Этайн, дочь Хранительницы

      Восточный тракт, тянущийся из Кер-Сиди через Дивед, Ронду и Гвент, — не самый короткий путь в Бат. Гораздо ближе вышло бы морем. Но особого выбора нет: не на лодке же плыть вчетвером! Местные челны-кораклы вовсе на одного человека рассчитаны и требуют большой сноровки. Ирландский куррах куда вместительнее — но с ним тоже еще управиться надо. Танька попробовала было заикнуться о таком варианте, но и отец, и Эмлин, как сговорившись, решительно воспротивились. Ну а нанять какое-нибудь судно посолиднее — так ведь и времени на поиски нет, и «засветишься» так, что весь остров узнает. Вот и мчит по дороге — где вымощенной камнем еще в римские времена, а где и бетонированной по холмовой науке — запряженная двумя лошадьми крытая рессорная повозка, из тех, что Хранительница называет «бричками». В бричке устроились две приметные рыжие девицы — одна плотно сбитая, веснушчатая и с повязкой на правом глазу, другая худющая, с огромными зелеными глазами и с пышной прической, закрывающей уши. И повозка, и платья девиц разукрашены в красное, желтое и белое — цвета Дал Каш. Болтают между собой подружки на ирландском: первая — с чистейшим мунстерским выговором, вторая — с легким камбрийским акцентом, который заметит, впрочем, разве что исконный житель Эрина. Та, что глазастая, умудряется, не переставая разговаривать, еще и править лошадьми. А в небольшом отдалении от брички легкой рысью движутся два окольчуженных всадника, судя по золотым шпорам — рыцарского звания: тот, что слева, — высокий, с изрядно поседевшими головой и усами, справа же — изящный и гибкий, с безусым лицом, подходящим скорее мальчику-подростку, чем взрослому мужчине, но при этом уже с сединой, пробивающейся в угольно-черных волосах. У обоих бело-зеленые щиты, только изображения на них разные. У первого это восьмиконечный красный крест, который уже немало лет служит отличительным знаком гленских, диведских и мерсийских рыцарей-спасателей и который леди Немайн иногда, забывшись, почему-то называет мальтийским — и никому не объясняет, при чем тут далекий южный остров, лишь загадочно улыбается. Ну что ж тут поделаешь: мало ли что могло происходить на Мальте за ту тысячу лет, которую прожила бывшая богиня, прежде чем обосновалась в волшебном городе на берегу Туи, мало ли что она помнит и мало ли какие гейсы запрещают ей об этом рассказывать? Зато алый бриттский дракон на щите второго всадника понятен всякому камбрийцу — да, пожалуй, и всякому чужестранцу тоже. Мечи на поясах у рыцарей тоже разные: у безусого — традиционная короткая кельтская спата, у того, что выглядит старше, — более тяжелый и длинный «бастард» — такие пока еще в новинку в Камбрии, а странное название свое, говорят, получили от самой Хранительницы.       — Как эта Эмлин лихо по-мужски скачет! — удивляется Орли. — Нарядилась рыцарем — и не догадаешься, что женщина!       — Она не нарядилась, она полноправный рыцарь и есть, — поправляет ирландку Таня. — Все скрибоны — ученики Эмилия — проходят в конце обучения рыцарское испытание и посвящение, и неважно, мужчины они или женщины. Так в Глентуи уже четверть века как заведено. Правда, женщины среди скрибонов — большая редкость. Я раньше думала, что это вообще выдумки размечтавшихся о подвигах девчонок, — пока с Эмлин не познакомилась. Вот ведь как бывает: она меня с десяти лет оберегает, а я ее только вчера впервые увидела! Представляешь: оказывается, кроме основной дружины, у Хранительницы есть еще и тайная охрана! Я сначала, когда узнала, что меня стерегут, как ларец с сокровищами какой-то, — от позора чуть сквозь землю не провалилась!       — Так ты ж крещеная, тебя в Сид¹ уже, наверное, и не пустят… — хихикает Орли. — А насчет стыда — не выдумывай! Ну это же правильно, что тебя охраняют: от того, всё ли с тобой в порядке, судьба всего вашего королевства зависит! Вот только зачем охранять тебя женщине поручили? Мужчины-то и посильнее, и посмелее будут!       — Ну, это-то просто. Во-первых, Эмлин — выпускница школы сэра Эмилия. Так что с мужчинами-воинами она не просто потягаться сможет, а, пожалуй, их еще и превзойдет. А во-вторых… Понимаешь, ей же приходилось постоянно за мной следить — даже когда я купалась или вообще в кустики бегала. Сама посуди: ну разве можно такое мужчине поручить?       Орли тихо хихикает, а Танька вновь начинает бурно возмущаться:       — Все равно это неправильно! Не должно быть такой охраны, которая только об одном человеке заботится, а на остальных плюет! И сколько я должна объяснять тебе, что у нас не королевство, а я не принцесса!       — Так ши ведь ваша… то есть мама твоя… то есть леди Немайн… — она же еще и императрица римская… Я, правда, так никак понять и не могу: как древняя сида умудрилась затесаться в дочери к римскому императору?       — Долго рассказывать! Я как-нибудь в другой раз попытаюсь… А сейчас я тебе лучше другое объясню. Император — он же не король! Это сейчас мы привыкли, что императоры правят и в военное время, и в мирное — а ведь так было не всегда. Раньше императорами у римлян звались военные вожди, великие полководцы, а вовсе не самовластные правители. Мама и пытается потихоньку вернуть императорскому титулу исконный смысл — только пока получается не очень. Кому все время ошибки сенаторов исправлять приходится? Конечно, ей! Только я-то от этого ни наследницей престола не становлюсь, ни титула принцессы не получаю. К тому же королей среди Монтови отродясь не бывало, а мама — она же вообще до замужества в клан Вилис-Кэдманов входила. А Кэдманам королями быть и вовсе не положено, у них обязанности совсем другие.       — Как знать, как знать, холмовая! — Орли хитро прищуривает здоровый глаз. — Не знаю уж, почему Вилис-Кэдманам королями быть не положено, но наш-то Дал Каш — клан самый что ни на есть королевский! Вот выйдешь ты замуж, допустим, за Кайла, войдешь в наш клан, станешь, как теперь у вас принято, Этайн Ни-Десси — а там, глядишь, и королевой!       — Да не хочу я в королевы! Ну сама посуди, что́ это за жизнь: за целую страну быть в ответе! И ладно, если тебя за ошибки просто выгонят, а если из-за них в твоем королевстве какая-нибудь беда случится? К тому же королям все время хитрить и врать приходится, а я врать не могу, а хитрить не люблю.       Орли смотрит на подружку с удивлением: ну вот как это можно, не мечтать стать королевой? А ведь и не возразишь, пожалуй! Ирландка некоторое время пытается уложить в своей голове новый, непривычный для нее взгляд на королевскую долю, потом принимается сосредоточенно смотреть на дорогу.       Тракт, по которому бежит бричка, хоть и называется восточным, но на участке от Кер-Сиди до Кер-Мирддина тянется почти точно на север, отклоняясь влево от берега Туи. Вокруг всё зеленое: осень хоть и настала по календарю, но в права свои еще не вступила. Дорога почти пустая: в Африку войска из Диведа добираются через Кер-Таф, так что Глентуи им не по пути. А мирные фермеры уже сидят по домам: солнце потихоньку клонится к горизонту. Повозка только что миновала деревеньку Лланибри — несколько круглых домиков под зелеными крышами, что уютно расположились на одном из пологих холмов, разбросанных между двумя реками — Туи справа и Тафом слева. Танька здесь уже бывала — в июне, когда на студенческой экскурсии группа лазила по берегам рек, собирая местные травы. Ну, раз Лланибри позади — значит, скоро надо будет свернуть на восток. Таньке хочется заночевать у своей родни в «Голове Грифона» — заезжем доме Кер-Мирддина, до него от этого поворота будет еще километров семь — то есть пять римских миль, в которых обычно мерят расстояния за пределами Глентуи. Вроде и недалеко — да вот только запросто можно застрять на границе. А не успеешь до заката добраться до города — чего доброго, дядя Кейр и тетя Тулла уже спать улягутся и двери закроют.       Танька за болтовней и размышлениями о ночлеге старательно гонит от себя прочь мрачные мысли о неизвестной судьбе Санни и Падди. Орли тоже неспокойна — но ее сейчас больше занимает, по правде говоря, совсем другой вопрос: разрешит ли суровая леди Эмлин ей ехать дальше или развернет назад перед диведской границей. С одной стороны, ни в чем Орли вроде бы за всю дорогу не провинилась. С другой — пользы-то тоже особой не принесла. Да и как тут себя проявишь-то, сидя в этой самой повозке, которая от самого Кер-Сиди и не останавливалась!       Один раз на пути попадается всадник: навстречу бричке куда-то спешит молодой парень в разноцветной одежде, явно знатный бездельник-гуляка, возвращающийся с какой-нибудь пирушки. Парень насмешливо рассматривает экипаж: судя по всему, те, кто предпочитает повозку седлу, в его глазах никакого уважения не заслуживают. Впрочем, углядев двух молоденьких девушек, он быстро меняет выражение своего лица на приветливое до приторности и даже машет им рукой. Орли успевает состроить в ответ глазки — вернее, один глазик: второй-то под повязкой. Танька же и вовсе наклоняет голову, пряча оба глаза: во-первых, из-за чересчур уж приметных огромных радужек, а во-вторых… А вот не хочется ей играть в гляделки с праздным гулякой, когда дорогие ей люди — старший брат и не то друг, не то жених — отправились на войну! Озвучивать пришедшее в голову юная сида все-таки не решается: кто знает, что на самом деле делается и в жизни, и в душе незнакомца — может, там вовсе не всё так замечательно и беззаботно, как кажется непосвященному. Но отделаться от неприятных мыслей тоже не получается.       — Орли, а твой жених давно на войне?       — Слэвин-то?       Ирландка задумывается, начинает загибать пальцы.       — Да месяца два как. И ничего о нем всё это время не знаю. Вот умеешь ты иногда настроение испортить! Только-только отвлеклась… А еще раньше ты мне надежду подарила, что Савин найдется — и теперь душа у меня так в Мунстер рвется, как ни разу со времен отъезда не бывало… Ох…       — Тоскуешь по дому?       — Еще бы! Только нету его больше, до́ма-то. Хорошо хоть сами живы остались.       Сида молчит, только кивает в ответ. Как много нового узнала она об ирландцах за последнее время! Раньше они воспринимались как-то обыденно, привычно: ну, народ и народ, чем-то на камбрийцев похожи, даже словечки почти одинаковые изредка в двух языках находятся. Кто-то из них на время приплывает со своего Эрина, кто-то насовсем оседает — из таких как бы особый клан собрался, «десси». А как стала общаться с ними — сперва с Кайлом, потом с Падди, теперь вот с Орли — так многие представления вдруг оказались ложными. Клан «десси»? — а вот нет такого! Есть большое племя Деши, а в нем — кланы с совсем другими названиями, и о принадлежности к ним переселенцы и в Диведе, и в Глентуи забывать и не думают. А кланы ирландские у себя на Эрине нередко воюют друг с другом не на жизнь, а на смерть, и уплывают побежденные в Британию часто не просто в поисках лучшей доли, а, случается, и спасаясь от расправы. Не из трусости — просто трезво оценивая свои силы. Вот и клану Дал Каш последнее время на родине не везет, и тянутся куррахи с беженцами на восток, к Диведу, и просят достигшие британского берега счастливцы прибежища у короля-родственника, да не все получают.       — Эоганахта²? — сида произносит одно лишь слово, но его хватает. Орли кивает, потом окончательно хмурится. Некоторое время ирландка молчит, потом робко спрашивает.       — Холмовая, ты можешь ответить мне на один вопрос — честно, без утайки?       — Пока не знаю: я ведь даже не представляю, что тебя интересует, — улыбается Танька. — Обещаю одно: лгать не стану в любом случае. Но не на всякий вопрос смогу ответить.       — Гейс такой? — спрашивает Орли и, не дожидаясь ответа, продолжает:       — Скажи честно: ты колдовать хорошо умеешь?       — Я в травах лекарственных немножко разбираюсь, некоторые зелья варить умею — но до Анны Ивановны нашей мне далеко-далеко…       — И всё?       — Да, наверное. Я же еще только учусь. А ты от меня какого-то зелья попросить хочешь?       — Если бы… Не помогут тут зелья, тут большое волшебство нужно… А фэйри-колдунью из-под холма ты не знаешь случайно? Ту, у которой в тулмене маленькое солнце спрятано?       — И у которой в доме летучие мыши живут?       — Да-да! Мои отец с матерью ее один раз повстречали, она им дорогу указала правильную, не обманула!       — Так фэйри же не лгут никогда! Еще и как ее знаю! Только больше, чем я, эта колдунья все равно тебе помочь не сможет.       — Ну почему?       — Да потому что это я и есть. И никакое там не солнце — просто мама моя знает, как заставить светить в фонаре ту же силу, что зажигает молнии, — вот и всё. Мама мне такой фонарь и подарила, в нем нет никакого волшебства, одни только научные знания. А я в холме том такое специальное место обустроила, где мы с Кайлом всякие научные опыты ставили — пока он на войну не уехал.       — Ничего себе! Молнию в фонарь запереть!.. Холмовая, я очень домой вернуться хочу — ты даже не представляешь как! Чтобы всё как прежде было — отец в поле, мама у очага, братья, Савин… Чтобы Слэвин с соседней фермы бегал ко мне на сеновал, а не воевал где-то в неведомых краях в войске этой самой Глентуи! Какое для этого волшебство нужно, скажи!       — Я не знаю, есть ли такое волшебство, Орли! Честно, не знаю. Умела бы — давно бы все войны остановила. А это даже у мамы не получается! Ты думаешь, она воевать любит? Нет, она любит жить в мирной стране, строить мосты и плотины, превращать болота в цветущие луга и зеленые поля… А вместо этого то с хвикке воюет, то в Александрию войска отправляет и сына туда же провожает. Теперь ты понимаешь, почему еще я не хочу быть королевой?       — Но ты же сида! Ты же еще можешь стать великой волшебницей — может быть, даже еще более могучей, чем леди Хранительница! А я… я подожду этого — и буду помогать тебе, как могу!       — Только осторожнее помогай, ладно, — чтобы без фонарей под глазом обходилось! Правда, зря это все будет, боюсь. Я же бестолочь! Только и умею, что маму разочаровывать. Она меня рисовать учила, на круте играть, песни сочинять — а что из меня получилось? Пошла учиться на естественный факультет — один из самых непонятно зачем открытых в Университете. Ни на лекаря хорошего там не выучишься, ни на колдунью, только на знатока природы — а кому они, такие знатоки, нужны-то? А сейчас вот несусь в Бат этот — и если со мной что случится, то сколько маминых сил, в меня вложенных, вообще пропадет без пользы!       — Ты что, прямо сейчас вернуться хочешь? — Орли понимает самоуничижительный монолог сиды по-своему.       — Нет конечно! Там же друзья в беде! А я… ну, буду у мамы чем-то вроде чучела соломенного: воины на таких рубке учатся, а мама на мне — детей воспитывать. Будет меня вспоминать, когда следующего ребен… — Танька замолкает на полуслове, сообразив, что сказанула очередную двусмысленность: не то себя в недоумки записала, не то мать в никудышные воспитатели. Потом ей в голову приходит еще более неприятная мысль: кажется, ее «проблемы с головой», вызванные не то переутомлением, не то взрослением, никуда не делись, только притихли на какое-то время — и вот опять возвращаются. Орли наверняка ничего не замечает — но вообще-то нужно срочно принимать какие-нибудь меры! Что там у нее в запасах есть успокоительного? — сида лихорадочно вспоминает содержимое своих аптечных запасов. Мята? Пожалуй, слабовата. Валериана? Уже лучше, можно попробовать. Зверобой? Пожалуй, не сто́ит рисковать: во-первых, он улучшает настроение, но не снимает возбуждения, а во-вторых, очень уж по-разному действует даже на людей — а она все-таки сида! Неспроста же Анна Ивановна до сих пор верит, что по реакции на зверобой можно надежно отличить фэйри, по крайней мере некрещеного, от потомка Адама и Евы. У мамы, правда, зверобой в свое время никаких неприятностей не вызвал — но кто сказал, что организм Таньки отреагирует так же? Впрочем, вот Орли им напоить можно и попытаться — как раз то, что ей сейчас надо! Еще есть, пожалуй, у нее для Орли запас сушеных можжевеловых ягод — не совсем это ягоды на самом деле, конечно, скорее уж шишечки такие хитрые, однако же от тоски при правильной дозировке лечат неплохо. Правда, осторожность с ними тоже нужна...       — Орли!       — А?       — Хочешь сидова зелья отведать?       — Я? Зелья? Нет-нет… А что за зелье-то?       — Да нестрашное — но и не особо сильное. Как было всё раньше — не вернет, но тоску ослабит.       — Ослабит, говоришь? А точно больше ничего со мною не сделает?       — Вообще-то не должно — уж ночью точно. Вот в солнечные дни — да, изредка бывают неприятности: кожа обгорает сильнее обычного, особенно если она нежная и светлая, как у тебя...       — Знаешь, холмовая, можно я еще подумаю! А то и тосковать у меня сил больше нет, и на солнце сгорать неохота.       — Ну подумай, Орли, дело твое. А я вот сама сейчас другого зелья выпью — чтобы поспокойнее стать. Просто мне сейчас все равно за пузырьками лезть в корзину придется — так я бы заодно и для тебя достала. Кстати, в одном очень важном ты права: таких зелий, чтобы они одну лишь пользу приносили и никакого вреда, вообще не бывает! Так что если кто посулит тебе снадобье ото всех болезней или скажет, что у лекарства нет никаких противопоказаний — гони такого человека прочь, потому что это или мошенник, или невежда! — Этайн повторяет сейчас слова Анны Ивановны, говорившиеся студентам не раз.       — Вот как… А как же травяные зелья великой Айрмед?       — Ну… не знаю, я ж с нею не встречалась, — Танька немного мнется, но потом все-таки продолжает говорить — чистую правду! — Я училась травному ведовству у леди Анны Ивановны, а она говорит, что ее знания восходят к народу Дон. Правда, я никогда ее не спрашивала, к кому именно — к Айрмед ли, к самому ли Диан Кехту или к кому еще из великих сидов. Но уж если она, унаследовав эти знания, делает такие предостережения — сто́ит прислушаться, правда же?       — Так выходит, я зря деньги потратила?       — Какие еще деньги?       — Да нет, не те, что нам на мерсийские дела выдали… Мои собственные. Я же на ярмарке прошлой рог единорога купила, толченый. Грек, что продавал, сказал: от всех болезней помогает, да еще и яды обезвреживает.       — Ты его уже пробовала?       — Да я же не себе… Я его Слэвину отдала, когда он на войну уходил. Вдруг его отравленной стрелой ранят, да и вообще… Выходит, он надеяться на этот порошок будет напрасно?       — Да не расстраивайся ты так! Если будет твой Слэвин сильно верить в целебность снадобья — иногда оно даже и помочь ему сможет. Главное, чтоб это не отрава какая-нибудь оказалась: кто ж его знает, что́ тебе грек этот на самом деле подсунул! Только вряд ли он себе неприятностей хочет, так что скорее всего он тебе что-нибудь безобидное всучил.       — А ты можешь научить, как настоящий рог единорога от поддельного отличить? — печально спрашивает Орли.       — Да это проще простого! — смеется сида, мысленно благодаря сидящее рядом теплое и уютное «чудо в перьях» за свое улучшающееся на глазах настроение. — Если будут клясться и божиться, что рог единорога самый что ни на есть настоящий — не верь и торговца гони в шею! Ну, а если он честно скажет, что рог поддельный, — значит, и правда поддельный.       Орли хлопает глазом, некоторое время мучительно раздумывая над ответом Таньки. Наконец ирландка тяжко вздыхает:       — Сразу видно, что ты сида: так только фэйри на вопрос ответить и может… Выходит, к нам настоящий рог вообще не возят? Слушай, холмовая, а ты когда-нибудь на единороге каталась? Или хотя бы его видела?       — Нет, конечно! Потому что единорогов в природе вообще нет и никогда не бывало. А то, что на ярмарки привозят, — это в самых честных случаях либо рога носорогов — есть такие звери в Африке и Индии, большие, злобные, на вид страшные, на лошадь совсем не похожие, — либо бивни нарвалов — а это вообще существа вроде дельфинов, они в северных морях живут, но изредка и до Британии доплывают. У носорогов рога из волос состоят, у нарвалов — из кости, как и все зубы, и ни в тех, ни в других ничего целебного нет. При этом сто́ят они столько, что и сказать страшно! А уж что тебе какой-нибудь Робин Добрый Малый вместо этого рога подсунет — я о таком даже подумать боюсь! Между прочим, и драконов тоже нет! Были в далеком прошлом похожие на них существа — да все повывелись давным-давно, одни кости почти что от них и остались, да и то со временем в камень превратились.       — Так вот, оказывается, откуда у вас в Камбрии волшебные камни взялись — бродячие всякие, говорящие! — выдает вдруг Орли. — Раз это драконьи кости — что же тут удивительного!       И тут сида начинает хохотать — громко, звонко, долго. Так, что в итоге роняет вожжи. Хорошо, что лошадки у нее умные — тут же останавливаются. Два сопровождающих бричку всадника — сэр Тристан и Эмлин — тоже останавливают коней, спешиваются, стоят поодаль, что-то тихо обсуждают между собой.       — Всё! — решительно заявляет Танька. — Пошла я себе лекарство делать. Так ка́к, мунстерская? Твою-то долю доставать? Я ведь не грек-торговец, у меня всё настоящее: сама собирала, сама сушила, сама настаивала! — и ныряет вглубь брички, где у нее среди прочих вещей, между баулом с одеждой и футляром с крутом, пристроена корзина-аптечка.       — А давай! — решается вдруг Орли.       — Что предпочитаете, леди? Есть замечательный настой зверобоя. Но если вы боитесь на солнце обгореть — могу предложить зелье из можжевельника. У тебя, кстати, почки не болят?.. Если побаливают, то лучше выбирай зверобой. Да, и еще: я надеюсь, вы со Слэвином при прощании ребеночка себе не зачали? А то все эти травки не для такого случая!.. Ты не обижайся, Орли, если что: это я тебя уже как знахарка спрашиваю.       По счастью, Орли и не думает обижаться:       — Да нет, что ты! Слэвин — он же осторожный! Да и времени с разлуки много прошло — всё обошлось, я уже точно знаю. В общем, давай свой зверобой — пить его буду!       — Тогда открывай рот! — Танька аккуратно, как ребенка, поит ирландку с ложечки травяным настоем. — А теперь давай-ка снимем с глаза повязку: я тебе своим бальзамом синяк намажу, чтобы быстрее прошел. А то в таком виде являться к королю Мерсии — дурной тон! И заодно царапину на лбу обработаю — она тебе тоже ни к чему надолго.       Обиходив Орли, сида решительно берется за свое собственное лечение. Смешивает в стаканчике маленькие, точно отмеренные пипеткой порции настоев валерианы, мяты, иван-чая, разбавляет водой. Залпом выпивает получившуюся резко пахнущую горькую смесь.       — Ну что, поехали дальше?       И снова дорога, вьющаяся между пологих холмов, покрытых желтой стерней и темно-зелеными дубовыми рощами. Снова Орли теребит Таньку — кажется, чего-то допытывается от нее. Только вот добиться от сиды какого-нибудь вразумительного ответа ей напрочь не удается. Потому что не отъехали они и полутора километров от места остановки, как на Этайн тихо, но неодолимо навалилась дремота. И теперь, несмотря на предзакатные сумерки, самое что ни на есть время бодрствования для Таньки в ее обычном состоянии, сида только и делает, что клюет носом, с трудом удерживая вожжи в руках. Какое-то время ее спасает ото сна тряская мостовая, но потом булыжник сменяется бетоном… И тогда вожжи в Танькиных руках превращаются в поводья, а сама она оказывается на спине белого единорога… «Вот, — думает юная сида, — как ей повезло невероятно: Орли кататься на единорогах уже нельзя, а ей-то еще можно: ведь поцелуи Кайла невинности не помеха… Стоп, а когда это Кайл вообще ее целовал?..» Танька усилием воли решительно открывает глаза, фыркает: приснится же такое!       — Проснулась, холмовая! — смеется Орли. — А правда, полегчало мне чуток от твоего зелья, а сон так вообще как рукой сняло, ни в одном глазу!       Оказывается, вожжи-то в руках у ирландки, а сида уютно привалилась к ней и, судя по затекшей руке, проспала так уже немало времени. Солнце окончательно село, над бричкой носится в воздухе летучая мышь — Танька видит ее отчетливо: небольшая, бурая и с длиннющими ушами, по форме похожими на ее собственные, только чуточку пошире и покруглее. Зверек кружит совсем близко, сиде хорошо слышны испускаемые им звуки, похожие на частый треск. Внезапно мышь делает резкий бросок в сторону — и треск сменяется хрустом и чавканьем, а рядом с Танькой печально пролетает одинокое крыло крупной ночной бабочки. «Для одного — удачная охота, для другого — трагическая гибель», — приходит в голову сиде. Странно, а почему Орли-то никак не реагирует на такое интересное зрелище? Ой, так у нее же и уши, и глаза другие, ей просто ничего не слышно и не видно. Вот и не покажешь-то ей ничего, ну как же обидно!              Подумав об ушах ирландки, сида невольно задерживает на них взгляд. Уши как уши, аккуратные, маленькие, не то что Танькины украшения — сида невольно вспоминает уже улетевшую прочь летучую мышь. Пожалуй, у тех мышек, которых она запускала в тулмене, уши были намного меньше, чем у этой. Кстати, и щелкали ее подопытные, кажется, иначе. Наверняка разные виды — придется потом поспрашивать преподавателей… «Не иначе, бывают среди летучих мышей «люди» и «сиды», — приходит вдруг в голову Таньке, и она едва сдерживает смех.       Справа девушек обгоняет всадник. В сгустившихся сумерках, уже больше похожих на ночную тьму, Орли не может понять, кто это — сэр Тристан, леди Эмлин или вообще кто-то посторонний. Но сидящая рядом сида улыбается — в ярком лунном свете сверкают ее белые зубы. Значит, всё в порядке! Уж в чём в чём, а в отменном ночном зрении своей подруги Орли не сомневается. И все-таки ирландке тревожно.       — Кто это был? — шепотом спрашивает она у сиды.       — Эмлин. Посмотрела на тебя, ухмыльнулась ехидно и вперед унеслась, — также шепотом отвечает Танька. И не поймешь: то ли правду говорит, то ли насмешничает. Да нет, не врет она, конечно: Орли об удивительной правдивости холмового народа наслышана с детства, а знакомство с Этайн эти рассказы подтвердило замечательно.       — Как думаешь, разрешит она мне дальше ехать? — робко спрашивает Орли.       — Я-то откуда знаю? — Танька опять предельно честна, утешать даже не пытается.       — А почему она меня рассмотреть может, а я ее нет? Она что, тоже из фэйри каких-то?       — А ты посмотри, с какой стороны луна светит! Ну… это я так предполагаю, мне-то всё и без луны видно. А леди Эмлин — нет, вроде бы не фэйри. Хотя необычная она, конечно, это точно!       — Ох, холмовая, тебе ли судить, что обычно, а что нет?       — Орли, я ж среди людей выросла, в Кер-Сиди!       — Так разве ж Кер-Сиди — место обычное? Одни эти ваши башни с крыльями чего сто́ят! И люди ваши такие же!       — Как это? Тоже с крыльями? Вот уж не замечала ни у кого! — сида озорно улыбается, потом ощупывает Орли лопатки. — Видишь, и у тебя нет! А ты у нас в городе уже сколько живешь! С полгода, не меньше!       — Да ну тебя! — смеется ирландка, не то представив себя крылатой, не то просто от щекотки. — Ты ж понимаешь, я не об этом! У вас же дурной народ не приживается, неужели не заметила до сих пор?! Вот и эти — которые Санни украли — тоже не приживутся!       — Орли! Подожди-ка, там впереди что-то непонятное! Дай-ка рассмотреть, подвинься!       Вытянув шею, Танька всматривается в то, что кажется ирландке непроглядной тьмой, а ей самой — чем-то вроде легких сумерек. В этих сумерках сида отчетливо видит, как скачущая впереди Эмлин осаживает своего коня, легко спрыгивает с него, выхватывает левой рукой меч из ножен… Тут же возле брички появляется сэр Тристан — тоже с мечом наготове.       — Папа, что случилось?       — Тсс… Кто-то впереди в кустах прячется!       Вот это да! Сида со своими глазами и ушами ничего не заметила, а эти уже готовы к бою! Ага, вот Эмлин кого-то ведет к бричке — щуплого, невысокого, отчаянно хромающего… Падди!!! Щелкает кремень в спиртовой зажигалке: Танька поджигает факел. Орли отшатывается от ярко вспыхнувшего пламени, зажмуривает оба глаза, и нормальный левый, и украшенный черным «фонарем» правый, потом осторожно открывает их… и испускает радостный вопль:       — Бра-а-а-тец!!!       — Орли? Ты? Вот уж не ожидал! Господи, что с твоим лицом?.. Танни, и ты здесь? — на лице Падди появляется счастливая улыбка пополам с удивлением.       — Ты-то откуда взялся? — искренне недоумевает ирландка. — А Санни где?       — Да выкинули они меня тут, на границе с Диведом! До ночи связанным провалялся… Попить бы что-нибудь…       — Вода есть… хорошая, кипяченая. Могу настойки дягиля добавить — взбодрит, — предлагает сида.       — Лучше бы чего-нибудь покрепче… Согреться бы как мне!       — Глотни! — сида подносит к губам Падди фляжку с тонизирующей настойкой.       — Санни где? — вновь спрашивает Орли.       — Подождите-ка, Орли, — вмешивается вдруг сэр Тристан. — У него с рукой что-то. Таня, посвети, пожалуйста!       — Да, конечно… — откликается Танька. — Я сейчас, папа... Падди, очень больно?       — Да ерунда это всё! — преувеличенно бодро говорит парень в ответ. — Санни вызволять надо, тут не до моих ушибов! С этих уродов что угодно станется — могут и обесчестить ее, и убить даже! Может, одного коня мне дадите, а? Я...       — А ну-ка левую руку покажи! — перебивает его сэр Тристан. — Пошевелить кистью можешь?       — М-м-м… — Падди издает глухое мычание, по лбу его скатывается капля пота.       — Так, молодой человек… Ну, и куда ты с такой рукой собрался?       — Там что-то серьезное, вывих? — встревоженно кричит Танька из брички.       — Перелом лучевой кости. Закрытый, но нехороший, — отвечает сэр Тристан. — Таня, большую аптечную сумку! Быстро!       И, повернувшись к ошеломленно стоящей рядом Орли, вдруг принимается объяснять ей происходящее:       — Сейчас зафиксируем парню руку, а то потом неприятностей не оберется. А потом вы отвезете его в Кер-Сиди, в госпиталь.       — Люди!.. Вы с ума посходили? Какой мне Кер-Сиди? Примотайте вы мне ее как-нибудь, и я поеду за этими… — пытается протестовать пострадавший, но сэр Тристан словно бы его и не слышит.       — Орли, разожгите костер — нужно воды вскипятить. Таня, а ты будешь мне ассистировать.       Танька некоторое время копошится в глубине брички среди баулов. Орли, только что смотревшая на пламя факела, едва различает фигуру сиды среди разноцветных пятен, плавающих перед глазами. Более осторожная Эмлин, всё это время не отводившая взгляда от ночной дороги, сейчас отчетливо видит, как Этайн, пыхтя, вытаскивает из-под тента сперва большущую сумку, а потом — завернутый в ткань круглый предмет размером с человеческую голову. Проходит еще минута-две — и прямо на сиденье брички загорается тусклый желто-оранжевый шар электрического светильника. Орли некоторое время завороженно смотрит на невиданное чудо, не забывая при этом часто и мелко креститься. Потом ирландка вновь поворачивается к Падди, бросает взгляд на его освещенную волшебным светильником спину — и хватается за голову.       — Сэр рыцарь, можно мне сказать? У него же вся спина исполосована, ужас какой… Я сейчас быстренько хворосту натаскаю — а потом дозвольте мне тоже раненым заняться! Я умею раны обрабатывать, вы не думайте!       — Таня, готовь шину Крамера! Весь комплект! — принимается распоряжаться сэр Тристан. — Да, достань-ка еще ляпис, корпию и бинты! И противостолбнячную сыворотку тоже, быстро!       А Падди рухнул лицом вниз в придорожную траву, едва лишь Орли отвлеклась на колдовскую лампу с молнией внутри, и теперь лежит не то в забытье, не то в глубоком сне.       Проходит примерно четверть часа — гальванический элемент уже исчерпал свои возможности, но вместо погасшего светильника бричку и ее окрестности освещает ярко пылающий костер. Упряжные лошади временно получили свободу, пасутся неподалеку. Два верховых коня — серый жеребец сэра Тристана и вороная кобыла, принадлежащая Эмлин, — тоже щиплют траву, но не расседланы. Падди сидит, прислонившись к колесу брички, над ним склонились Этайн и Орли. Рука ирландца уже в шине — замотанной в бинт решетчатой конструкции из медной проволоки и ремней. Сэр Тристан стоит в стороне: он наложил шину, ввел сыворотку Падди в плечо, а уж дальше за дело взялись девушки. Нет, всё по-прежнему происходит под его контролем, но... В общем, пусть дочь лишний раз попробует себя в роли лекарки, да и обещанное умение ее новой подружки обрабатывать раны проверить тоже не помешает. Если что пойдет не так — вовремя вмешаться он успеет!       Сэр Тристан удовлетворенно хмыкает. Оказывается, эта Орли и вправду неплохо умеет промывать и бинтовать раны: пожалуй, непосвященному могло бы даже показаться, что Танька — всего лишь ее ассистентка. На самом деле трудно сказать, у кого из двух девушек сейчас более трудное и ответственное дело. На долю ирландки выпало очищать глубокие рваные раны от земли, промывать их. Сида возится с мазями: смешивает их ингредиенты, тут же передает готовые порции Орли, распоряжается, какую рану чем мазать. Одновременно ей приходится следить за котелком, в котором заваривается сонное зелье: деваться некуда, миром Падди в больницу явно не отправишь, да и вообще выспаться ему как следует определенно не помешает. Но сейчас, когда Орли ковыряется в его спине, Падди не до сна. Он не двигается, молчит, но по его покрывшейся испариной спине и по непроизвольно сжимающемуся кулаку можно догадаться, как ему на самом деле больно.       — Потерпи, миленький, сейчас я уже закончу, сейчас-сейчас… — шепчет Орли, отделяя очередной присохший к ране комок земли. А у сиды даже на то, чтобы сказать раненому ласковое слово, не остается ни времени, ни сил. Обработка закончена — теперь надо будет забинтовать Падди, одеть в чистую рубаху — сойдет и Танькина, благо мужского покроя, да и рост у Падди подходящий, — напоить его снотворным, уложить в бричку…       — Орли, найти мою рубашку сможешь, ту, в которой я к ним домой бегала? Она в дальнем ящике, слева. А я пока ему вот здесь ляписом прижгу, а то уже воспаление начинается.       — Так темно же! Молния твоя погасла, а с факелом я внутрь лезть боюсь: подожгу еще ненароком.       — Эх!.. Тогда я сама, а ты вот эту царапину пока промой! — сида прямо-таки взлетает на облучок, ныряет под тент, легко находит нужную вещь, возвращается к Падди. Оказывается, рядом с ним уже Эмлин — сидит по-старинному, на пятках, по-прежнему в кольчуге, но уже без шлема. Лицо скрибонессы серьезно, даже хмуро, и свесившаяся на лоб прядь черных волос не в состоянии добавить ее облику ни легкомысленности, ни женственности.       — Маэл-Патрик! Припомните все, что можете! Это может быть очень важно.       — Помогите мне встать, а то нога затекла… Пожалуйста… Господи, как же они нас так…       Оберегая сломанную руку, Таня и Эмлин помогают Падди подняться, потом сида, стараясь не тревожить сломанную руку, аккуратно надевает на него свою рубаху, подносит ему кружку.       — Постучалась в дверь девочка маленькая, — начинает рассказывать раненый. — Поесть попросила. Говорила на ирландском, чистом, выговор коннахтский такой — так специально не скажешь, только если где-нибудь на дальнем западе Эрина вырос. Ну, я и повелся… Только за порог высунулся — на голову что-то набросили, с ног сбили и прямо по лестнице вниз и спустили. Санни я с тех пор и не видел. А меня так с этим мешком на голове куда-то отвезли в какой-то повозке и вроде как судить стали. Обвинитель, защитники — всё как положено, вещают на саксонском своем и хохочут — а я-то почти всё понимаю, зря что ли, меня Санни языку учила… Приговорили вроде как к порке — я к этому времени уже с жизнью простился. Ну, спину мою вы видели… А потом опять мешок на голову — и повезли дальше. Едут — и между собой переговариваются. Я из их разговора и понял, что они Санни в Бат везут, а что со мной делать, так и не придумали.       — А Санни там же была? — вмешивается Орли.       — Я позвал ее — не откликнулась.       — А с ними-то она говорила? — это уже голос Эмлин.       — Вы в своем уме, леди?.. Извините за дерзость… Неужели вы думаете, что она с ними заодно? Не было ее там, один я с этими саксами ехал. А Санни либо в чем-то другом везли, либо она без памяти была — только я ни слова, ни стона, ни дыхания ее не слышал, ничего.       Орли вдруг подскакивает как ужаленная. Таньке на мгновение кажется даже, что глаза ирландки вспыхивают зеленым огнем.       — Да как вы смеете! — шипит Орли. — Саннива ради Падди не только от родительского благословения отказалась, она еще и от богов своих исконных отреклась! Ничего хорошего ее теперь в Бате этом не ждет!       — Как она вообще в наш Университет попала, с такими-то родителями? — задумчиво произносит сида, ни к кому, в общем-то, не обращаясь. Но откликается Падди — несмотря на выпитое снотворное, тоже взбудораженный, как будто и про раны свои позабывший:       — Как-как? Король их, Пеада, приказал — вот и отправили ее. Пеада — он же пытается Мерсию свою наподобие Глентуи сделать, даже камбрийский язык всех англов и саксов учить заставляет. А эти… Ропщут тихонько, а вид делают, что счастливы угодить королю. Числятся христианами — а втайне рабов в жертву Вотану своему приносят, тьфу! И королева тамошняя, Альф… Альх… Альхфлед, — та́ еще змея подколодная! На языке у нее одно, на деле другое… Мне Санни такого порассказывала — как она вообще там выжила-то, не понимаю! Она же нежная, теплая, светлая… как солнышко весеннее… и среди вот этого…       Эмлин опустила голову — в свете костра серебром отливает седая прядь на ее затылке.       — Знаете, что Санни дома ждет? — продолжает Падди. — Никогда не слышали, что в этих племенах, например, с неверными женами делают? Свяжут веревкой, голову обреют и в болоте утопят!       — О чем же вы думали, когда на саксонке тайно женились? — присоединяется к разговору неслышно подошедший сэр Тристан.       — А ты, папочка, о чем думал, когда сиду похищал? — Танька не дает Падди ответить, переходит в наступление. — Думаешь, я не наслышана, как вся Камбрия после вашего с мамой венчания несколько лет в себя приходила?! «Династический кризис» — кажется, это так называется? Помнится, там еще чуть усобица не началась!       — Таня, ты, похоже, эту историю очень плохо знаешь. Тогда другого выхода у нас не было. Если б не это, как ты говоришь, похищение, на следующий день состоялось бы несколько казней достойных людей — претендентов на руку твоей мамы, принцев и даже королей, — а еще за одного, возможно, ей бы пришлось выйти замуж вопреки собственной воле — и никому бы это ничего хорошего не принесло.       — Вот и здесь выхода не было, хоть судьба Камбрии при этом и не решалась. Они ведь пытались договориться с родителями — и ничего хорошего не получилось. Правда же, Падди?       Ирландец не отвечает. Он вновь лежит, уткнувшись лицом в траву, испачкав в земле рукав чистой рубахи. Сида садится рядом с Падди, прикладывает длинное ухо к его груди. Дыхание ровное, сердце бьется сильно, ритмично, хоть и учащенно, глаза закрыты — значит, не обморок это, а просто подействовало наконец сонное зелье.       — Папа, значит так! Тебе все равно дальше границы ехать нельзя, так что... В общем, сейчас я переоденусь, потом вы с Орли берете Падди, пока он не проснулся, укладываете в бричку — и марш в Кер-Сиди! И костер потушить не забудьте!       Танька исчезает в недрах повозки, некоторое время возится в ней, так что бричка раскачивается на рессорах и поскрипывает. Сэр Тристан растерянно смотрит на лежащего ирландца, на так и сидящую рядом с ним Орли, на бричку, на поднявшуюся на ноги Эмлин. Пожалуй, такое случилось впервые, чтобы дочь им командовала — но ведь и не возразишь, всё разумно!       Оказавшись в бричке, Танька некоторое время роется в корзинах и сумках. Сначала переодевается: быстро стаскивает с себя через голову платья, влезает в штаны и короткую тунику. Теперь — собрать вещи! Взять с собой можно только минимум: ехать верхом — совсем не то же самое, что в повозке. Вот и приходится выбирать, чем жертвовать. Гардероб? Не до нарядов тут! В Аннон их, лесом, болотом да торфяником! Запас еды? Обойдемся: до Кер-Мирддина рукой подать. Аптечка? Только самое необходимое! Оружие? Нужно! Шашку на пояс! Деньги? Нужно! Еще взять бумагу, карандаши, гербарную папку, баночку-морилку, запас ватных матрасиков для насекомых: натуралист всегда остается натуралистом!.. В общем, без переметных сум все равно не обойтись! Тогда уж и запас трав и зелий нужно брать: кто знает, не понадобится ли помощь — не себе, так другим! И как теперь водрузить всё это на лош... Ну почему Рыжуху заводной не взяли?       — Отец!       Именно так, не «папа»: кончилось детство…       С трудом, пыхтя от натуги, Танька выволакивает набитые вьюки из брички.       — Отец, одолжи мне Сполоха! Не бойся, он знает меня! И чужим от меня не пахнет…       И, не дав ни возразить, ни опомниться, подтаскивает к сэру Тристану свой груз.       — Помоги приторочить! И не бойся за коня — я на нем только до дяди Кейра! Мы с Эмлин едем в заезжий дом Кер-Мирддина! Если там спят — я песенку мамину запою, мигом проснутся!       — Холмовая, я с тобой хочу! — Орли бросается к сиде, но та уже взлетела на отцовского жеребца. Серый Сполох фыркает, храпит, проносится по дуге вокруг брички, наконец, покоряется.       — Орли, я верю в тебя! Выручай Падди! Эмлин! За мной!