Ответы Шакала

Написано в соавторстве с Рыжим (Amat-A)       Ночь Сказок растекается по комнате мягким светом свечей, едким запахом настоек, клубами дыма под потолком. Истории сменяют одна другую, сплетаются в единый узор, дурманят и уводят в неведомые миры. Кошатница уютно устроилась, положив голову на плечо Рыжего. Шакал, прожевав бутерброд, начинает нараспев щебетать:       Тайными тропами, детскими воплями, катится-катится легкий клубок. Шерсть ссученная, шерсть вощеная, не страшны ей дожди и грязь. Кончик пряжи не увидеть, ниточку на земле не отыскать. Катится издалека, бежит в гору. Прыг-скок — на восток, эдельвейсовый мосток. Катится клубок упрямо, не сбить его с пути. Бурьяном, непогодой не остановить. Догнать его не сможет лесной пушистый кот. Большелапый волк на зуб не возьмёт. Катится-катится вверх, кудрявыми листьями облеплен, ледниковой водой умыт... Плюшевый пёсик Ысь, положив мордочку на мягкие лапки, внимательно вслушивается в шорох слов. Крысёнок Белобрюх расплывается в улыбке предвкушения. Рыжий усаживается поудобнее и настраивается на волну ночи. Изнанка мягко оплетает Четвертую лианами хмеля и вьюнка. Голос Табаки прыгает от одного висящего пакета на стене к другому. Отталкивается от хвоста задремавшей Нанетты и пикирует на макушку кота Сэнсэя, отражается в стёклах Рыжего, ерошит плюшевую шерсть Ыся, проходится мурашками за воротником футболки Брюха, шелестит ветром в пледе Кошатницы. ...На вершине горы сидит седовласый старик, в глазах его — память всех живых, в ногтях — истории мёртвых. Два клубка в руках старика — белый и чёрный. Один старик разматывает, другой сматывает. Один вниз катится, нить другого вверх тянется. Сменяется ночь утром, а день вечером. Добрался наш клубок до ног старика, запрыгнул к нему на колени, говорит: "Буду теперь с тобой." Дед ему отвечает: "На кой ты мне? У меня уже есть два клубка, третий — лишний." Прогоняет старик незваного гостя, тот только шибче прыгает. От молний с облаков не горит, ветром да ураганом не сдувается, потопом ливней не смывается. Рассердился дед, решил растоптать вредного, руки-то заняты, а клубок смеется и ноги старика опутывает. Привязал старика к горе, так что сдвинуться тот не может, да нити черно-белые перепутал со своими нитями. Не докатился белый клубок до подножия горы, выпал их рук старика черный несмотанный клубок... Табаки замолкает и начинает хомячить салат с брынзой; насколько можно судить, дальше рассказывать не собирается. — Шакал, а дальше-то что? — Рыжий сцапывает бутерброд с тарелки. — Понятия не имею, дружище, старик-то заснул! — невозмутимо пожав плечами, отвечает рассказчик, как будто эта фраза всё объясняет и совершенно не требует дополнения. Рыжий чешет затылок: — Табаки, ты же не можешь вот так оставить нас без финала сказки! Шакал отрывается от поглощения салата. — Но я правда не знаю, что было дальше. Это не от меня зависит. Я не могу действовать за главного героя и одновременно за его антагониста! — Так клубки и останутся перепутанными? И всю жизнь дед на скале и просидит? — жалобно спрашивает Белобрюх, взирая несчастными глазами на Шакала, но тот непробиваемо безмятежен. — Ну, тогда я продолжу! — Рыжий садится прямее.       Заснул, значит, старик. А шерстяной шар замер у его ног, напыжился, да и лист зелёный из себя выпустил. Растопырил нитки-корешки, прорастил их до самого основания, тянет соки из белого и черного клубка да из матушки-земли, а зеленые побеги к небушку тянутся, щекочут его своими усами. Увидело небо, что творится, зарыдало, пролился дождь из белых облаков, из черных туч, напитал семечко.       Стали корни и побеги крепнуть, шириться, превратился росток в огромное дерево. А старик-то — глядь — внутри него оказался как в домике. Спит себе свернувшись, клубки под голову подложил, а вокруг бурлит странная, новая жизнь: птицы разные, большие и малые, мышки-полевки, жуки-древоточцы, белки-пустомелки — ужас сколько их набежало, на дереве поселилось! Да не восходит солнышко, не греет землю, а только мгла черная кругом. Пищат зверушки, жмутся друг к другу, к старичку ластятся, а тот лежит точно камень неживой. Вот где-то гром загрохотал. Ух, страшно! Одна мышка с перепугу старичка укусила за палец. Шакал хихикает, проведя по губам пальцами в медных кольцах. Вглядывается в Рыжего, словно хочет в нем разглядеть еще кого-то, и подхватывает сказку: Тот лишь громче засопел, потёр палец о коленку, да на другой бок перевернулся. Клубки не двигаются с места, время водой не течёт. Крысиный Вожак усмехается в ответ. Это похоже на игру в мяч. Рыжий откашливается и отхлебывает настойку:       Снова грянул гром, затряслась земля, раскололось небо, пролилось на землю не дождем — струёй пламени. Прошила молния дерево до той самой пещерки, где спал старичок, обернулась огненным змеем. Бросились зверушки врассыпную от живого жара, а тот вьется кольцами вокруг спящего, а круги всё теснее, и вот уже совсем близко подобрался, брызжет искрами, глазами сверкает, язык красный выпустил, лизнул голую старикову пятку. Табаки отрывается от разглядывания пола, глядит на Рыжего, и вновь на губах Шакала появляется тёплая улыбка:       Захихикал старик во сне, задергал ногой, заворочался из стороны в сторону, выкатились из-под головы его клубки — белый и чёрный. Меньше размером они, чем были раньше, а нити их переплелись водяными волнами за пределами дерева, напитались дождями и громами, разлились озером круглым. В комнате — тишина и блеск заинтересованных глаз. Рыжий отставляет стакан: Увидал змей озеро — любопытно ему стало, подполз, стал в него смотреться как в зеркало, и так повернется, и эдак, а в воде и вовсе новое всякий раз отражается. Натешился змей, устал, улегся вдоль горизонта алой зарей, а там и сам задремал, калачиком свернулся. Покатилось снова солнышко по небу. Табаки как будто только и ждал этого окончания истории. Как ни в чем ни бывало сообщает: Проснулся старик от лучика света, что в щелку дома-дерева попал, посмотрел по сторонам — птички щебечут, крыски зернышки таскают, звери вокруг веселятся разные... Сладко потянулся и пошёл чай пить да сухарики грызть. Ведь не надо теперь клубки сматывать и разматывать, можно чем и повеселее заняться. — Ха-ха, старик прошаренный! — Крысёнок Брюх смеется и допивает остатки настойки. — А змею так и спать теперь у озера? — Ну, отдохнет и дальше полетит! — Рыжий подмигивает состайнику отражением свечи в зеленом стекле. — Все хорошо, что хорошо кончается, — мурлычет Табаки. Довольный и немного пьяный Белобрюх сползает на что-то явно мягкое. Он зевает и притягивает Ыся к себе как обычную плюшевую игрушку. — Хитрый дед и хитрый змей, сладкая парочка, хыхыхых. — Еще какая! — Шакал лукаво подмигивает Крысенку. — Ихихи, — Белобрюх сворачивается клубком. — И вокруг белочки и мышки... и бабочки летают... — сквозь сон бормочет он, представляя огромное дерево, которое превращается в змея, и змея, который превращается в старика, а потом всё распадается на миллион маленьких пушистых кроликов. Коты мурлыкают свои пушистые сказки, которые трудно понять, но под которые так сладко засыпается. Огонек свечи с шипением гаснет в лужице расплавленного парафина. За окном кричат птицы.