбаный газон грёбаного Вальядолида… — Тшш, Вань, — он смеётся тихо, щекоча дыханием кожу и провокационно потираясь щекой о чужие ноги. — Спокойнее. — Мой прекрасный капитан буквально вылизывает мне ноги, а я должен быть спокоен? Как ты себе это представляешь? — хриплый с придыханием голос Ракитича поджигает фитильки в голове Модрича, что после взорвутся внизу живота дотла сжигающим возбуждением. — Поможешь травмированному справиться с одной проблемой, м? — Иван кидает лукавый намекающий взгляд на красноречиво топорщащееся в районе паха тёмное бельё. — И где же это ты травмирован, что с такими проблемами сам не справляешься? — Лука улыбается, последний раз носом проводит по ноге Вани и подтягивается выше, осторожно усаживаясь на него сверху, намеренно задевая ягодицами напряженный член. — Чего ты хочешь?       Иван чуть сдвигается, оплетает тело Модрича руками, медленно скользя ладонями под домашнюю футболку, прослеживая рельеф накаченных мышц, выступающие острые позвонки, разлёт крыльев лопаток, скидывает ненужную вещь, тут же касаясь горячим ртом плеч и шеи, языком проводит влажную линию от соблазнительной ямки между птичьими костями ключиц вдоль ярко прочерченной линии сильной шеи до уха, обхватывая губами мочку и мягко её посасывая, заставляя Луку жаться к нему ближе и томно тихо постанывать, изгибаясь и подставляясь удобнее под ласку. — Тебя, — Ракитич отпускает покрасневшую мягкую плоть, языком прослеживая изгибы хряща раковины и переключаясь на лицо — влажными губами оставляя следы на виске и выступающих скулах, замирая так, что они смотрят друг другу глаза в глаза. Иван тихо стонет, замечая, как и всегда, в больших выразительных глазах Луки нежную тонкую любовь, отражающуюся в нём самом. — Только тебя, всегда. — Конкретнее, Ваня, — Модрич провокационно потирается пахом о его пах, тихо стонет синхронно с ним на одной ноте и наконец смыкает настоящий поцелуй. — Чего ты хочешь? Сегодня всё для тебя…       Иван отвечает без слов, настойчиво проникая в чужой рот языком, обводя нёбо и дёсны, заигрывает с языком Луки, затягивая его затем свой рот и чуть покусывая. Лука обнимает ладонями шею Ракитича, мягко чешет подушечками пальцев загривок и нижние короткие светлые волоски, принимает откровенный медленный поцелуй с радостью, отвечая с той же бесконечной любовью и тихо тлеющей внутри страстью.       Им не часто удаётся выразить в постели всё живущее в их сердцах тепло по отношению друг к другу, чаще это похоже на нечто безумное, безудержное, горячее, когда до хрипов и опустошенных лёгких, когда не хватает воздуха даже на стоны, когда обычно неревнивый Лука, сходя с ума от ощущений, вгрызается зубами в плечо Вани, оставляя ярко-алые метки-укусы, заявляя на него свои права. — Только сегодня? — Ракета разрывает поцелуй, зачарованно следя за натянувшейся между их алыми распухшими губами ниточкой общей слюны, тут же коротко приникая к нему вновь и несильно прикусывая нижнюю полную губу, в то время как его руки уже сжимают ягодицы хорватского капитана, соблазнительно обтянутые домашними плюшевыми штанами. — Moje sunce, как же я тебя люблю…       Лука довольно жмурится, чувствуя поглощающую его гигантскую волну нежности к этим восьмидесяти килограммам любвеобильного домашнего ребёнка в теле взрослого. Он обхватывает его лицо ладонями и трётся ласково носом о его нос. — I ja te volim, moj Ivan, — Иван сияет каждый раз, когда Модрич признаётся ему в любви, будто никак не может поверить, что это хорватское солнце почему-то выбрало его.       Лука каждый раз зовёт его «Мой Иван» — никогда не говорит этих клишированных «солнышко, котик, зайчик» и прочее, ему хватает двух слов, чтобы выразить всё сразу.       «Мой Иван», — шепчет ему на ухо полузащитник Реала, и у него нет ни малейшего желания оспаривать — он давно знает, что даже душу свою уже отдал в руки маленького (упаси Боже сказать это вслух) хорвата.       Лука слазит с его бёдер и мягко разводит его ноги, усаживаясь между ними и помогая снять бельё. Ракитич смотрит на него заинтересованно, ожидая продолжения, и откидывается на подушки с бессильным обречённым стоном, когда Модрич, всё также пристально следя за его реакцией, берёт в рот головку его члена. Иван не может смотреть на то, что происходит внизу, спокойно. Да вообще не может смотреть, потому что капитан хорватской сборной, лучший игрок Чемпионата Мира по футболу 2018 года, звёздный полузащитник бланкос — Лука, мать его, Модрич самозабвенно насаживается ртом на его возбуждённый член, склоняясь всё ниже и ниже, пока не принимает полностью, щекоча длинными волосами нежную кожу в паху. — Moje sunce, ты меня убиваешь, — Иван, не выдерживая эмоционального напряжения, выгибается на постели, одной рукой удерживая затылок любовника, а второй судорожно хватаясь за простыни. Он изо всех сил пытается быть нежным с Лукой, как тот того заслуживает, быть аккуратным, но где-то в его голове настойчивый грязный шёпот подначивает толкнуться в этот горячий влажный рот, насладиться открытым, податливым разгоряченным телом перед ним по полной.       Модрич легко шлёпает его ладонью по бедру, призывая отпустить его и позволить действовать самому, что Ракитич, замешкавшись на секунду, и делает, полностью расслабляясь и отдавая ведущую роль своему возлюбленному, который плавно скользит по стволу вверх, ухитряясь попутно обводить выступающие вены языком и изредка поглядывать на Ивана хитро исподлобья. — Ваня, посмотри на меня, — он дёргается весь, когда Лука, выпустив изо рта его возбуждённый орган, шепчет на выдохе, и его дыхание касается увлажнённого слюной члена. — Ваня. Смотри на меня.       Этому капитанскому голосу Иван сопротивляться не в силах, послушно глядя на удобно расположившегося Модрича, который с хитрой улыбкой вновь захватывает в жаркий плен рта багряную головку члена, посасывая и облизывая её с нескрываемым удовольствием, всё ещё запрещая Ракитичу отводить взгляд. Иван теряется в ощущениях — скованный растяжением голеностоп пульсирует тупой ноющей болью и взрывается резью, когда он пытается на повреждённую ногу опереться, но разум затапливает сплошное наслаждение, выметая прочие мысли, а где-то за рёбрами сердце сдавливает слепое чувство бесконечного обожания. И Иван совершенно не представляет, как выразить это всё правильно, чтобы Лука понял, как ему невероятно хорошо с ним, как он счастлив, что это хорватское солнце принадлежит ему безраздельно. — Moj dragi kapetan, — из груди полузащитника вместе с нежными словами вырывается утробный низкий стон, предвещающий оргазм, и Лука быстро отстраняется, не давая желанной разрядки. — Лука! — Что? — он, потянувшись, достаёт из прикроватной тумбы полупустой тюбик смазки, откупоривая его пальцами одной руки, второй поглаживая собственный болезненно возбуждённый член прямо сквозь ткань штанов и тихо постанывая. — Ты всего лишь потянул связки, а не приговорен к казни на электрическом стуле, чтобы одному тут наслаждаться как в последний раз… — Тогда ты позволишь мне? — Иван садится рывком, протягивая руку и вопросительно изогнув бровь. — Конечно, — Лука сразу же отдаёт тубу с лубрикантом и помогает ему стянуть с себя штаны с бельём, чуть привставая на коленях и прижимаясь к Ване всем телом, покрывая быстрыми поцелуями его голые плечи, пока тот, выдавив на пальцы немного холодной вязкой субстанции, плавно ведёт по ложбинке между его ягодицами. — Расслабься, moje sunce, — последнюю неделю, которую находящийся в отпуске Модрич проводит с Ракитичем, они занимались сексом так часто, как только могли, и Иван может, не теряя времени, сразу ввести в него два пальца, раскрывая его под себя. — Люблю тебя. Как же я люблю тебя…       Лука с протяжным стоном подаётся назад, самостоятельно насаживаясь на ласкающие изнутри пальцы, не говоря ничего вслух — знает, что Ване слова не нужны, чтобы понимать его, как они не требуются и ему. — Вань, всё, давай, — скептический взгляд Ракеты выдаёт всё его беспокойство, но капитан только кивает, подтверждая. — Всё хорошо, я готов.       Иван кивает и, быстро смазав себя, входит одним слитным движением до конца, прижимает обнажённое дрожащее тело любовника к себе, успокаивая его лёгкими ненавязчивыми прикосновениями, дожидаясь, пока Лука не привыкнет и не начнёт двигаться сам. — Ложись, — он чуть шевелит бёдрами, но даже этого малейшего движения хватает, чтобы пустить им обоим по проводам нервных систем цепные реакции удовольствия, и подталкивает его в грудь, вынуждая подчиняться. — И не шевелись. Ещё ногу свою многострадальную повредишь, вот неловко-то будет… — Заткнись и двигайся, — Ракитич игриво усмехается, отвешивая лёгкий шлепок по соблазнительной заднице, фиксируя ладони на ягодицах и попеременно сжимая — не может отказать себе в удовольствии почувствовать его в своих руках. — Moj dragi kapetan опять работает за двоих, а? — Тяжелая капитанская участь, — Модрич поднимается и опускается размеренно, в конце совершая едва заметное подкручивания бёдрами, приносящее Ивану дополнительное удовольствие. Ему жутко хочется толкнуться наперекор выбранному Лукой медленному ритму, встречая его движение на излёте и проникая глубже, до пошлого звука удара плоти о плоть. Ему хочется показать своему возлюбленному всю свою страсть и любовь, что он пробуждал в нём, хочется схватить его за бёдра до синяков, развести его сильные ноги, которые он так любит демонстрировать на матчах и тренировках, максимально широко, до тянущего чувства в мышцах, вбиваться в него сильно, быстро, чтобы Лука только и мог, что стонать его имя. Ему хочется, да. Но он только покорно лежит, пока Модрич объезжает его практически ленно, неторопливо, оглаживая ладонями напряженный, покрытый прозрачными каплями пота торс и грудь, защипывая пальцами соски и выбивая из него совершенно нечеловеческие звуки. И дело не в пресловутой ноге, из-за которой его возможности временно ограничены.       Дело в Луке, всегда только в нём. Если его хорватское солнце хочет сегодня нежности и ласки, Ракитичу не составит труда подарить это, тем более, что всех этих чувств в его сердце через край. Иван тянет руку, аккуратно прихватывая шею и склоняет к себе для поцелуя, не прекращая движений. Перемалывающее сознание возбуждение не спадает, а только нарастает с каждой секундой, и потребность прекратить эту сладостную пытку кажется то ли жизненной необходимостью, то ли худшей перспективой из возможных. — Ivan. Moj, moj Ivan, — Лука всегда, забывшись, шепчет только на родном языке, бессмысленно перебирая первые пришедшие в голову слова. — Volim te. Volim. Cómo amo, — но сейчас он дышит надрывно на ухо Ване безумной мешаниной испанского и хорватского, и он понимает, что Модрич уже близок к разрядке, только немного подтолкни, и Иван, протискивая между их разгоряченными телами руку, привычно обнимает ладонью пульсирующий от возбуждения член, начиная дрочить ему в схожем ритме. — Ёбаная нога, — шипит Ракитич, откинув голову и едва не задыхаясь. — Ёбаный газон. Если бы не они… Господи, если бы ты знал, как я сейчас хочу тебя выебать. Не так медленно и сладко, как сейчас делаешь ты, нет… Жестко, грубо, я бы искусал тебя всего, чтобы никто не смел смотреть на тебя, трогать тебя, обнимать… Показать всем, что только я имею право на это… Дарить тебе это наслаждение… Целовать тебя… Трахать тебя… Любить тебя… Ёбаная нога, как же я её ненавижу!       Лука кончает с громким вскриком, сжавшись на нём так, что Иван, не сдержавшись, всё же толкается в него сам несколько раз, опираясь на больной голеностоп, и смесь ударивших по мозгам одновременно внеземного удовольствия и боли толкает его за грань в два раза быстрее. Он прикусывает кожу на шее Модрича, оставляя заметное красное пятно, изливается в него и опадает бессильно на подушки, тщетно пытаясь привести в порядок дыхание. — Вообще-то я люблю твои ноги, — бормочет улёгшийся на его грудь капитан, обвивая руками и утыкаясь носом под ключицу, где острее всего ощущается бередящий сердце запах пота, выветрившегося можжевелового геля для душа и собственный запах Вани, для него всегда казавшийся символом родного дома. — Не смей их ругать. Такие красивые ноги этого не заслуживают. — Вот как? — он тихо усмехается, довольно наблюдая, как вместе с грудной клеткой от пропущенной лёгкими порции кислорода поднимается и опускается лежащий сверху Лука, зарывается носом в длинные влажные пряди и легко целует в макушку, молча выражая благодарность и любовь. — Мои ноги, значит? Только их любишь? — Нет, — Модрич вскидывает на него весёлый взгляд. — Но они — лучшее, что в тебе есть. — В смысле?! — дальнейшие возмущения Ивана тонут в хохоте Модрича и разделённом между ними поцелуе.