Этайн, дочь Хранительницы

      Орли задержала руку на взмахе, обернулась. Увидела стоящего совсем рядом высокого сухопарого сакса в темно-синем плаще. Что сакс — поняла еще раньше: разве такой грубый язык с каким-нибудь другим спутаешь? А вот слов разобрать не сумела. Но, судя по тому, как он их произносил, слова эти были очень нехорошие.       Переспрашивать не осмелилась: остереглась. Очень уж похож был сакс на Санни. Те же большие светло-серые глаза. Тот же длинноватый нос — только у Санни он особо в глаза не бросался, а вот сакса делал похожим на журавля, птицу, как известно всякому гаэлу, жадную и злобную. А ну как это сам Кудда и есть? Про нелюбовь отца Санни к ирландцам Орли была наслышана еще в Кер-Сиди.       Пока она размышляла, как поступить, с саксом заговорил Робин. Заговорил по-камбрийски, да еще и бросил на Орли быстрый, но выразительный взгляд. Та сразу поняла: сейчас надо слушать внимательно!       — Почтенный господин шериф! — медленно, растягивая слова, принялся объяснять Робин саксу. — Что же в том дурного, что моя ученица вертит веревкой, как пращой? Да, с пращой она и правда управляться немножко умеет — но как же без этого? — он вздохнул, развел руками. — Мы же с ней вдвоем странствуем по всему острову — а сколько в лесах лихих людей шастает! И сейчас-то у нее в руке никакая не праща — простая веревка...       Орли напряглась. «Господин шериф»! Точно, Кудда!       Кудда хмуро посмотрел на Орли, потом ухмыльнулся. И вдруг поманил рукой кого-то из толпы:       — Хэй, Ти́ла!       И тут же, расталкивая зрителей, к нему устремился высоченный лохматый детина в черной саксонской тунике. Пробившись к Кудде сквозь толпу, детина почтительно поклонился:       — Йи́сэ, мин ре́ва!       Кудда едва заметно кивнул в ответ. Потом показал детине на Орли:       — Йиф хэ́о зин ли́сэрэ!       И неожиданно, по-прежнему ухмыляясь, обратился к Орли по-камбрийски с лающим саксонским выговором:       — Эй, ирландка! Ну-ка покажи, на что ты способна!       От неожиданности Орли побледнела, замерла. Выходит, напрасны были все их придумки с немотой? А Кудда довольно осклабился:       — Что вытаращилась, десси? Думала, не узна́ю? Не надейся: я столько ирландцев на своем веку повидал!       Между тем детина в черном уже протягивал ей свою пращу. Орли, так и не опомнившаяся после своего разоблачения, покорно взяла ее, повертела в руках. Веревка оказалась заметно толще и длиннее, чем та, что лежала в ее дорожном мешке, и в голове у Орли сразу же поднялся целый ворох мыслей. Как хорошо было бы сначала опробовать пращу! А потом... Ох, с каким удовольствием она влепила бы потом этому саксу камнем прямо в лоб — чтобы неповадно было ему и над гаэлами насмехаться, и своей дочери казнь готовить, и Этнин в плену держать!       — Ну что, ирландка? — насмешливо произнес Кудда. — Потешишь душу старого воина — покажешь, что такое ирландские пращники? Как, сумеешь не посрамить славу Этайн О'Десси?       У Орли сердце совсем упало. Нет, конечно же, она слышала о храброй предводительнице ирландских пращников, когда-то давным-давно сложившей голову в Рождественской битве под Кер-Нидом. Только вот Этайн — та́к ведь звали еще и ее холмовую подругу, а под прозвищем О'Десси были записаны в гленских бумагах и дядюшка Охад, и его сын Кайл. Ох, неспроста назвал это имя окаянный длинноносый журавль Кудда!       Однако собралась с силами, испуга не показала.       — Не посрамлю! Я из того же клана, что и доблестная Этайн Сто Куррахов, почтенный шериф! — заявила гордо, громко, да еще и на чистом камбрийском — ну, во всяком случае, ей самой так показалось. — Дал Каш, септ И Кашин!..       И вдруг запнулась. Потому что глянула на Робина. А тот только что за голову не хватался: стоял, не сводя с нее глаз, и то и дело подносил палец к губам: молчи, молчи!       Между тем Кудда подошел к Орли поближе.       — Септ И Кашин... — он повторил совсем тихо и очень медленно, словно наслаждаясь звучанием этих слов. — Какое знакомое название! Явился как-то раз ко мне паренек по имени Оффа — так о́н всё про какого-то О'Кашина толковал.       Кудда приблизился к ирландке совсем вплотную, сверкнул взглядом — и вдруг сильными цепкими пальцами больно ухватил ее за подбородок. Прошипел едва слышно:       — А ну говори, скэмлэ́сэ рэ́дэ уи́кке! За Саннивой явилась?       Орли, может быть, что-нибудь ответить и попыталась бы — но попробуй скажи хоть слово, когда тебя держат за челюсть! Впрочем, Кудда и не ждал ответа. Посмотрел ей прямо в глаза, усмехнулся. Процедил сквозь зубы:       — Счастье твое, ирландка! Добрые вести у меня в доме, а не то бы...       И разжал пальцы.       А потом продолжил уже громко, так, чтобы слышали все:       — Эй, ты! Сможешь попасть из пращи — отпущу с миром!       Кудда даже еще сказать не успел, куда именно надо попасть, а у Орли весь недавний сон перед глазами так и встал. Всё, сейчас этот похожий на журавля сакс заставит ее стрелять в Робина!       Но Кудда, как оказалось, задумал другое. Показал на того самого детину, который отдал Орли свою пращу.       — Смотри, ирландка! Вот мой воин, Тила. Праща — у тебя. У него — лук. Хочу посмотреть, кто кого! Одолеешь Тилу — уйдешь с миром вместе со стариком.       Сначала Орли даже обрадовалась: не придется стрелять по Робину. И только потом испугалась. А как не испугаться? Выйти против лука с пращой — это же почти все равно что безоружной! Да пока она веревку раскрутит, лучник и выстрелить успеет, и еще после выстрела отдохнуть! А стрелять без раскрутки, по-гречески, Орли так толком и не научилась: камни у нее летели совсем недалеко.       Должно быть, Кудда и сам понимал, что это будет не поединок, а убийство. Он хмурился, поглядывал на толпу, прямо с веселого представления попавшую на совсем другое зрелище. Впрочем, многие были довольны и такому продолжению: мальчишки с жадным любопытством глазели на Орли; одетая по-камбрийски девушка не отрывала влюбленных глаз от детины в черной тунике; два молодых сакса оживленно переговаривались, тыкая пальцами в длиннющий, в рост человека, лук, которым тот уже успел вооружиться... Однако радовались явно не все. Вздыхала, с жалостью глядя на Орли, пожилая женщина в синем платье с зеленым фартуком. Высокий мужчина с проседью в темной бороде с недовольным видом что-то втолковывал стоявшему рядом с ним белобрысому подростку, то и дело показывая рукой то на Орли, то на Тилу, то на самого шерифа. А трое стражников, собравшись кучкой, бурно спорили. Орли даже показалось, что один из них выкрикнул по-камбрийски «Не по обычаю!» Сначала она даже не поверила своим ушам: стражники, судя по одежде и бородам, явно были саксами. Ну, или англами — Орли отличать одних от других за несколько месяцев жизни на Придайне так и не научилась.       Однако крик «Не по обычаю!» повторился. Тут Орли разглядела наконец кричавшего: им оказался стоявший неподалеку от стражников усатый воин-камбриец в пледе незнакомой расцветки. Рядом с камбрийцем она с удивлением увидела Мабин: та теребила его за руку, что-то тихо, но настойчиво втолковывала. А потом камбриец закричал снова — теперь уже по-саксонски.       В ответ стражники одобрительно зашумели. Один из них, седой, с одутловатым лицом, вдруг вышел вперед, воздел руку к небу, потряс кулаком. Прокричал что-то по-саксонски, обращаясь явно к Кудде.       Кудда повернулся к толпе. Что-то отрывисто крикнул в ответ — и все разом замолчали. И тогда вдруг в тишине раздался голос Робина — тихий, дребезжащий, совсем немощный:       — Послушай старика, почтенный шериф! Не принесет славы такой поединок ни твоему воину, ни моей ученице! Если победит мужчина — скажут, что невелика доблесть застрелить пращницу из лука. А если вдруг победит девушка — станут смеяться над твоим воином!       Кудда нахмурился, злобно зыркнул на Робина. Потом перевел взгляд на недовольных стражников, поморщился. На мгновение задумался, потом ухмыльнулся:       — Говоришь, такой поединок славы не принесет? А что бы тебе, старый мим, тогда самому не прославиться? Может, ты с ней и сразишься?       Робин почтительно поклонился, вздохнул, развел руками:       — Не те мои годы, почтенный господин шериф! Слабыми стали мои руки, не натяну я тетивы. Да, по правде сказать, и не хочу я сражаться — ни пращой, ни луком. Я лицедей, мое оружие — слово да смех.       Кудда брезгливо скривился. Бросил — словно в лицо Робину плюнул:       — Трус!       А тот лишь тихо рассмеялся в ответ да покачал головой:       — Ошибаешься, почтенный шериф. Вот в чем только меня не обвиняли, но уж не в трусости! А если не веришь...       Робин нагнулся, подхватил с земли камень. Подержал на руке. Продолжил решительно:       — Смотри, шериф! Я положу этот камень себе на голову. А она пусть стреляет — пока не собьет или его, или меня!       Камбриец, стоявший рядом с Мабин, крякнул, дернул себя за ус. Женщина в синем платье ахнула.       Кудда обвел зрителей взглядом. Прокричал им что-то по-саксонски. Повернулся к Орли:       — Что ж, он выбрал сам! Сшибешь с первого раза — отпущу обоих. Нет — пеняйте на себя!       Потом замолчал, задумался. И вдруг ухмыльнулся. Снял с пальца блеснувшее серебром кольцо. Снова что-то крикнул сразу же загомонившей толпе. И, осклабившись, процедил, обращаясь к бледной как полотно Орли:       — Камень — это слишком просто. Пусть вместо камня будет вот это!       Поднес кольцо к самому ее лицу. Продолжил с глумливой улыбкой:       — Эй, ты, ирландка, радуйся! Попадешь в него — подарю. Будешь помнить щедрость шерифа Кудды!

* * *

      Вот и сбывался страшный сон Орли. Она стояла на крепостной стене с пращой в руке, а впереди безмятежно улыбался Робин, и на голове его блестела серебряная искорка. Не было только криков «Сбей!»: люди внизу напряженно молчали.       Рука сама нащупала спрятанного на груди бронзового рыцаря. Губы шепнули: «Помоги мне!» Вдруг показалось, что рыцарь потеплел и шевельнулся. А потом перед глазами как живые предстали подруги: весело смеющаяся белокурая Санни, доверчиво распахнувшая зеленые глазищи Этнин... Сердце Орли сжалось. Какая разница, собьет она это проклятое кольцо или же промажет: все равно освободить их уже не получилось!       Но опять сумела собраться с силами. Успокоила себя: главное — вырваться живыми отсюда сейчас, а потом Робин непременно что-нибудь придумает. Значит, нужно еще побороться!       Орли перекрестилась. Прошептала «Отче наш» — по-ирландски, как научили в родной Иннишкарре. Потом быстро проговорила короткую молитву Бригите — слышанную от матери, передававшуюся изустно со времен старых богов.       Подбросила на ладони свинцовую пулю. Та оказалась неожиданно тяжелой. Прежде Орли с такими де́ла иметь не приходилось: обходилась камнями. Подумалось: вот бы подобрать удачный камешек, а пуля — ну́ ее! Но ничего подходящего под ногами не валялось.       Снова себя успокоила: подумаешь, свинец! Просто надо представить себе, что это не маленькая пуля, а большой камень — и всё получится!       Расправила веревку. Медленно надела петли тяг на пальцы: одну — на указательный, другую — на средний. Вложила пулю в ложе пращи. Огляделась. И замерла.       Вокруг стояла звенящая тишина. Множество людей смотрели на нее снизу — и все молчали: и праздные зеваки-зрители, и Кудда, и сакс в черной тунике, и Мабин. Потом вдруг откуда-то принесся шальной слепень, с жужжанием закружился вокруг Орли.       Совсем некстати ей вспомнилась Иннишкарра. За два года до бегства семьи Орли с Эрина на заливных лугах по берегам Ли вдруг появилось видимо-невидимо слепней. Тогда пастухи все время жаловались, что эти твари не дают покоя коровам, что из-за них стало меньше молока. Люди тоже страдали от их укусов, покрывались волдырями, иные даже заболевали горячкой¹. Сам епископ Шенах отслужил в Корки мессу во избавление от казни египетской, а местная ведьма Барбре увидела в нашествии мерзких кровососов происки ши, обидевшихся за что-то на людей, и очень дурной знак. Вскоре и в самом деле кто-то из братьев Слэвина повздорил с сыновьями Брэндана Мак-Ноэ, эоганахтами из Глендамнаха, и притихшая было старая вражда разгорелась вновь...       Слепень не отставал от Орли, назойливо вился вокруг нее, норовя пристроиться то на руке, то на лице, то на спине, отвлекая, мешая сосредоточиться. Но это-то и придало ей решительности: надо стрелять прямо сейчас, пока страх перед дурным предзнаменованием не захватил ее совсем! И Орли подняла руку.       Робин передвинул кольцо с макушки на темя, чуть приподнял голову, ободряюще подмигнул. И замер, не шевелясь. А Орли уже сосредоточенно раскручивала пращу. Сейчас она смотрела только на серебряную блестку на голове Робина и не замечала больше ничего — ни басовитого гудения веревки, ни жгучей боли от укуса слепня, все-таки усевшегося у нее между лопаток, ни саднящих кровоподтеков на подбородке, ни крика одного из стражников, ни доносящегося со стороны Бата конского топота.       А потом она вдруг неведомым чувством ощутила: пора! Быстро распрямила указательный палец, отпуская тягу и отправляя пулю в полет. Выдохнула. И рухнула на колени, чувствуя, как бешено колотится сердце, и не воспринимая больше ничего — ни победного звона сбитого кольца, ни радостного возгласа Робина, ни рева ликующей толпы.

* * *

      — Мой шериф! Мой шериф!       Всадник в рваной тунике ворвался на лужайку на взмыленном коне и, разметав людей, устремился прямиком к Кудде. Подлетев к нему вплотную, перегнулся через лошадиную шею. Проговорил заплетающимся от усталости языком:       — Мой шериф, беда! Валлийцы Моргана... переправились через Северн²... От Уэстбери движется конница... прямиком к Бату... Не меньше пяти дюжин рыцарей!       Кудда умел быстро принимать решения. И уж точно не был трусом. Вестника узнал сразу: Уине, гезит из отборного отряда, стоявшего в Уэстбери. Этот из-за пустяка не примчался бы!       Задачи для себя определил быстро. Прежде всего — обеспечить безопасность королевы. Потом — мчаться в Бат и организовывать его оборону.       И начал действовать. Коротко поблагодарил Уине — и отправил его отдыхать. Поискал своих дружинников среди толпы. Нашлось немного: Тила, Уинфрис, Хэрд-лучник, старый Уэмба да еще бритт Эйдин. Пятеро. Выходит, остальные дрыхнут!       Кудда недовольно поморщился. Сгоряча даже помянул сине-белую Хелл — владычицу мира мертвых. Тут же торопливо перекрестился, пробормотал непонятные греческие слова молитвы новому богу, как учил отец Хризостом.       Однако быстро совладал с собой. Обдумал положение еще раз — и успокоился. Поднять дружину — дело недолгое. К тому же у королевы есть своя охрана — шестеро крепких нортумбрийцев. Одно только нехорошо: те не знают здешних дорог и деревень. Ну так, значит, нужно выделить им кого-то в помощь!       Перебрал в голове всех пятерых дружинников из толпы. Бритта отмел сразу: приставлен королем, а значит, ненадежен. Осталось четверо. Вспомнил, как Уэмба грозил кулаком — отмел и его тоже. Выбрал Уинфриса как самого толкового. Жестом подозвал к себе.       Тот подлетел без промедления:       — Да, мой шериф!       Кудда выдавил из себя подобие одобрительной улыбки. Тут же тихо, но жестко приказал:       — Иди, поднимай нортумбрийцев. Вывози́те гостью!       И, предупреждая возможные вопросы, сразу пояснил:       — Пока в Дигерик. Если потребуется — дальше, в Киппанхамме.       Уинфрис озадаченно почесал затылок.       — Которую из двух, мой шериф?       Кудда вновь выругался: вот тебе и толковый дружинник! Сплюнул, процедил сквозь зубы:       — У которой уши, как у людей, дубина!       Однако тут же задумался. А ведь и правда, что делать с высокородными пленниками — изнеженным сынком короля и глупой дочкой этой звероухой Хранительницы? Промелькнула даже мысль: срубить головы, и дело с концом! Потом сообразил: за их жизни в случае чего можно будет поторговаться. Чуть поколебался: вспомнил довольно-таки мрачные легенды о торге с эльфами. И все-таки решился, махнул на сказки рукой.       Сначала хотел оставить при пленниках Фиска. Однако раздумал: сильный воин, хорошо владевший ножом, был нужнее в Бате.       — Эй, Уэмба!       Старый дружинник подошел неспешно, с достоинством — однако поклонился, как положено.       Кудда удовлетворенно кивнул.       — Будешь стеречь мальчишку и длинноухую девку! Возьмешь кого-нибудь из кэрлов в помощь.       Потом спохватился, вспомнил про жену. Быстро добавил:       — Скажешь Осмунду: пусть немедленно вывозит леди Леофлед в Дигерик южной дорогой.       Уэмба вновь поклонился.       — Мой шериф, а с молодой леди что делать?       И снова Кудда задумался. О ком речь, сообразил сразу: о Санниве. Но вот как с ней поступить, быстро решить не смог. Поколебался, пытаясь отогнать некстати проснувшуюся жалость. Но не отогнал. Выдавил из себя с деланным равнодушием:       — Тоже постережешь.       Повернулся и направился к воротам. Все срочные распоряжения были отданы. Больше шерифа в поместье ничто не держало. Оставалось напоследок переговорить с королевой, проститься с женой и не мешкая ехать в Бат.

* * *

      Долго разыскивать себе помощника Уэмбе не пришлось. Возле ворот ему попался на глаза толстяк Осмунд, управляющий поместьем. Тот, как обычно, был при деле: за что-то отчитывал понуро стоявшего перед ним Барри, молодого кэрла из калхвинедских бриттов. Встреча оказалась очень кстати: Уэмба сразу и передал Осмунду приказ вывозить леди Леофлед, и забрал Барри себе в подручные. Барри, узнав о том, что ему придется сторожить пленников, еще больше помрачнел, однако покорно кивнул и поплелся следом в шерифский дом.       Длинный зал встретил Уэмбу полумраком. Горели лишь несколько масляных ламп. В их тусклом, неверном свете дружинники собирались в поход: возились с поддоспешниками и кольчугами, звенели оружием, громко переговаривались друг с другом. Сначала Уэмба только по голосам и узнавал своих знакомых. А того, кто был нужен, он смог отыскать, лишь когда глаза худо-бедно привыкли к слабому освещению. Высоченный звероподобный верзила стоял с самым удрученным видом в глубине зала возле чадящей лампы и сосредоточенно рассматривал правую руку. Казалось, ничто больше его не занимало.       — Фиск! — позвал Уэмба.       Верзила не откликнулся, даже не повернул головы. Оторвался он от своего странного занятия, лишь когда почувствовал руку Уэмбы на своем плече. Пробурчал, как всегда, неприветливо:       — Что тебе, старый?       Уэмба сразу же перешел к делу:       — Ключ от кладовки с пленными при тебе?       Фиск хмуро кивнул, левой рукой потянулся к поясу.       Чтобы Фиск был левшой, Уэмба прежде никогда не замечал. Виду, однако, не подал: зачем лезть не в свое дело? Продолжил как ни в чем не бывало:       — Давай сюда. Шериф приказал.       Фиск с трудом отцепил от пояса ключ, затем неловко, едва не выронив, подал его Уэмбе — по-прежнему левой рукой.       Тут уж Уэмба не утерпел. Полюбопытствовал:       — А с рукой у тебя что?       — Чешется, зараза, — мрачно прогудел Фиск в ответ, показывая покрытую волдырями ладонь. — Вот как до девки этой синемордой дотронулся, так и маюсь — с самого утра. Не иначе, заколдовала!       Уэмба хмыкнул. Можно подумать, с Фиском такое впервые случилось! Давно все в дружине уже приметили: сто́ило только тому повозиться с травой или сеном, как у него тотчас же начиналась чесотка. Так что колдовство это, похоже, было давним, к дочке Хранительницы отношения не имевшим.       Однако же переубеждать Фиска Уэмба не стал: спорить с ним всегда выходило себе дороже. Наоборот, подыграл ему — сочувственно посоветовал:       — Сходил бы ты в миссию к монахам — может, те заклятье и снимут!       — А и то правда, — неожиданно легко согласился Фиск. — Дело сказал, старый! — и, по-прежнему угрюмо рассматривая ладонь, побрел к выходу.       Проводив Фиска взглядом до двери, Уэмба облегченно выдохнул. Потом краем глаза глянул на Барри: тот злорадно ухмылялся. Уэмба не утерпел, весело подмигнул бритту. Вечно злобного и туповатого, не понимающего шуток Фиска недолюбливали многие.       В ответ Барри спрятал ухмылку и сразу помрачнел, насупился. Да и у самого Уэмбы веселое настроение быстро улетучилось. По правде говоря, старый воин понимал Барри. Быть тюремщиком — невелика честь ни для гезита, ни для кэрла. Однако приказ шерифа полагалось выполнять. Так требовала данная Уэмбой много лет назад клятва верности, и он не собирался от нее отступать.       Первым делом следовало проведать пленников, убедиться, что у них всё в порядке. Поманив за собой Барри, Уэмба направился к кладовке. Остановился перед дверью. И вдруг насторожился: из щели дул прохладный ветерок. Это было странно, неправильно.       Встревоженный, Уэмба приложил к двери ухо. И ничего не услышал. За дверью стояла тишина. Полная тишина. Подозрительная тишина.       Уэмба громко звякнул ключом о засов. Для верности стукнул еще кулаком в дверь. Вновь прислушался. Выждал некоторое время. И опять ничего не услышал.       Уже всё понимая, но еще не веря себе, Уэмба приоткрыл дверь. Заглянул внутрь — в глаза ударил яркий дневной свет. От неожиданности Уэмба отпрянул в сторону. Однако быстро опомнился. Быстро распахнул дверь настежь. Увидел огромную дыру в стене, присвистнул. Хмыкнул:       — Кажется, старине Фиску не поздоровится!       Переглянулся с Барри. И вдруг оба весело захохотали.

* * *

      Орли едва помнила, как их с Робином снимали со стены, как незнакомые люди довели ее, сразу и радостную, и опустошенную, до большой ивы и усадили в тени на кем-то заботливо расстеленный плед. Да и то, что происходило потом, казалось чем-то не всамделишным, никак к ней не относящимся, — разве что врезался в память хриплый крик примчавшегося на коне сакса: «Мин ре́ва! Мин ре́ва!» — и назойливо крутился в голове, не переставая. Даже когда Мабин, позабыв всю свою неприязнь к ирландцам, принесла ей большой ломоть свежего хлеба и полный кувшин эля, Орли оказалась настолько отрешенной от всего, что не сообразила сказать спасибо.       К элю она не притронулась — честно соблюла наложенный на себя гейс. А вот хлеба поела. Но половину ломтя все-таки оставила — для Робина. А потом привалилась к покрытому серой морщинистой корой древесному стволу и замерла, закрыла глаза. Конечно же, задремать не получилось: в висках отчаянно стучала кровь, в ушах продолжал звучать отчаянный крик сакса, а перед глазами, как наяву, ослепительно сверкало проклятое шерифово кольцо. Хотелось сразу и плясать от радости, и не шевелиться.       Так и просидела Орли в тени большой ивы бог весть сколько времени. А потом вдруг услышала знакомые шаги. Открыла глаза. И, конечно, увидела совсем рядом с собой Робина. Тот стоял, загораживая собой шерифово поместье, смотрел на нее и ухмылялся.       — Ну и сильна же ты спать, красавица!       Орли тряхнула головой, поправила косы, пощупала спрятанного на груди бронзового рыцаря. Поднялась на ноги, оправила платье. Уперла руки в бока. И вдруг напустилась на Робина — точь-в-точь как ее мать ругала отца и братьев, когда те вытворяли что-нибудь не то:       — Да кто же ты после этого, а? Ну вот надо же было тебе додуматься — такое саксу присоветовать! Ему-то потешиться — в радость, а мне... А если бы у меня рука дрогнула?       — Не дрогнула же! — Робин пожал плечами, однако и ухмыляться перестал. — Только не реви, пожалуйста!       А у нее и правда из глаз ручейками текли слезы, катились по щекам, капали на платье.       Орли растерянно посмотрела на Робина, через силу улыбнулась. Кивнула:       — Не буду, ладно.       И разрыдалась пуще прежнего.       Робин поморщился, недовольно потряс головой. Сдвинул косматые брови, прикрикнул грозно:       — Всё-всё, хватит уже! — а потом вдруг широко улыбнулся: — Ладно, красавица. Хочешь, хорошую новость скажу?       Орли всхлипнула, вытерла рукавом нос. Глянула на Робина исподлобья, тщетно пытаясь скрыть любопытство.       — Ну... — Робин выдержал паузу, снова улыбнулся. — В общем, сбежали твои друзья от шерифа.       Орли где стояла, там и села — прямо на траву и плюхнулась. Только и выдохнула:       — Робин!..       А тот постоял, полюбовался на ошалевшую от неожиданного известия Орли, продолжая улыбаться:       — Это Мабин мне добрую весть принесла. Сбежали, точно сбежали. Вот пока мы с тобой представление давали, они из-под замка и выбрались. Хочешь — верь, а хочешь — нет, а они стенку в доме разломали, во как! Мабин говорила, там управляющий ох и лютовал, пока сам не уехал. Да оттуда сейчас, почитай, все убрались — одни только слуги и остались!       Дар речи у Орли, как оказалось, не пропал. Но язык слушался все-таки плохо. Выговорила еле-еле:       — А они где?..       Робин понял вопрос по-своему, принялся обстоятельно рассказывать:       — Ну, шериф со своими гезитами по южной дороге унесся. Все в кольчугах, при оружии. Надо думать, в Бате какая-то заваруха — они и кинулись на подмогу...       Вот уж до этого проклятого журавля Орли дела сейчас не было: убрался — и слава богу! Даже кольцо его серебряное даром ей не сдалось! А уж о том, чтобы ради его поганого лба опять брать в руки пращу, и думать было противно.       Между тем Робин продолжал:       — Еще какие-то конные, наоборот, на север...       А что с Этнин-то, что с Санни? Орли не выдержала. Замотала головой:       — Нет-нет, они, они-то где?       — А, они... — Робин, наконец, понял, о ком шла речь. Вздохнул: — Да кто ж их знает! Искать надо.       Тут Орли сразу на ноги вскочила.       — Так что же мы тут прохлаждаемся, Робин? — и вдруг запнулась: — А ты хоть эль-то под деревом нашел? Я тебе там и хлеб оставила.

* * *

      Узкая тропинка тянулась вдоль высоких, еще по-летнему зеленых ивовых зарослей. И все-таки осень уже напоминала о себе: раскидистые макушки торчавших тут и там высоких стеблей лесного дягеля были уже совсем бурыми. За кустами весело журчала вода: там прятался узкий ручей, тот же самый Лэм-Брок, что и в Суэйнсуике. Испуганно щелкала мелкая пичуга.       Робин медленно шел по тропе, то и дело отхлебывая эль из кувшина. Иногда он останавливался и напряженно вслушивался в окружающие звуки. Тревожили лязг, звон и крики, доносившиеся издалека с юга, со стороны Бата. Еще больше беспокоила тишина в ближних окрестностях: только журчание воды, птичьи крики да стрекотание кузнечиков — и никакого человеческого голоса, никакого шороха в кустах.       По правде говоря, Робин не особенно надеялся на успех. Просто искать-то беглянок было больше и негде: не в полях же! К тому же тропинок по ту сторону ручья вроде бы поблизости не было, ни старых, ни новых — это обнадеживало. Но вот если девчонки догадались пойти прямо по руслу — всё, пиши пропало: не найдешь следов! А ведь они вообще могли так и не выйти из-за наружных стен, а спрятаться где-то в поместье. Шерифова дочка-то, поди, в нем все ходы-выходы знала, а может, даже в детстве в прятки играла!       И все-таки Робин помалкивал: не хотел раньше времени огорчать Орли. А та шла за ним следом, старательно рассматривала траву возле тропы, заглядывала под кусты. И вымученно улыбалась, когда он оборачивался. А Робин уже прикидывал, как действовать дальше. Кричать очень не хотелось: в поместье оставалось еще немало людей. И, конечно, не все там, как Мабин, радовались побегу пленниц. А уж надеяться на то, что про них, как про Робина с ирландкой, позабыли в кутерьме, и вовсе не приходилось. И оставался, пожалуй, только один выход.       Робин еще немного поколебался — и все-таки решился. Обернулся:       — А ну-ка, подержи немного!       Сунул опешившей Орли в руки уже совсем пустой кувшин. Достал из-за пазухи свистульку, поднес к губам. В этот раз не зарянкой засвистел, как на лесной поляне, а изобразил песенку зяблика, совсем как настоящую, с росчерком в конце. Подмигнул ирландке, ободряюще улыбнулся.       Песня зарянки — такой условный знак был у Красного Рина, его давнего приятеля-разбойника, в прошлом году обосновавшегося со своей ватагой в заброшенном тулмене возле Бата. Зарянки, не зяблика. Но Робин и не ждал, что Рин откликнется на призыв. Сгинул куда-то Рин и никакой весточки ему не оставил. Робин надеялся совсем на другое — на то, что хоть кто-нибудь из беглянок да обратит внимание на зяблика, запевшего так несвоевременно, осенью.       Сначала ничего не изменилось. Потом в густых ивовых зарослях у излучины ручья Робину показалось какое-то шевеление — тут же, впрочем, прекратившееся.       Робин вновь обернулся к Орли.       — А ну-ка помаши рукой, красавица! — посмотрел на нее, задумчиво стоявшую с кувшином в руке, хмыкнул: — А хочешь — так и кувшином махни, только подними повыше!

* * *

      Орли, по-видимому, так до конца и не поняв, зачем, честно махнула пару раз — сначала свободной левой рукой, потом кувшином.       Шевеление в кустах возобновилось. Потом среди ветвей мелькнула рыжая голова, тут же снова исчезла. Тут уж Орли всё поняла — бросила кувшин, стремглав побежала к зарослям.       — Орли! — послышался знакомый девичий голос, по-саксонски отрывисто произносивший ее имя. — Орли, Орли!       Из-за ивовых ветвей выглядывала едва узнаваемая, с разбитым лицом, со странно замотанными вокруг головы волосами, но все равно самая настоящая Санни!       И Этнин тоже была здесь: выглядывала из соседнего куста, щурилась, шевелила торчащими из-под растрепанных волос острыми ушами. А еще с ними был какой-то паренек, худенький и странно бледный, похожий на девушку тонкими чертами лица.       — Ну вот, — счастливо улыбнулась Этнин, глядя на Санни. — Я же тебе говорила: Орли идет с другом. А ты не верила!