Каркнул ворон

У Джека Моррисона не было плохих привычек. С детства он искоренял их в себе, становясь достойным образцом для подражания для четырех усыновленных его религиозными родителями детишек из Восточной Европы и Африки — вечно голодных малышей, не привыкших к мирной жизни и её изобилию. Джек был значительно старше новоприбывших Моррисонов и влюбил в себя каждого, без исключения. Он не обижался на подначки друзей, что возиться с мелочью занятие для девчонок, и даже научился сносно готовить любимые всеми блинчики. Читал малышам сказки, учил своим незамысловатым премудростям, а они ходили за ним по пятам словно чрезвычайно длинный и шумным хвост. Первая семья, которая у него была. Старый Overwatch стал другой его семьей. Жестокие годы, и все же он был счастлив. Он заботился о ней, все они — его новые братья и сестры — казались ему связанными одним стремлением к миру и процветанию. У командира Overwatch был океан сил и цели, которые, оказалось позже, разделяли не все. Мертворожденная идея, и чтобы преподать ему урок, который будет накрепко усвоен, жизнь выбрала Габриэля, «ангела смерти с ножом в руках». Все-таки религия не такая уж и бесполезная штука, ведь милосердия в её сказках гораздо меньше, чем историй о кровавых жертвах. Джек всегда ощущал, что не умел любить так, как умели другие. Ему казалось, гореть одной целью и есть любовь, а проявлять чувства, как умел это Рейес… Возможно, они оба знали о любви слишком мало. Джек не говорил о том, что чувствовал к Габриэлю. Не знал как выразить, чтобы не показаться смешным. Родители, живущие по вере, не могли да и не хотели научить его, у него не было старших сестер и братьев, и занятый заботой о малышах, Джек пропустил мимо пору, когда его сверстники вовсю шушукались насчёт объектов своих интересов, чтобы очутиться в постели с Гейбом совсем незадолго до того, как оказался на передовой Первого Омнического Кризиса. Чему могут научить друг друга два солдата, лежащие в окопах? Габриэль учил его спортивной злости, чему то большему, чем азарту — способности вырвать победу зубами. Чуть позже уже Моррисон преподавал Рейесу науку того, что война — это всегда ложь. Ложь во спасение, за которую, вполне вероятно, Габриэль его и возненавидел. В конечном итоге, Габриэль посчитал его предателем их… чего, тридцатилетней секс-дружбы? Да и что Гейб мог посчитать… «Бесчувственный болван!» — как наяву услышал он голос Аны. Она и Ангела всегда знали, что у него на уме. Но не могли помочь неспособному выражать словами то, что он не мог до конца осознать даже оставаясь наедине с самим собой. Золото пшеничного поля покрылось снегом за одну ночь. Циглер отчаянно боролась за него, но Джек мучился от того, что было страшнее уничтожающей тело боли: она видела Габриэля, слезы застилали ее глаза, когда он спросил. Джек просил отойти, отпустить его, но клятва Гиппократа держала Циглер крепче их дружбы. Только сухие цифры в его медицинской карточке — время и дата смерти — последний подарок своему командиру, который Джек не оценил — тогда. Лишь только Моррисон смог ходить, он вышел из своего убежища, чтобы никогда больше не вернуться. Человеку, который 8 лет назад стоял у могилы командира Blackwatch не было нужно будущее. Но судьба в очередной раз посмеялась над его планами. Смертей связанных с Overwatch людей стало слишком много, чтобы списывать их на погрешности статистики, и Джек начал свое собственное расследование, неминуемо выведшее его на старые базы бесславно почившей организации. Жизнь Джека Моррисона была кончена, но у Солдата-76 еще было одно незавершенное дело. И ни одной плохой привычки… если бы Габриэль Рейес не стал ей когда-то. У Ангелы Циглер было множество благодарных пациентов. Среди них оказались и те, кто смог приютить двух не совсем легальных отдыхающих в отеле первой линии: жаркое солнце, золотой песок и лазурная гладь моря так далеко, насколько можно видеть, — воплощенная мечта Джесси Маккри, за которую тот списал белокурому ангелу скопом все бывшие и будущие прегрешения в этой и последующих жизнях. Маккри наслаждался отпуском по полной, что не помешало ему уже на второй день отдыха изловить пляжного воришку. Кого-то он тогда напомнил Джеку своими интонациями — размазывающего сопли мальчишку от напарника пришлось натуральным образом спасать. Для отучившегося отдыхать Джека вынужденный простой стал скорее мучением. Он не мог перестать думать — о работе и о Рейесе. Слишком часто о Рейесе. Будь здесь Ана, вдвоем с Маккри они смогли бы отвлечь его от тревожных мыслей, но вынужденный праздно наблюдать за царившей кругом суматохой, Джек не мог разделить всеобщей радости. Зато мог не портить настроения Джесси, и чинно сторожил его шляпу, сидя на берегу, когда тот отправлялся в путешествия ко дну морскому. К явному огорчению напарника, не прошло и двух недель, как Уинстон выдернул их в Китай, на помощь Ханне. А дальше всё завертелось, да так, что через месяц, когда Уинстон попросил их вернуться на Гибралтар, проведенный вместе отпуск казался скорее сном, чем чем-то, что действительно с ними случалось, и усталость навалилась на напарников с удвоенной силой. Вчетвером, прихватив с собой инженера Сон, с операции — и сразу на смену дежурящим на Гибралтаре агентам, они прибыли на базу всё же в довольно радостном возбуждении. Ханна утащила своего парнишку на познавательному экскурсию, а Джек еще постоял рядом с Джесси, дыша прохладным воздухом, глядя на серое небо — по-осеннему неуютное, но до боли знакомое. Он будет скучать по этому месту. И не только по месту, конечно. — У меня сейчас рука отмерзнет, надо бы внутрь, — Маккри расправил пончо, — Куда подашься? — К Ангеле. Отнесу ей гостинцы. — А я на боковую. Завтра составлю тебе компанию на стрельбище, — потянулся ковбой. — Было бы хорошо. Маккри снял шляпу и, помахав ей, развернулся и направился к жилым отсекам. — Свидимся, Джек! Вот кто загорел так загорел. Сначала Моррисон заметил Мэй, с ногами забравшуюся на стул, раскрасневшуюся, внимательно изучающую какие-то документы, отгородившись ото всех коленками в ярких домашних штанах. Потом перехватил странный взгляд Циглер — она глядела прямо на него. И только затем увидел ее пациента: разделявшая его с Ангелой полуобнаженная фигура брюнета одного с ним роста — четкий рельеф мышц спины, уходящих под ремень штанов, не столько скрывающих, сколь подчеркивающую мускулистые бедра и икры. Джеку показалось, что он споткнулся о воздух. Сердце прыгнуло в горло и руки враз налились тяжестью. Он видел эту спину много раз — в душе, в постели по утрам, собираясь в офис. Он знал это тело лучше, чем своё — тактильная память подсказывала сделать то, что делать не следовало ни в коем случае. Пациент Ангелы заметил заминку и развернулся. Это был Рейес, молодой Габриэль Рейес, каким он был, когда они познакомились. Только волосы были значительно короче — как если бы кто-то вынул фото из его личного дела в SEP. «Это невозможно, ” — пытался успокоить себя Моррисон, — «Так не должно быть». — Ааа, командир? Милые дамы поколдуют надо мной ещё немного, и я буду свободен, — Рейес засунул большие пальцы в шлейки на своем поясе, встал, будто красуясь, откровенно любуясь выражением лица бывшего друга, — Возможно, мы встретимся у меня за чашечкой кофе и перетрем пару-тройку вопросов? Вспомним прошлое? — ухмылка Гейба была. омерзительна. Отошедшая к китаянке Циглер побледнела, ее взгляд предупреждал Джека не делать глупостей. Лин Чжоу охнула и буквально с головой ушла под свои бумаги. Моррисон пожал плечами, надеясь, что деланное равнодушие обманет Гейба: — Если хочешь, Габриэль. Но у меня. В семь я не буду занят, — и вышел из кабинета. Рейес оскалился ему вслед — Я забыла закрыть дверь! — донесся до Моррисона испуганный писк Мэй. Более полутора часов Моррисон не позволял себе думать о Рейесе. Занял себя работой, подарив все свое внимание импульсной винтовке. Спросил Афину о командире — Уинстон уснул ближе к обеду и беспокоить его не стоило. Закончил возиться с пистолетом. Часы отметили начало нового часа, заставляя его застыть как вкопанного. Придет? Габриэль не постесняется зайти на чужую территорию — он никогда не стеснялся расширять свои границы за счет чужих в том числе. Но Моррисон не представлял, о чем они будут говорить. Гейб ненавидит его, он и Гейб… В дверь постучали. — Открыто — отозвался Моррисон, и Рейес показался на пороге, расслабленный, ухмыляющийся, отсалютовав ему бутылкой, вошел, брякнул стаканами о длинную белую тумбу, служащую здесь столом. — Старина Джек, твой тезка! — В этот раз Габриэль был не в черном — в сером спортивном костюме, он любил такие. Моррисон не двинулся с места, пока Гейб не расположился на одном из пластиковых стульев, стянув капюшон. Только тогда он позволил себе занять второй стул. — Ну и узкая конура у тебя, Джекки. Разопьем бутылочку? Перед Моррисоном сидел Солдат-24. Тот самый, что в 40-м вжимал его в тесную койку, улыбаясь словно сумасшедший, тот, что умел уговаривать и знал, куда надо нажать, чтобы стало хорошо. Рейес-учитель, Рейес-друг, ещё не ставший его командиром, но тот, в кого Джек Моррисон когда-то влюбился. — Что с тобой… — сипло начал Джек и осекся. — Нежные руки врачей творят чудеса, Моррисон. Не переживай, таким молодым я буду недолго, зато вот шрамы свел. Мне идет? — Габриэль подмигнул и, не ожидая ответа, разлил виски по граненым стаканам. — Ну что, за встречу, командир? Джек протянул руку к стакану с янтарной жидкостью и вздрогнул, когда Рейес с силой огладил вторую его ладонь, лежащую на колене. — Ты пей, пей, Джекки. Джек выпил залпом, резко встал, отставив стакан слишком громко, воспользовавшись тем, что Рейес опустошал свой, отошёл к стене — подальше от бывшего друга, который, что-то учуяв, поднялся следом. — Что такое, Джек, нездоровится? Рейес, будто уловив запах страха, приблизился, зажимая в угол, — молодой хищный зверь, предчувствующий вкус крови. Моррисон пытался воззвать к памяти нынешнего Солдата-76 — к тому, кто точно знал, что прежнего Рейеса не существует, есть только Жнец и кажущаяся вечной опустошающая боль за грудиной. Но Солдат уже жил там, в их общем далеком прошлом, где Моррисон был ведомым — покорным и благодарным учеником Габриэля Рейеса. Первая встреча с Моррисоном после разлуки прошла превосходно, Габриэль гордился собой и радовался редкой удаче. Моррисон выглядел ошарашенным, контуженным — каким угодно, только не прежним застегнутым в кожаную броню заледеневшим, непрошибаемым ничем ублюдком. Сейчас его зрачки были расширенными, дышал Моррисон странно. Рейес с интересом наблюдал за его излишне скованными, явно сдерживаемыми движениями, отмечая, что Джек похудел в этом их счастливом отпуске с Маккри. О да, определенно, Джек всё еще был шокирован. Но разве он был возбужден по той же причине, что Габриэль? — Рад мне, малыш? Поймал между двух рук, упирающихся в стену, ожидая реакции: нападет ли Моррисон сейчас, ровно огрызающийся на чужака пес? Нет, он просто замер — напряженный, спрятавший свои глаза. «Стыд, Моррисон? Если это страх, то почему он так тянет отчаяньем…» Габриэль втянул запах Джека — ноздри расширились, и зубы заскрипели от злости: Маккри — вонь его ебаных сигар пропитала волосы, кожу щеки, не говоря уже о футболке. Превозмогая себя, он отступил, сделал два убийственных шага назад. Это выше его сил — уйти… и остаться. Надо как-то жить рядом, видеть эту мразь… Мразь. Неожиданно Моррисон сделал шаг на встречу, твердыми пальцами коснулся щеки, понуждая вскинуть глаза — злые темные глаза — и поцеловал губы, неловко попадая в нижнюю, втягивая ее. — Вот как? — по-волчьи ухмыльнулся Габриэль, перехватывая его руку. Джек потянулся второй — туда, где они прежде всегда находили согласие, прокатил по мягкой ткани ладонью, без всяких сомнений ощутив знакомый ответ, накрыл ладонью растущий бугор, аккуратно беря в горсть. — Даже вот так… — Рейес вдруг отмер, с силой выдыхая, оторвал твердую ладонь от налившегося под ней члена, заламывая руку Моррисону за спину. — Ты всегда был непокорной сучкой, Джек. Но чтоб настолько… сучкой! — Джек поджал губы, желваки заходят на его скулах. Но он промолчал. Проглотил. И Гейб засмеялся, вжимаясь своей похотью в откликающееся тело, притирая его к стене — Как просто, оказывается, тебе засадить, Джекки! И Джек позволил ему. Ремень вылетел из шлеек, Рейес нетерпеливо рванул пуговицу, расстегнул молнию. Секс — казалось, Габриэль навсегда забыл о нем, но теперь собственное тело откликалось сладостным воспоминаниям. Стаканы полетели на пол, Моррисон въехал вместо них на стол, хорошо приложившись плечами о стену. Его брюки слетели вниз вслед стаканам, но бутылку Рейес оставил: он недостаточно трезв, чтобы сделать это. Убить Моррисона — да. Войти в него как прежде? — Открой свой ротик, Джекки, — приказал, зная, что Джек подчиниться. У Джека не стояло колом, но он хотел — главное не дать старому другу одуматься: нет, Гейб не позволит ему тактическое отступление, он выебет чертового Солдата. Гейб влил в Моррисона достаточно, чтобы нисходящий жар ослабил его контроль. В себя не меньше. Стянул чужие черные боксеры, просунул два пальца всухую: — Давал кому-то? — Моррисон отмолчался. Рейес хотел ему боли, но не себе же — начал озираться в поисках того, что может прийти ему на помощь. — Там, — выдохнул Джек, махнув рукой на второй сверху ящик слева. Габриэль открыл: смазка и презервативы. Значит, малыш Маккри трахает его суку. Рейеса затрясло: он выхватил у Джека из рук смазку и кинул об стену. — Не так, детка, — рыкнул он, — со мной будет по-старому! — стянул толстовку, обнажаясь, вытащил неприятно стесненный тканью член, рванул зубами упаковку презерватива и раскатал влажное кольцо на себе. Плюнув на ладонь, размазал слюну по головке, вздрагивая от возбуждения. Как же эту тварь восхваляли после смерти, сразу списали все явные и не очень грехи. Дескать, не знал про Blackwatch, погиб героем — ха! И вот золотой мальчик вновь на его елдаке! Посмотрели бы на эту потаскуху сейчас. Если при Гейбе не стеснялся гулять, то как же он хочет, что теперь — перед ним! — раздвигает ноги. Гейб вставил в очко — шло туго, но он нажал пальцами, размял кругом, протолкнул — до яиц. Нутро Джека вздрогнуло раз, другой, третий — так сладко, что захотелось всунуть в него еще и пальцы, да слишком сжимало. — Неужели тебе только в рот спускали? — усмехнулся Габриэль, наклоняясь к Моррисону, непроницаемому опять — закрылся от него, сука, а ведь хочется пронять, Гейб может, обязательно вырвет этого моллюска из его гребанной раковины — задрал футболку, обнажая белесое полотно груди с светло-розовым сосками. — Или все-таки баловали тебя, Джекки? — он начал толчки, и Джек придержал его за плечи, не отталкивая и не отпуская, иногда чуть подаваясь навстречу. И это его лицо, спокойное как могила, напомнило другое, живое. «Гейб, иди вымой-ка рот с мылом.» — Правильный, хороший мальчик? Не шлюха, да? — понесло Рейеса, — Тебя просто никто не хочет ебать, Моррисон? Хочешь, я буду, Джекки? Хочешь? Скажи «да», малыш, и мы снова подружимся! Да, командир? Так тебе нравится? А так? Ох, ты и узкий сукин сын! Я накидаю тебе пару палок, — шептал он губы к губам, не видел, что видел Джек — лихорадочную, безумную страсть. Пот покрывал его тело, жар согревал Моррисона, плавя их в одно разделенное целое. Не удержался, прихватил зубами сосок — Джек вскрикнул, застонал протяжно. — … расшатаю твои стеночки, и ты снова будешь моей блядью, Джек, моей шлюхой! Новый-бывший любовник Габриэля Рейеса резко побледнел, закрыл глаза и кончил: семя испачкало смуглый живот, теплое, оно стекло вниз, к темным завиткам, к опухшей дырке. Гейб зарычал, добавляя пальцами новой смазки, вбивая в Джека его собственное семя, а затем рухнул — всё рухнуло. Он упал вперёд, к Джеку, почти теряя сознание. Так по подростковому у него было только с ним, в сраном проекте по штамповке суперсолдат. Тело сдалось: Рейес давно не ощущал такого болезненного, радостного состояния. «Я живу!» — с восхищением и ужасом подумал он. И закричал от одуряющей боли. Боль ещё была здесь, но отступала, и Рейеса трясло так, что Джек крепко обхватил его за плечи, вжимая в себя, а потом уложил на кровать. — Это от лечения, — выбили дробь зубы. — Циглер? Позвать ее? — голый Моррисон не жалок, не растерян, он собран, как и всегда. Кожа тихо шипела, сползала, оголяя плоть. «Нестабилен, все еще нестабилен!» — а ведь Гейб почти поверил, что боль исчезла навсегда. Внезапно его руки с силой оторвали от лица, ладони Джека легли на обнаженные раны, притягивая Габриэля в поцелуй. В смятении тот подался вперед, знакомые губы нежно коснулись растрескавшихся кровью губ, и Джек закрыл глаза, целуя мягко и нежно, как в той, казалось, давно прошедшей жизни, когда они успокаивали друг друга в особенно тяжелые дни. Гейб очнулся, вырывая себя из идиллической картинки не-настоящего, рыкнул, отталкивая руки Моррисона, встал, шатаясь. Он ведь привык к боли. Почему же сейчас ее нежданное возвращение шокировало охваченое истомой тело? Надо уйти и только там, за дверью рассыпаться в прах, избавляясь разом и от боли, и от эха постыдного наслаждения. Рейес одевался, не в силах завязать штаны трясущимися руками. Джек сидел на кровати, наблюдая, с его окровавленных ладоней медленно испарялась чужая плоть. Уже в дверях Рейес развернулся, не понимая, что только что услышал. Но Джек молчал, и дверь между ним закрылась. Бессильные уроненные на простынь ладони вновь были чисты. — Да, — одними губами повторил Моррисон, — да.