* * *
Сейчас они держали путь в Босвену. Гвен, не получавшая известий из дома уже много лет, все-таки надеялась найти там кого-нибудь из родни. Втайне она волновалась: не знала, как те ее встретят. Кажется, никто, кроме покойного отца, не был доволен ее замужеством, ее странным выбором. Но ведь это все равно был ее родной клан — совсем маленький, почти выбитый на саксонской войне, так и не оправившийся от потерь, зато ставший как никогда сплоченным. «Пусть нас мало, пусть мы бедны, но зато мы, слава богу, Плант-Гурги», — то и дело слышала Гвен в детстве от родственников. Оттого и верила она, хоть и числилась давным-давно уже не в Плант-Гурги, а в Вилис-Румонах, что не отвернется клан от своей отпавшей веточки, что поможет найти хотя бы временное пристанище ее нынешней маленькой семье. Да и просто хотелось после долгих лет разлуки очутиться на улочках родного городка, полюбоваться с высокого холма на тучи, клубящиеся над темной бугристой вершиной Бронн-Веннели — и непременно хотя бы украдкой бросить взгляд на дом своего детства. Вспомнив родные места, Гвен тихонько вздохнула. Каким-то стал ее город за столько лет разлуки? Может, и не отыщет она в нем своего дома, и вообще не узнает Босвены, как не узнала уже ни Кер-Уска, ни Кер-Тамара — вроде бы похорошевших, разросшихся, но ставших совсем другими, совсем чужими. Эх, прав был, похоже, Эрк, рассуждая о всё время меняющихся городах и вечных, неизменных дорогах. Впрочем, кажется, теперь в Керниу даже дороги изменились — стали шире, прямее, оживленнее. Неужели из прежнего здесь остались лишь холмы да вересковые пустоши? А потом Гвен посмотрела на прикорнувшего у нее на коленях Беорна — и вдруг улыбнулась. Вот же оно, счастье, посапывает доверчиво рядом — что тебе еще надо, Гвеног? А всяким дурацким мечтам о родных местах и правда лучше не предаваться — чтобы не разочароваться потом. И вообще, кто будет следить за дорогой? Не ровен час, начнутся ухабы — а ну как колесо застрянет или, того хуже, лошадь ногу повредит! Несмотря на многие годы кочевой жизни, долгих путешествий Гвен не любила. А уж нынешняя дорога выдалась для нее если не самым трудной, то уж точно самой беспокойной. Все эти дни Гвен только и делала, что тревожилась — сначала за слегшую от странной сидовской болезни Этайн, а теперь вот сразу и за Робина, и за Беорна. Волновалась она еще и за мужа — и добро бы дело было только в его больной спине! За последние годы Эрк вообще изрядно переменился: прежде веселый и общительный, он как-то неприметно сделался задумчивым и рассеянным, с головой погрузившись в мир песен, сказок и странных мечтаний. До ночного разговора с сидой Гвен даже подозревала, что Эрк все-таки отыскал своих родичей-фэйри, и очень этого боялась: ох, как бы те не сманили его к себе! Но и разговор успокоил ее лишь ненадолго. Теперь в странностях мужа ей стали чудиться признаки надвигающейся старости — и это пуга́ло ничуть не меньше. А вот вчерашнее вторжение разгневанной толпы в заезжий дом, как ни странно, почти прошло мимо ее сознания. Сейчас, оглядываясь назад, Гвен даже удивлялась этому. Может быть, она тогда была просто слишком занята, разрываясь между заботами о Робине и о мальчике? Но как же все-таки хорошо, что с ножкой у Беорна не случилось ничего по-настоящему опасного! Так ведь говорит леди Этайн, а она и лекарскому делу обучена, и лгать точно не станет. Значит, ножка, бог даст, заживет быстро. Уж Гвен-то об этом позаботится — будет делать все, как велит сида: и перебинтовывать, и прогревать, и растирать — а от себя еще и добавит горячие молитвы святому Петроку. А еще бы надо мальчика основательно подкормить, а то он совсем кожа да кости, а еще — подумать об обновках: не ходить же ему и дальше в одной рваной рубашке!.. Тут Гвен вдруг поймала себя на нехорошей, малодушной мысли: да она же совсем не хочет ехать дальше Босвены — больше того, даже страшится думать о таком. А как же тогда Кер-Бран, как же Робин, как же Мэйрион? Ужаснувшись, Гвен поспешно погнала зловредную мысль прочь. Рано, в конце концов, думать еще о Кер-Бране: тут дай бог хотя бы до Босвены добраться без приключений! А как уж оно сложится дальше — там видно будет.* * *
После очередного подъема дорога совсем испортилась: стала узкой, покрылась многочисленными ямами и буграми. Теперь фургон то и дело подбрасывало на рытвинах, он раскачивался из стороны в сторону, а под полкой Робина что-то звякало и перекатывалось. Недовольно пробурчав что-то спросонья, приподнялся на постели господин Эрк, зашевелилась просыпающаяся Санни. И только Робин по-прежнему неподвижно лежал на спине, и лишь по изменившемуся, ставшему сбивчивым, дыханию можно было догадаться, что он тоже проснулся. — Как вы, господин Робин? — Танька склонилась над больным, осторожно потрогала ладонью его лоб. Тот оказался сухим и горячим. — А, это ты, добрая леди, — Робин открыл глаза, улыбнулся. — Славно все-таки вчера мы с ирландкой над кер-тамарцами подшутили… А сейчас-то где едем? — Не знаю, господин Робин, — Танька виновато пожала плечами. — Я же здесь в первый раз. Но я узна́ю, подождите! Не дожидаясь ответа, она тут же поспешила выглянуть из-под полога наружу. И первым делом осмотрелась по сторонам, заодно по сидовскому обыкновению внимательно вслушиваясь в окружающие звуки. Звуки были обычные дорожные: скрип и постукивание колес, цокот копыт, хлопанье матерчатого полога, посвисты встречного ветерка. Окрестный пейзаж тоже особо не изменился. Вокруг по-прежнему простиралась покрытая осенним побуревшим вереском равнина, чуть позади слева в отдалении виднелась окруженная высокой стеной группа белых бриттских домиков под круглыми шляпками островерхих крыш, а справа, уходя за горизонт, тянулась темная цепь пологих холмов. Гвен тихо, вполголоса рассказывала что-то прижавшемуся к ней Беорну, и саксонские слова звучали у нее удивительно мягко и напевно — может быть, из-за бриттского выговора? Прерывать ее увлеченное повествование было жалко, но, поколебавшись, Танька все-таки решилась: — Госпожа Гвен, госпожа Гвен! Та оборвала рассказ, что-то ободряюще шепнула испуганно вздрогнувшему Беорну, обернулась. — Леди?.. — Робин проснулся. Спрашивает, где едем. — Поворот на Ланнвенек миновали, — отозвалась Гвен. — Бог даст, скоро Плашу проедем, — и поспешно спросила: — Робин-то — как он там? — Жар у него, — грустно ответила Танька. Гвен сразу помрачнела, спросила настороженно: — Сильный? — Я не знаю, госпожа Гвен. Боюсь, не пневмония ли… — Танька запнулась, поспешно исправилась: — Не застудил ли он легкие. Его бы к тете Бриане в Кер-Сиди... — и снова осеклась. Легко сказать, в Кер-Сиди — а ехать-то до него сколько дней! — В Кер-Бран надо. Мэйрион точно поможет, — как-то очень торопливо, но вроде бы уверенно откликнулась Гвен. — К ней там все местные фермеры лечиться ходят. Она хорошая лекарка, знающая. А если что — наймем у ирландцев куррах: морем-то от Керниу до Глентуи рукой подать. Танька растерянно кивнула. Вообще-то упоминание Мэйрион как лекарки ее удивило: вот про Мэйрион — предводительницу восставших бриттов — она слышала, про Мэйрион — мамину ученицу — тоже. Мамину — но не дедушки Эмриса, не папину, не тети Брианы. Не могла же мама учить Мэйрион тому, в чем сама не разбиралась! Спорить с Гвен Танька не решилась, однако ей сделалось очень тревожно. Виду, впрочем, она сумела не подать: нырнув под полог, вполне бодро отрапортовала Робину: — Госпожа Гвен говорит, к Плаше подъезжаем. Тот в ответ удивленно хмыкнул: — К Плаше? Ишь ты, быстро гонит, — и, вдруг подмигнув ей, спросил: — Ну как, Бронн-Веннели углядела? — Бронн-Веннели? — ахнула Танька и тут же помотала головой. Та самая гора, о которой когда-то так поэтично рассказывала Гвен: слезы Дон, гробницы древних королей... А она со всеми этими заботами и тревогами чуть про нее и не забыла! — Выгляни, — улыбнулся Робин. — Пропустишь — потом жалеть будешь. Направо посмотри и чуть вперед. Он высоченный — не перепутаешь. Благодарно кивнув, Танька торопливо устремилась к пологу. В воображении ее уже вовсю рисовалась огромная, величественная, закрывающая половину горизонта гора… Однако, высунувшись наружу, она, к разочарованию своему, увидела лишь знакомую цепь далеких холмов. Пришлось опять тревожить Гвен, отвлекать ее от разговора с Беорном: — Госпожа Гвен, а где Бронн-Веннели? — Ой! — смущенно покраснев, Гвен повернулась к Таньке. — Как же я позабыла-то? Да вот же он — вон там, впереди! — и показала рукой. Танька посмотрела в ту сторону — и едва сдержала вздох разочарования. Прославленный Бронн-Веннели оказался всего лишь холмом, пусть и высоким, но вытянутым и пологим: ни крутых склонов, ни вздымающейся выше облаков острой вершины, ни ослепительно-белой, искрящейся под солнечными лучами снеговой шапки. Словно огромная спящая собака, растянулся он среди бескрайней унылой пустоши, печально отвернув морду от дороги; Таньке даже почудились два вислых уха, распластанных по покрытой зеленовато-бурым отцветшим вереском земле. Нет, по-своему, конечно, Бронн-Веннели был интересен и даже притягателен — особенно если вспомнить про прячущиеся где-то на его вершине таинственные древние гробницы. И все-таки это было совсем не то, что она ожидала увидеть! — Выходит, Босвена скоро? — нарушила Танька молчание, в основном чтобы сгладить навалившееся вдруг чувство неловкости. Гвен покачала головой: — Разве что к закату успеем. Лошади устали — скоро придется вставать на отдых.* * *
До Кер-Тамара скрибоны добрались ближе к полудню. Еще подъезжая к мосту через Тамар, Кей почувствовал неладное. От ближнего предместья несло тревожным запахом свежей гари, совсем не похожим на уютный торфяной аромат мирного очага. Где-то неподалеку две женщины перекликались по-гаэльски, перемежая причитания проклятьями. А за мостом Кей вдруг ощутил прямо-таки разлитые в воздухе напряженность и подозрительность. Она была во всем — и в долгом разговоре леди Эмлин с неприветливыми хмурыми стражниками, остановившими их сразу на съезде, и в вымученной усталой улыбке хозяина заезжего дома, и в мрачных косых взглядах посетителей пиршественной залы. Разобраться в происходящем скрибонам удалось не сразу. Идрис попытался было разузнать здешние новости у одного из гостей, немолодого армориканца купеческого вида, но тот отделался ничего не значащими вежливыми фразами. Отмалчивался и хозяин. Наконец Эмлин сумела разговорить мать хозяина, пожилую женщину, носившую возле ворота черно-белую ленточку думнонского клана Вилис-Клезек, однако произносившую бриттские слова с легким гаэльским акцентом. Тут-то всё и разъяснилось. Почтенная Катлин верх Ниалл — так она представилась — поведала о бурных событиях вчерашнего вечера: и о чудом обошедшемся без жертв ирландском погроме, и о непрошеном визите толпы разгоряченных шахтеров в заезжий дом, и о том, как удачно оказавшийся здесь старый приятель ее покойного мужа, Хродберт из Кер-Брана, сумел их ловко успокоить, а храбрая молоденькая десси ему помогла. Сиду госпожа Катлин упомянула тоже, но как-то совсем уж мимоходом, словно и прежде она только и делала, что принимала в гостях холмовой народ. И все-таки в ее рассказе было кое-что важное и обнадеживающее: почтенная Катлин ни словом не обмолвилась о болезни леди Этайн. Выходит, та поправилась? Однако успокаиваться все равно не приходилось. Во-первых, догадки догадками, а ничего определенного о здоровье Этайн они так и не узнали. Во-вторых, не было ответа на самый главный вопрос: куда все-таки везли ее гистрионы? Конечно, Керниу — страна совсем крошечная, но и в ней нетрудно затеряться. Устроившись в свободной комнате на втором этаже, скрибоны устроили подобие военного совета. Расстелив на столе «большое подобие» — подробную карту юга Британии, предусмотрительно взятую в дорогу Эмлин, — они долго изучали его, рассматривали отмеченные на нем дороги и селения — и долго спорили. Прийти к общему мнению поначалу никак не удавалось. Тревор настаивал: Тинтагель. Это походило на правду: именно оттуда начинался морской путь в Глентуи. С Тревором вроде бы соглашался и Идрис, хотя и не без колебаний. А вот Кей полагал иначе: Кер-Бран, и только! Куда еще, кроме как к Робину в гости, могла поехать любопытная юная леди, наслушавшаяся историй о его плутовских выходках? Эмлин слушала остальных и благоразумно молчала. Вмешиваться в спор раньше времени она не хотела: опасалась навязать остальным свое мнение. По правде сказать, сама она была скорее на стороне Кея — с той лишь разницей, что полагала, что интерес Этайн склонялся больше к подвигам Мэйрион, нежели к проделкам Робина. Однако свой резон был и в доводах Тревора: выбираться из здешних краев, с учетом того, что творилось сейчас в Мерсии, было разумнее всего именно морем. Рассматривая тянувшиеся от Кер-Тамара тоненькие извилистые ниточки дорог, Эмлин хмурилась. Эх, нет бы пути на Кер-Бран и на Тинтагель расходились хотя бы в Босвене: тогда бы оставалась надежда догнать фургон раньше. Но развилка отыскалась совсем неподалеку от Кер-Тамара, возле какой-то маленькой деревеньки под названием Ланнстефан. Гистрионы, выехавшие из города на рассвете, конечно, должны были ее уже давным-давно миновать. Так что оставалось лишь одно: разделиться. Пусть Тревор и Идрис отправляются в Тинтагель — ну а им с Кеем придется ехать в Кер-Бран вдвоем. Так Эмлин в итоге и предложила. Возражений ни у кого не нашлось.* * *
Гвен больше не торопила лошадей. Те замедлили ход и теперь неспешно влекли фургон по бугристой немощеной дороге. Вскоре миновали бриттскую деревеньку — явно старинную, окруженную посеревшим от времени высоким забором, из-за которого виднелись бурые заостренные колпаки крыш. Сразу за деревней у дороги паслось большое стадо короткошерстных рыжевато-серых овец, и когда фургон поравнялся с ним, сидевший на земле мальчонка-пастушок вдруг поднялся и приветливо помахал рукой. Затем начался спуск, и впереди заблестела вода: дорогу пересекал узкий извилистый ручей. Перед самым бродом Гвен отвернула на обочину. Кивнула Таньке, улыбнулась: — Ну вот и лошадкам водопой. Здесь и встанем, — и опять принялась что-то растолковывать Беорну на саксонском. Как Гвен и обещала, привал получился долгим. Пока распряженные лошади задумчиво бродили среди чахлой буро-зеленой травы, а потом, зайдя в ручей по колено, долго отпивались мутноватой взбаламученной водой, солнце успело преодолеть середину дневного пути. Воздух к этому времени основательно прогрелся, стало по-летнему жарко. В прибрежной траве застрекотали кузнечики: сначала тишину нарушил один певец, затем к нему робко присоединился другой, потом набрался смелости и подал голос третий, а потом зазвенел-заголосил целый хор — громкий, напористый, неугомонный. К стрекоту кузнечиков присоединились и другие звуки: издалека, со стороны Бронн-Веннели, доносился жалобный протяжный крик канюка, над ручьем, потрескивая крыльями, носилась громадная черная в синих пятнышках стрекоза, а прямо перед глазами у Таньки с тонким пронзительным жужжанием неподвижно зависла в воздухе муха, большая и полосатая, как оса. Теплый ветерок доносил с пустоши терпкий запах отцветающего вереска. Небо почти расчистилось, лишь на западе возле самого горизонта виднелась полоска далеких облаков. Распряженный фургон стоял, чуть накренясь, возле дороги, вплотную к торчавшему из земли большому серому камню. Неподалеку от него вдоль берега ручья прогуливались Гвен и Беорн. Мальчик что-то увлеченно, взахлеб рассказывал, показывая рукой на отбрасывающую слепящие солнечные блики воду. Гвен то переспрашивала его, то принималась что-то неторопливо, обстоятельно растолковывать, то молча внимательно слушала, изредка кивая или покачивая головой. На облучке фургона устроилась Орли: разложив на коленях старый Робинов плед, она сосредоточенно орудовала иглой — зашивала в нем дыру. Рядом уютно расположился господин Эрк. С задумчивым видом он вырисовывал пером в потрепанной бумажной тетради крупные округлые буквы. А Танька стояла возле фургона, прислонившись к покрытому дорожной пылью борту, жмурилась от бивших ей в глаза ярких солнечных лучей и мучительно боролась с наваливавшимся сном. То ли дала о себе знать накопившаяся за недели странствий усталость, то ли сидовский организм окончательно отказался жить по человеческим правилам, но сейчас она едва держалась на ногах. Сопротивляться дремоте помогала лишь неотступно вертевшаяся в голове мысль: вдруг Робину понадобится помощь, а она не услышит! Правда, внутренний голос, подозрительно похожий на давно не дававшего о себе знать «цензора», уже вовсю нашептывал ей: ну не заснешь ты — а толку-то? Ты чем-нибудь сумела помочь ему за все эти дни? Ну да, немножко облегчила кашель да чуточку сбила температуру — но это всё! Тут папины ученики нужны с их новыми лекарствами, а не мятный отвар и даже не алтей, который в этих краях все равно не найти. И вообще, если Гвен так уверена в лекарском искусстве Мэйрион, почему бы не поверить в него и тебе тоже? Коварные речи эти Танька, конечно же, старалась не слушать. Догадывалась: поддашься «цензору» — потом он тебя этим же и попрекнет. И пока больной бодрствовал, она все-таки как-то находила в себе силы держаться — даже когда солнце поднялось совсем высоко и у нее стали слипаться глаза. А когда Робин задремал, Танька тотчас же поспешила на свежий воздух: может быть, ветерок разбудит ее, поможет стряхнуть сон? Увы, толку с ветра оказалось мало, а солнце, наоборот, Таньку совсем разморило. Как ни сопротивлялась она дремоте, та стала брать над ней верх. В явь вовсю принялись вламываться странные, фантастические образы. Сначала поодаль зашевелилась, заизвивалась змеей узкая ленточка ручья — Танька все-таки сумела сообразить, что это всего лишь причудливая игра отбрасываемых водой солнечных бликов. Потом потянулся и зевнул, обнажив острые белые зубы, похожий на спящего пса Бронн-Веннели. А потом вдруг откуда-то появилась Мэйрион — Танька никогда прежде ее не видела, но сейчас узнала сразу. Мэйрион, совсем молодая, похожая лицом на Гвенду из Лланхари, но со светлыми, почти белыми, и совсем короткими волосами, вышла из-за фургона и тотчас же направилась прямиком к ней. — Госпожа Мэйрион, — сонно пробормотала Танька, — вы ведь умеете лечить, правда?.. — Ты что, Танни, это же я, — удивленно откликнулась та голосом Санни и тут же ахнула: — Да ты спишь совсем, подружка! Давай-ка забирайся в фургон и ложись! — Так Робин же... — замотала головой смутившаяся Танька. — Как же он без меня? — С Робином я посижу, не выдумывай, — отмахнулась Санни. — И Орли тоже поможет. Справимся. А потом поищем ему врача. Босвена — город большой, не чета Кер-Тамару. И, решительно ухватив Таньку за руку, Санни потащила ее к фургону.* * *
Орли отложила шитье, встревоженно посмотрела на выглянувшую из фургона Санни. — Что там с Этнин? Не заболела опять? Та качнула головой. — Да нет вроде. Устала она просто. Сидам же днем спать полагается — а она всё с Робином возится. Орли вздохнула, кивнула. — Только-только из той хвори вылезла — и опять себя не бережет. Правильно, что ты ее спать отправила. — А куда деваться-то? — пожала плечами Санни. — Она ведь у нас даже на учебе занималась не как все. Если на весь день уходили в поле, ее всегда в городе оставляли — чтобы поспала. Орли задумчиво посмотрела на фургон и опять вздохнула. — Бедная... Я бы так жить совсем не смогла. Чуть недоешь, недоспишь — и свалишься! А мы, бывало, когда от эоганахтов прятались... Не договорив, Орли оборвала фразу. Потом вдруг тревожно спросила: — А Робин что? — Тоже спит, — ответила Санни. — Сейчас вроде не кашляет. — Вот и хорошо, — Орли чуть оживилась, кивнула. — Робина — того хоть как лечить понятно... — тут она вдруг опять запнулась. Потом неуверенно договорила: — Правда, у него, говорят, тоже есть сиды в роду... — Да ничего не понятно, — не согласилась вдруг Санни. — И дело совсем не в его отце. Танни говорит, что наполовину сидов не бывает, а сид ты или человек — сразу и по ушам понятно, и не только. Просто... Знаешь, что такое пневмония? Орли помотала головой. — Нет, — призналась она. — Я и слова-то такого не выговорю. — и, чуть помолчав, продолжила: — Зато что такое застудить грудь — знаю хорошо. У меня от этой хвори бабушка умерла — как раз на Имболк. Целый месяц промаялась, да так и не выкарабкалась. Бабушку Маэл-Бригит звали — вот, должно быть, Бригита ее к себе и призвала. — Угу, — мрачно согласилась Санни. — Оно самое и есть. А Беорн наш, похоже, так же точно матери лишился. — У нас, говорят, в старину грудную горячку друиды лечить умели, — помолчав, вздохнула Орли. — Да где ж их теперь таких найдешь, знающих-то! — и с робкой надеждой добавила: — Может, в Университете в вашем? — Наши тоже не очень умеют, — Санни грустно покачала головой. — Не то что друиды — даже Анна Ивановна и та не всегда справляется. Нам мэтресса Бриана рассказывала про какое-то новое лекарство из плесени — да только пока что с ним тоже не всё получается. Орли вздохнула, понуро кивнула. — Но это же Университет, подружка, — ободряюще продолжила Санни. — Раз уж наши мэтры за дело взялись — ни за что не отступятся. Орли кивнула, через силу улыбнулась, но правильные слова нашла сразу. И ответила вполне искренне: — Ваши мэтры — это да! Я вот как сэра Тристана увидела, так сразу и поняла: нашим мунстерским друидам до него далеко! — и вдруг ни с того ни с сего добавила: — Вот Этнин нашей среди мэтров самое место и есть. Да она и сама говорит, что сердце у нее к ведовству лежит, а не к пруту власти¹. Что думала Орли, то и сказала. И ждала по простоте душевной, что Санни с ней согласится да за подружку еще и порадуется. Но та в ответ лишь отмахнулась: — Брось. Повзрослеет — одумается. Не дело это, дочери императрицы в простые ведьмы идти. Как Орли такое услышала, так аж остолбенела. А Санни, ничего не заметив, продолжила как ни в чем не бывало: — Я знаешь о чем давно уже думаю... Ей бы принца нашего — ну, Кердика, — в мужья — вот это самое правильное бы и было! И ровня ей — ну почти — и молодой, и любознательный, и мечтать тоже любит, и впроголодь с ним сидеть уж точно не придется. Этого Орли стерпеть уже не смогла. Фыркнув, она бросила на подругу испепеляющий взгляд. А потом вдруг возмущенно выпалила: — Ты что, Санни, белены объелась? А как же Кайл? На миг Санни смутилась, но от слов своих не отступилась, продолжила упрямо: — Хватит уже меня такой — незачем еще и Танни против обычаев идти. — Она сида, — отрезала Орли. — У сидов свои правила. Немайн вон в мужья простого лекаря взяла — на людские обычаи оглядываться не стала! — Простого? — хмыкнув, протянула Санни. — Это сэр Тристан-то простой? Ты же сама говоришь, что ваши друиды ему в подметки не годятся, — а он еще и воинской доблестью прославился! — Подумаешь! — запальчиво воскликнула Орли в ответ. — Да, может, и Кайл... Вот увидишь, он еще не только всех друидов, а и самого сэра Тристана за пояс заткнет! И тут Санни брякнула: — Пускай он для начала хотя бы с войны вернется! Конечно же, ничего дурного Санни Кайлу вовсе не желала — просто ляпнула сгоряча, не подумав. Но Орли, услышав такое, вдруг поспешно сплюнула на землю. А потом, устремив на подругу странно сузившиеся глаза, она выдохнула срывающимся шепотом: — Что же ты творишь-то, а? А если теперь с ним что случится? Санни уже и сама ужаснулась своим словам, да сказанного назад не воротишь. А побледневшая Орли зло бросила: — Эх... Не будь ты женой нашего Пэдина... — и, не договорив, повернулась к ней спиной и быстро зашагала прочь.* * *
Сон у Таньки был неспокойный, тревожный. Несколько раз она просыпалась, тут же напряженно вслушивалась в дыхание Робина и, не заметив видимых признаков ухудшения, снова засыпала. И всякий раз на нее немедленно наваливались странные, пугающие виде́ния. То она со всех ног бежала вслед за Робином по петляющей меж холмов каменистой тропе; тот вроде бы шел не торопясь, но Танька никак не могла его догнать, задыхалась, падала... То Бронн-Веннели, принявший облик лежащего вислоухого пса, поднимался на ноги и устремлялся к ней, радостно виляя хвостом — а потом вдруг оборачивался чудовищным зубастым волком, точь-в-точь таким же, как чучело в университетском музее, но живым и огромным, закрывавшим собой половину неба, и теперь Танька уже сама пыталась убежать от ужасного зверя и снова беспомощно падала, не пробежав и десятка шагов. А под конец ей приснились Орли и Санни. Подруги сидели на дышле лицедейского фургона и о чем-то бурно спорили. Обрадовавшись, Танька поспешила к ним, а те вдруг замолчали, разом повернулись к ней, и глаза у обеих засветились — не сидовскими теплыми искорками, а мертвенным желто-зеленым светом, как болотные огни, как гнилушки в дубовом лесу. — Орли, Санни, вы что? — пролепетала Танька в испуге и проснулась. — Ох, леди… Разругались ваши подружки в пух и прах, — печально вздохнул совсем рядом господин Эрк. — Разругались? Всё же вроде в порядке было, — Танька чуть приподнялась на постели, недоуменно огляделась, половила ушами звуки вокруг. С удивлением обнаружила себя лежащей в дорожной постели прямо в верхнем платье: выходит, как плюхнулась туда, так сразу, не раздевшись, и отрубилась. А напротив нее на постели Робина с задумчивым видом сидел господин Эрк. Самого Робина в фургоне не оказалось, подруги тоже куда-то запропастились. Не было слышно их и снаружи: оттуда доносились лишь голоса Гвен и Беорна да еще пофыркивала и стучала копытом лошадь. Новость о ссоре Таньку огорошила. А отсутствие Робина почему-то и вовсе напугало. С тревогой посмотрев на господина Эрка, она торопливо спросила: — А Робин где? — Прогуляться вышел, — хмуро отозвался господин Эрк. — Вроде получше ему. Танька благодарно кивнула: новость все-таки обнадеживала. А господин Эрк между тем недовольно продолжил: — Вот ведь денек-то выдался! Только-только я делом занялся: взялся было Беорну букварь делать — и тут на́ тебе! Такое закрутилось: одна мрачнее тучи ходит, другая с глазами на мокром месте — ну так у меня весь запал и прошел. Не выношу, когда женщины друг с другом грызутся! Странно это все-таки было. Орли — она же кинулась спасать Санни не раздумывая, даже рисковала ради нее жизнью. А едва настоящая опасность миновала, как они принялись друг с другом ссориться: кажется, уже второй раз поругались. Нет, такого Танька понять не могла решительно! Размышления эти она оставила при себе: делиться ими было неловко. Однако все-таки не удержалась, спросила господина Эрка: — А из-за чего хоть? Танька даже не договорила свой вопрос, запнулась. Но господин Эрк понял — и махнул рукой с досадой: — Да кто их разберет! Я спрашивал — так ведь молчат обе. Фургон вдруг качнулся, под полом что-то скрипнуло. Потом послышалось звяканье. Беорн что-то спросил по-саксонски, ему ответила Гвен, и оба весело рассмеялись. Господин Эрк поболтал ногами, потом осторожно сполз с полки. — Пойду-ка я Гвеног помогу — она там лошадей запрягать собирается, — пояснил он. — Может, подам чего: какая-никакая, а польза, — и заковылял к выходу. Пришлось вставать и Таньке. С каким трудом маленький коротконогий господин Эрк выбирается из фургона, она помнила — и не могла ему не помочь. Снаружи их встретили холодный ветер и редкие, мелкие дождевые капли. Небо изменилось до неузнаваемости: теперь оно было сплошь затянуто низкими слоистыми облаками, похожими на клочья непряденой овечьей шерсти, и лишь далеко на востоке виднелся маленький голубой просвет. А над Бронн-Веннели, прямо над его похожей на собачью голову вершиной, повисла совсем темная, почти черная туча, от которой тянулись вниз плотные полосы дождя. «Пресветлая Дон плачет по своим погибшим детям», — как наяву прозвучали вдруг в Танькиной памяти давние слова Гвен. Но туча совсем не походила на добрую и ласковую прародительницу народа холмов: она грозно клубилась и медленно, но неотвратимо расползалась во все стороны над пустошью, расталкивая серые клочковатые облака, словно громадный иссиня-черный бык, вломившийся в гущу овечьего стада. Таньке вдруг стало не по себе, захотелось как можно скорее покинуть эти места, в одночасье сделавшиеся такими негостеприимными. Только вот как уедешь-то, если невесть куда подевались и Орли, и Санни, и Робин? Не выдержав, Танька отвела взгляд от зловещей тучи — и тут же увидела господина Эрка, стоявшего рядом и задумчиво смотревшего вниз. Спохватилась: ох, она же собиралась помочь ему спуститься! Пришлось поторопиться. Быстро спрыгнув на землю, Танька обернулась, протянула господину Эрку руку. Тот явно смутился, но руку все-таки принял, а очутившись внизу, немедленно поклонился, вдруг опять напомнив вежливого полурослика из маминых сказок о Срединной Земле. И снова, в который уже раз, от этой совсем незаслуженной почтительности ей сделалось неловко: господин Эрк ведь куда ее старше! А вскоре из-за фургона показалась Гвен. Она медленно шла, ведя в поводу недовольно взмахивающую хвостом гнедую лошадку. Вторая, серая, лошадь сама плелась следом, понуро опустив голову. — Гвен! — раздался вдруг совсем рядом радостный детский голосок. Беорн — как же она могла о нем позабыть-то?! Маленький сакс обнаружился совсем неподалеку: устроившись под фургоном на хорошо знакомом пледе господина Эрка, он сосредоточенно теребил повязку на ноге. Вот это уж точно никуда не годилось: тревожить растянутую ногу без нужды явно не следовало. — Беорн! — позвала Танька и осеклась. Ну окликнула она его — а толку? Языка-то саксонского она не знает, объяснить ничего не сможет. Эх, Санни бы сейчас в помощь! Мальчик вздрогнул, обернулся. — Год дэй, хлэ́вдийе! — отчеканил он, с опаской глядя Таньке в глаза. Чувствовалось, что преодолеть страх стоило ему больших усилий — и ведь это уже после того, как Танька осмотрела и перевязала ему ногу, как они проехали вместе, в одном фургоне, бог весть сколько километров дороги. Посмотрев на хмурое, напряженное личико Беорна, Танька невольно вздохнула. Видно, такая уж у сиды судьба: вечно кого-нибудь пугать, того совсем не желая. — Беорн, сэй «Добрый день, леди!» — вмешалась вдруг Гвен и, обращаясь уже к Таньке, смущенно пояснила: — Вот, учу его понемножку нашему языку... И тут вдруг Таньку осенило. Точно же! Гвен ведь тоже может выручить: она же прекрасно говорит по-англски и давно поладила с Беорном! И, мысленно отругав себя за бестолковость и тугодумие, она быстро проговорила: — Вы скажите Беорну, чтобы он повязку не трогал. — Я прослежу, леди, вы не беспокойтесь, — кивнула Гвен в ответ, а затем гордо сообщила: — Делаю всё, как вы велели: на ночь размотала, утром опять перевязала. Тут лошадь вдруг переступила ногами, мотнула головой, и Гвен тотчас повернулась к ней, принялась увещевать: — Стой, стой, красавица моя! А Танька облегченно вздохнула: хотя бы с Беорном всё вроде бы разрешилось. Однако совсем успокоиться ей все равно не удалось. Мучили неприятные вопросы. Куда же все-таки делась Санни? А Орли где, а Робин? Неужели они все переругались друг с другом и разбрелись куда глаза глядят — а ведь и Орли, и Санни в этих краях впервые! Вдруг некстати вспомнилось, как на домашнем уроке географии ее тогдашний учитель, почтенный ирландский монах мэтр Ноллиг, в молодости исходивший едва ли не весь Придайн от Пиктавии на севере до Керниу и Кента на юге, в красках рассказывал о коварных топях пустоши Гоэн-Брен и вспоминал, как едва не погиб, опрометчиво сделав шаг в сторону от тропинки. Как же не походил мрачный рассказ мэтра Ноллига на восторженные воспоминания Гвен о вроде бы тех же самых местах! Очень быстро Танькой окончательно овладела тревога. Черная туча над Бронн-Веннели теперь уже не просто угнетала ее, а казалась дурным предзнаменованием, сулившим какую-то большую беду. Вскоре ее взгляд упал на второй холм, видневшийся чуть правее Бронн-Веннели и почти такой же высокий. Утром тот холм совсем не привлек Танькиного внимания, но сейчас он вдруг показался еще более зловещим, чем туча. Покрытый серой каменной коростой, холм походил на тушу павшего дракона, а его двугорбая вершина казалась громадной раной, как будто какой-то исполин-падальщик выгрыз из его каменного тела огромный кусок, оставив отметины огромных зубов. Теперь Танька уже не сожалела, что холмы Керниу были чересчур пологими и низкими, они и без того подавляли ее своим мрачным и грозным величием. Пока Гвен была занята, Таньке все-таки удавалось сдерживать в себе чувства, не показывать тревогу. Но стоило той управиться с лошадью, как терпение у нее окончательно иссякло и она взволнованно воскликнула: — Госпожа Гвен, вы подруг моих не видели? Гвен замялась, отвела глаза. Вздохнула тихонько: — Ох, леди... — и лишь потом ответила — смущенно, явно что-то недоговаривая: — Орли пошла Робина искать: тот по нужде отошел, да что-то задержался — ну, она и встревожилась. А Санни где-то неподалеку гуляет. Да тут безопасно: деревня же рядом! Слова Гвен Таньку ничуть не успокоили. Это саксонке-то возле бриттской деревни безопасно? Да сто́ит только кому-нибудь заметить ее акцент — и лучше не думать, что будет дальше. Да хоть бы и без акцента... Танька вспомнила ночную встречу с «ухажером» в деревне переселенцев-северян и мысленно содрогнулась. Вслух она, впрочем, ничего не сказала — разве что, может быть, непроизвольно вздохнула. — Да не беспокойтесь вы так, леди, — тут же отозвалась Гвен, должно быть, уловившая Танькину тревогу. — Тут и правда безопасно, это же старое думнонское селение, все люди честные, почтенные, не какая-нибудь голь перекатная. В ответ Танька понуро кивнула. Тревога у нее не ушла, просто не хотелось спорить с Гвен. Однако «цензор» все-таки не возмутился, ничем о себе не напомнил. — Скоро поедем уже, — продолжила, улыбнувшись, Гвен. — Вот как лошадок запрягу да как наши вернутся, так сразу и отправимся. К вечеру, бог даст, в Босвене будем. Танька вновь кивнула — теперь уже искренне обрадовавшись. Ей вдруг даже поверилось, что ссора между подругами закончится, едва они отсюда уедут. Но сначала следовало собрать всех в фургоне — и Орли, и Санни, и Робина... Вспомнив о Робине, Танька ахнула. Как же она могла бросить больного на произвол судьбы? А если он опять попадет под ливень? Нужно же немедленно его отыскать! Повинуясь внезапному порыву, Танька воскликнула: — Я сейчас! — и, оставив позади удивленных Гвен и господина Эрка, устремилась к ближайшему пригорку. А там, привстав на носки, она вытянулась столбиком и принялась крутить головой, вслушиваясь и всматриваясь в окрестности в поисках Робина и подруг. Вскоре отыскалась Санни — возле ручья, за высокой кучей громадных камней. Наверное, Танька ее бы и не заметила, но ветер донес до острых сидовских ушей печальный вздох. В следующий же миг Танька сорвалась с места и устремилась к подруге — но не добежала до нее метров пяти и остановилась, не осмеливаясь подойти ближе. Опустив голову, Санни сидела на большом сером камне совершенно неподвижно, словно статуя. Таньку она, похоже, не заметила. Подождав некоторое время, Танька все-таки решилась — позвала осторожно: — Санни! Та медленно подняла голову, вымученно улыбнулась. Вздохнула: — Нашла меня, Танни? А я тебя давно уже вижу. Думала, тут крест стоит, а это ты: сама как столбик, и уши в стороны... — не договорив, Санни вдруг покраснела как маков цвет, опустила глаза. — Ты не слушай меня, подружка: я не пойми что сейчас несу. Мне, наверное, вообще самое правильное — помалкивать... Сначала Танька опешила. Полыхнула было в груди обида — однако удалось справиться, подавить ее. Обида уступила место странной смеси недоумения и жалости. Немного подумав, Танька шагнула к Санни, подсела к ней на камень. Попыталась обнять подругу за плечи. Та отстранилась, шепнула грустно: — Не надо, Танни. Опять расплачемся — зачем тебе это? — и снова мрачно уставилась вниз, в бурую болотную траву. — Санни!.. — снова позвала Танька. — Санни, да что, наконец, случилось? Мне сказали, вы с Орли поссорились. — Поссорились, — эхом повторила Санни. — Но из-за чего?.. — Танька не договорила, перебила сама себя: — Хочешь, я попробую с ней поговорить? Санни покачала головой. — Не поможет. А что поссорились — это мне поделом. Я только и умею, что злословить. Тебя вот сейчас обидела ни за что ни про что. — Подумаешь, с крестом сравнила — было бы на что обижаться! — отмахнулась сида. — Не нечистью же болотной обозвала. Может, это, наоборот, еще и честь! И тут вдруг Санни улыбнулась — чуточку, едва заметно. Но Танька улыбку эту заметила и сразу приободрилась. — Так, может, ты и Орли на самом деле совсем не обидела? — поспешила продолжить она. — Может, вся ваша ссора — пустяк? Санни грустно помотала головой. — Я ее и не обижала. Я про Кайла дурное сказала — такое, что даже повторять не хочу. А Орли теперь боится, что мои слова... что они сбудутся, — она жалобно посмотрела на Таньку и совсем по-детски шмыгнула носом. Тут уж Таньке стало не до примирения подруг: дай-то бог хотя бы немного успокоить несчастную Санни — хотя бы на время, а там уж видно будет. Только вот как? — Подожди, Санни! Может, всё у Кайла и обойдется: ты же на самом деле ему ничего такого не желала, та́к ведь? — торопливо проговорила она, так еще ничего толком и не придумав, — и вдруг почувствовала, как у нее у самой холодеют руки, как начинает тревожно ныть и сжиматься сердце — вопреки всякой логике, вопреки здравому смыслу. — Да не должно с ним ничего случиться, — воскликнула вдруг Санни. — Я же просто злые слова сказала, а не хагорун... не заклятье! Правильное заклятье сложить, такое, чтобы навлечь на человека гнев эльфов и богов... — тут Санни запнулась, поправилась: — Старых богов — это у нас только скопы умеют, да и то не все. А я же все-таки не скоп, правда ведь? — и Санни бросила на Таньку взгляд, полный отчаяния и надежды. А у Таньки тем временем всё крутились и крутились в голове обрывки только что услышанных фраз: «про Кайла дурное сказала», «правильное заклятье»... Что там еще было? «Гнев эльфов и богов»? И тут ее вдруг осенило: вот же выход! Эльфы — это ведь у саксов... — Санни, как думаешь: я за эльфа считаюсь? — Ты? — Санни замялась, покраснела. — Считаюсь, — сама себе ответила Танька. И продолжила, стараясь говорить как можно увереннее: — Так вот, я бы к неправильному заклятью уж точно не прислушалась. — Ты бы и к правильному не прислушалась, — грустно усмехнулась Санни. Танька в ответ лишь вздохнула. Ясно было, что ни в чем она Санни не убедила. А та вдруг посмотрела на нее и тихим, но твердым голосом проговорила: — Не бери в голову, Танни. Ты-то уж точно здесь ни при чем. С Кайлом авось всё обойдется, а если что случится — я за это и отвечу. И с Орли мы как-нибудь помиримся. Ну а не помиримся — значит, и так проживем. Санни замолчала, погрузилась в печальную задумчивость. Молчала и Танька. Но до чего же не по себе ей сейчас было! Это сказать легко: «Не бери в голову» — а как быть, если поссорились две твоих лучших подруги, если одна из них сидит сейчас рядом с тобой и отчаянно нуждается в утешении, если в довершение всего тебя саму не отпускает невесть откуда взявшаяся мучительная тревога за Кайла? Мысли эти роились в Танькиной голове, сталкивались друг с другом, переплетались. И в конце концов сплелись в решение — странное, нелепое, совсем безумное, но все равно показавшееся вдруг единственно правильным. Вновь заговорить Танька решилась не сразу: сначала долго, мучительно боролась с навалившимся на нее страхом — безотчетным, непонятным, не то перед «цензором», не то перед собой. Но все-таки она пересилила себя — и дотронулась до плеча Санни. — Слушай, а человека под свою защиту эльфы взять могут? Та кивнула. Потом неохотно вымолвила: — Если он им жертву принесет. Только... Договорить Санни не успела: Танька ее перебила. — Мне не нужно жертвы. Я просто дам клятву. И без того большие серые глаза Санни вдруг округлились и стали совсем огромными. — С ума сошла, Танни? — испуганно прошептала она. — Такое на себя возьмешь — потом обратной дороги не будет. — Мне и так нет обратной дороги, — через силу улыбнулась сида. — Я ведь назвалась дамой его сердца. — Дамой сердца? — с недоумением переспросила Санни. — Как это? — Это такой... старый сидовский обычай. Девушка обещает хранить верность полюбившему ее юноше и после этого зовется дамой его сердца, — торопливо, на одном дыхании пробормотала Танька и замерла в тревожном ожидании. Ох, только бы хватило сил не показать, что тебе плохо, что ты солгала! Но «цензор» в который раз уже промолчал. Зато бурно откликнулась Санни. — А леди Хранительница знает? — ахнула она, испуганно глядя на Таньку. — Знает, — просто ответила та. И тут же спросила: — Скажи, что́ нужно для клятвы по саксонскому обычаю? — Священное кольцо годи, — растерянно пробормотала Санни, запнулась и поспешно продолжила с явным облегчением: — Только его все равно нет. На мгновение Танька задумалась. Посмотрела на плоскую вершину Бронн-Веннели, потом на клубящуюся над ней черную тучу. И кивнула. — Пусть так. Тогда я поклянусь по старым обычаям гаэлов и камбрийцев. — Танни... — попыталась что-то сказать Санни, но, поймав полный решимости взгляд подруги, испуганно замолчала. — Я, Этайн верх Тристан а Немайн Монтови... — нараспев произнесла Танька, не отрывая глаз от тянущихся от тучи полос дождя. Голос сиды вдруг дрогнул, но она справилась. — Солнцем, Луной, Морем и Землей клянусь хранить и защищать жизнь Кайла Мак-Охада, гаэла из септа И Кашин. Яркая вспышка полыхнула вдруг над вершиной Бронн-Веннели, осветила на миг окрестные холмы. Санни охнула и сотворила рукой какой-то охранный знак. А Танька громким сбивчивым шепотом договорила: — И если я нарушу эту клятву, то пусть земля разверзнется, чтобы поглотить меня, пусть море поднимется, чтобы утопить меня, пусть небо упадет, чтобы раздавить меня! И в тот же миг громыхнул раскат близкого грома. — Тонар Трижды Рожденный принял клятву, — прошептала Санни, со смесью ужаса и благоговения глядя на небо. — Ох, Танни... А вслед за тем на Таньку со всей мощью обрушился «цензор».* * *
Бог весть сколько времени бродила Орли среди вереска и болотных трав в поисках Робина. То она взбиралась на всхолмья, то спускалась обратно к ручью, заглядывая за каждый камень и под каждый куст. В густом сплошь покрытом сизыми плодиками терновнике Орли изодрала платье о колючки, оцарапала себе руки и лицо. В зарослях увенчанного бурыми метелками тростника она по колено ввалилась в вязкую трясину и потом едва выбралась на твердую землю. Поначалу она кричала — пыталась дозваться Робина. Всё было тщетно: он не откликался, зато сама Орли совсем охрипла. На Робина она наткнулась совсем случайно, когда уже почти потеряла надежду. Тот неподвижно сидел на бурой мокрой траве, прислонившись к одинокому камню и бессильно свесив голову. Ахнув, Орли бросилась к нему, подбежала, обняла за плечи, прошептала сорванным голосом: — Робин, Робин, что с тобой, миленький?.. Робин шевельнулся, приподнял странно разрумянившееся лицо, приоткрыл глаза. — Мэйрион... — одними губами произнес он со счастливой улыбкой и тут же закашлялся. Кашель не отпускал его долго. Сначала Орли лишь растерянно стояла рядом, не зная, что предпринять. Потом она вдруг припомнила, что́ в таких случаях делала мать, и, торопливо подхватив Робина под мышки, помогла ему выпрямить спину. Поднимая Робина, Орли ужаснулась: тело его словно пылало огнем, до того оно было горячим. То ли помощь оказалась правильной, то ли просто так уж совпало, но кашель у Робина вскоре и правда утих. Отдышавшись, Робин провел рукавом по губам, с удивлением посмотрел на расплывшееся по ткани красное пятно, потом поднял глаза. И, вздохнув, через силу улыбнулся: — А, это ты, красавица... Что-то ноги меня не слушаются, вот незадача. И ведь вина вроде как не пил... Ты подожди, сейчас я поднимусь. Робин и правда сумел подняться на ноги — но каждый шаг давался ему с видимым усилием. Пошатываясь, он добрался до видневшейся неподалеку высоченной каменной глыбы и устало прислонился к ней, запрокинув голову и прикрыв глаза. Чуть постояв, Робин шевельнулся. Пробормотал едва слышно: — Сейчас, сейчас, красавица... — и тут же зашелся долгим мучительным кашлем. Дальше Робин идти не смог. Орли подставила было ему плечо, но помочь так толком и не сумела. Вообще-то слабой она себя уж точно не считала: к фермерскому труду была привычна, да и в Кер-Сиди работы не чуралась. Но сейчас Робин, вовсе не высокий и не тучный, почему-то показался ей невероятно тяжелым. Поддерживая его, Орли сделала шаг, другой — а потом взмолилась: — Робин, миленький, подожди чуточку, я сейчас! До следующего камня — низенького, плоского, похожего на коровью лепешку — она его все-таки довела и даже сумела усадить. А потом сразу же стремглав поспешила к фургону. Пока бежала — всё раздумывала, кого звать на подмогу. Эрка отмела сразу: какая уж помощь от коротышки-подменыша! Этнин? Вспомнила ее, тоненькую, хрупкую, едва-едва выкарабкавшуюся из болезни — и тоже не захотела тревожить. Санни? Ну уж нет! При одной только мысли о ней в душе Орли всколыхнулась жгучая обида. Гвен? Вот да, пожалуй! Между тем небо потемнело, усилился ветер и вовсю закапали крупные дождевые капли. А потом вдруг грянула самая настоящая гроза: с молниями, с ливнем, с громовыми раскатами. Вымокшая до нитки Орли уже не обращала внимания ни на лужи под ногами, ни на хлещущие ее колючие терновые ветви. Тяжело дыша, она неслась вдоль ручья напролом через кусты, обегая большие камни и перепрыгивая через мелкие. Как ей удалось заметить Этнин и Санни, Орли потом и сама удивлялась. А тогда она всего лишь увидела вдалеке большое размытое светлое пятно. Сначала подумала: камень — но, повинуясь какому-то наитию, замедлила бег и всмотрелась пристальнее. Пятно вдруг шевельнулось, потом распалось на два. Мелькнула было догадка: может быть, это просто отбившиеся от стада овцы? Но в одном из расплывчатых силуэтов Орли почудились вдруг очертания человеческой фигуры. Поколебавшись, она решилась: отвернула от ручья и, вновь ускорившись, повернула к этим непонятным пятнам. Бежать пришлось недолго: те оказались ближе, чем казалось. А добежав, Орли испуганно ахнула. Скорчившись среди примятого, вытоптанного вереска, на боку беспомощно лежала Этнин. Над ней склонилась Санни. Теребя синевато-белую руку сиды, она всполошенно причитала по-саксонски. У Этнин лицо было мертвенно-бледным, а у Санни — красным и мокрым, то ли от дождя, то ли от слез. Первое, что сделала Орли, — напустилась на бестолковую саксонку: — Да что же ты столбом стоишь, Санни?.. Господи, там Робин плох совсем, а здесь... Беги к повозке, зови сюда Гвен! Санни, хоть и не стояла вовсе столбом, перечить не стала: покорно поднялась и, подобрав заляпанный болотной тиной подол, побежала прямо по лужам — хорошо хоть в нужную сторону. — Эй, в трясину не угоди! — крикнула Орли ей вслед — а сама скорее кинулась к Этнин, приложила ухо к ее груди. И облегченно вздохнула, услышав биение сердца. Этнин вдруг пошевелилась. Распахнула глаза. А потом тихо прошептала: — Это ты, мунстерская?.. — Я, я, — торопливо отозвалась Орли. — Что с тобой, холмовая? — Завралась я совсем, мунстерская... — еле ворочающимся языком пробормотала сида. — Поклялась Кайла защищать — да, выходит, не по плечу мне эта ноша. Вот и получила сполна. Сначала Орли ушам своим не поверила — решила, что ослышалась или неверно поняла камбрийское слово. Даже переспросила: — Как это «завралась»? Сиды же не... А потом охнула — поняла всё, догадалась. — Да вот так... — прошептала Этнин. — Сначала хотела Санни успокоить, потом за Кайла испугалась, а потом... А потом своим словам и правда поверила — вот такое и получилось. Орли всплеснула руками. А потом принялась тормошить подругу: — Ты же промокла совсем. Вставай! Этнин едва заметно качнула головой. Шепнула: — Не могу... Голова кружится, — и вдруг отчетливо выговорила: — Ты только на Санни не сердись — она хорошая. Ох и злые словечки запросились тут Орли на язык — одно другого краше! Однако огорчать подругу она не решилась, сдержалась. Вслух же вымолвила совсем другое: — Ой, да куда мы теперь друг от друга денемся — родня же! А сказав это, вдруг осознала по-настоящему: а ведь и они правда родня. И не только оттого, что дядюшка Фэлим, отец Пэдина, приходится ее матери родным братом. Слишком уж много пережито Орли и Санни вместе. Вот как Этнин сказала, что сроднилась с Эрком, с Гвен и с Робином, — так же точно и они: и с Этнин сроднились, и друг с другом... Вздохнула Орли: — Ладно, не буду — чего уж там! А ты, холмовая, давай-ка руку!* * *
Фургон гремел колесами, раскачивался, подпрыгивал на кочках: Гвен торопилась и нещадно гнала лошадей. Не ослабевая, шел бесконечный дождь. Пока Гвен, Орли и Санни втроем тащили до фургона сначала Таньку, а потом Робина, дождь еще как-то сдерживал себя, словно щадил больных. Но стоило тем оказаться под крышей, как он ливанул по-настоящему. А сейчас он сплошной завесой скрыл окрестности и хлестал как из ведра, немилосердно барабаня по крыше фургона. Та не смогла противостоять яростному напору воды, и с потолка тут и там падали капли и стекали тонкие струйки. Лучше было и не думать, каково приходилось сидевшей на облучке Гвен: вряд ли ее спасали коротенький навес и дырявый плащ. Даже неугомонный Беорн — и тот выдержал рядом с Гвен совсем недолго: вскоре, промокнув до нитки, он перебрался внутрь фургона. Робин всё это время лежал без сознания. Он разметался на узкой дорожной постели, свесив руку на пол, и что-то бормотал в бреду на странном франкском языке, на слух похожем на саксонский, но почти непонятном не только для Гвен, но даже для Санни. А господин Эрк, вроде бы чуточку знавший по-франкски, сидел у Робинова изголовья, хмуро смотрел на старого друга и молчал. Хмурились и подруги. На словах Орли и Санни вроде бы помирились — но все равно сторонились друг друга и даже расселись по разным углам. А Танька неподвижно лежала, свернувшись калачиком и уткнувшись лицом в мокрую, холодную стенку. После того ее признания во вранье «цензор» немного сжалился и ослабил свои свинцовые объятья — но до конца так и не отпустил. По-прежнему почти не чувствовались ноги, противно ныла спина и не переставая кружилась голова. Но больше всего угнетало произошедшее между подругами. Казалось, что вся их дружная компания распалась, рассыпалась, что она никогда уже не станет прежней, и что всё это произошло не по чьей-нибудь, а именно по ее, Таньки, вине.