Этайн, дочь Хранительницы

      Солнце уже стало клониться к горизонту, когда леди Эмлин, оставив изрядно огорчившихся Этайн и Орли на попечении у почтенного Плегги, хозяина каупоны «Золотой Козерог» — а заодно еще и дукенария службы agentes in rebus королевства Гвент, — отправилась на запад. Эмлин не раз уже убеждалась в невероятной выносливости Ночки, но все равно в глубине души волновалась за свою верную лошадь: очень уж досталось той за последние дни. Но по-настоящему неспокойно было ей за свою подопечную, за юную Этайн, — да так, что сердце кровью обливалось. Хоть и знала Эмлин Плеггу еще со времен школы сэра Эмилия, где они вместе учились, хоть и помнила его неспешную добросовестность и надежность — но все равно мучили сомнения. Вот приноровится ли Плегга к сидовской непредсказуемости Этайн и к шумной непосредственности ее новой подружки, сможет ли уберечь их от возможной беды? И в довершение всего, верную скрибонессу правительницы Глентуи ни с того ни с сего начала мучить противная, подленькая в своей недоверчивости мысль: Плегга-то присягал не базилиссе, а лишь гвентскому королю Моргану, и кто знает, как поведет он себя, случись между Гвентом и остальными союзными королевствами какой-нибудь раздор? Да и сейчас он явно вел какую-то игру с этими самыми ирландцами, а какую — непонятно...       Вот и тревожилась Эмлин, все больше и больше удаляясь от Кер-Леона. Тревожилась — и все равно гнала Ночку рысью по темной римской дороге. Гнала, держа за пазухой сделанную Этайн копию тайной записки, а саму записку надежно спрятав в подошву сапога. Гнала, проклиная себя за то, что оставила доверившуюся ей дочь Хранительницы без присмотра — едва ли не впервые за несколько лет, с того самого дня, как стала отвечать за ее жизнь и безопасность. Гнала, понимая, что совершает преступление против присяги, — чтобы предотвратить преступление еще большее. Спешила, потому что решающим мог оказаться каждый час, а то и каждая минута.       До моста через Таф Эмлин добралась уже в полной темноте, такой, что хоть глаз выколи. Давешний стражник встретил ее с фонарем и почему-то обрадовался как родне, даже предложил ночлег — словно бы и не было между ними недавнего противостояния на перекрытой дороге. Она отказалась, хоть и едва держалась на ногах после бешеной скачки: поджимало время. Лишь только дала Ночке немного передохнуть — и снова в путь. А потом об этом пожалела — когда в утреннем полумраке почти сразу же за диведской границей на нее напали лихие люди.       Однако же отбилась. Выручила спрятанная под плащом и туникой кольчуга — отразила стрелу. А еще больше помогла «сидова воздушная баллиста», тайное оружие скрибонов. Одного разбойника Эмлин уложила наповал свинцовой пулей, остальные бежали: похоже, испугались звуков выстрелов даже больше, чем смерти товарища. Осматривать убитого не стала: некогда.       Километра за два до Кер-Мирддина все-таки случилась беда: споткнулась и захромала Ночка — всю ночь бежала по булыжной мостовой благополучно, а тут средь бела дня не заметила выбоины. И до заезжего дома Эмлин добиралась пешком, ведя лошадь в поводу. По-хорошему, надо было бы покалечившуюся Ночку добить, чтобы не мучилась. Или же, что разумнее, сначала доехать на ней верхом до города, невзирая на хромоту: вышло бы быстрее. Но не смогла, сочла предательством и то и другое. Так и шла, превозмогая боль в измученных скачкой ногах и спине и ругая себя за потерянное время и за непростительную слабость — и телесную, и душевную.       Сэр Кейр ап Вэйлин не отказал в помощи, одолжил лучшего из своих коней — и ни о чем не стал спрашивать. Видно, понял старый воин и так, что дело важное и срочное. А с несчастной Ночкой Эмлин все-таки простилась — как прощаются со смертельно раненным боевым товарищем: обняла напоследок покрытую пеной шею, украдкой смахнула слезу — и снова в путь. И опять замелькали под копытами булыжники мостовой — до самого Кер-Сиди.       В Жилую Башню Эмлин ввалилась, едва переставляя ноги. Болело, казалось, всё тело, руки и ноги отказывались повиноваться, а перед глазами мельтешили белые огоньки. Маленькая Йола, встретившаяся скрибонессе на нижнем этаже, похоже, даже не сразу признала ее: сначала отшатнулась, а потом, пока поднимались на лифте, долго и сосредоточенно всматривалась в ее лицо — но так ничего и не сказала.       Повезло: Святая и Вечная оказалась в башне, в рабочем кабинете. Сэр Иван ап Нейрин, скрибон из башенной стражи, охранявший в этот день покои леди Хранительницы, признал Эмлин сразу, пропустил, на свой страх и риск, без вопросов.       Леди Хранительница удивленно оторвалась от своих бумаг, отложила перо. Недоуменно посмотрела на скрибонессу серыми глазами, такими же удивительно огромными, как у дочери. И вдруг вскинулась испуганной птицей:       — Леди Эмлин? Вы — одна? Что-то с Таней?.. Говорите же!       — Всё в порядке. Великолепная... под надежным присмотром, Святая и Вечная! — с трудом вымолвила в ответ Эмлин, стараясь говорить четко и уверенно — и не вполне веря своим словам. — Но есть важные новости, леди... — наплевав на приличия, плюхнулась на пол, стянула сапог, рванула подошву: — Вот!       И, так же не задумываясь о том, как до́лжно держать себя базилиссе, подлетела к ней Немайн. Быстро протянула узкую голубоватую ладонь, подхватила падающий из рук скрибонессы измятый клочок бумаги, пробежала по нему взглядом. Побледнела, поджала острые уши... И через мгновение, многократно усиленный эхом, по всей башне разнесся ее голос — уже не встревоженной матери, а грозной повелительницы:       — Сэра Эмилия ко мне! Немедленно!.. А доблестную леди Эмлин — в госпиталь!       А Эмлин, лишившись последних сил, рухнула наконец на пол. И, перед тем, как окончательно провалиться в черную бездну забытья, прошептала заплетающимся от усталости языком:       — Великолепную... заберите из Кер-Леона... из «Золотого Козерога»...