Этайн, дочь Хранительницы

      Едва лишь Мэйрион выскочила из фургона, как полог снова зашевелился. Еще через мгновение из-под него вынырнула бледная, взволнованная Гвен. Бросив быстрый взгляд на Таньку, она опрометью бросилась к больному.       — Робин, миленький!..       Робин, лежавший лицом к стене в неудобной скрюченной позе, с усилием повернулся на другой бок. Затем, кашлянув, он медленно приподнялся и повернул голову. Лицо его оказалось бледно-серым, лишь под глазами темнели синяки, а на щеках горели зловещие красные пятна.       — Выслушай меня, пожалуйста, — горячо зашептала Гвен. — Забудь обо всём, что она говорила! Слышишь?       — Брось, Гвен, — пробормотал Робин с грустной усмешкой. — Не нужно меня утешать — ни к чему. Всё ведь сходится. Мэйрион права, а я и правда дурак. Верил всю жизнь в сказки и не замечал простых вещей перед самым носом. Жаль, что я понял это слишком поздно...       — Нет, Робин, нет же! Поверь... — не договорив, Гвен вдруг разрыдалась.       И это беспомощное отчаяние Гвен укрепило Таньку в решимости, подтолкнуло ее к действию. Нужно было во что бы то ни стало вмешаться в происходившее и хотя бы попытаться исполнить свой замысел — чего бы это ни стоило, как бы ни противился этому «цензор», какие бы мучения он ни сулил!       Танька отступила в самый дальний угол, к не заправленной крохотной постели господина Эрка. Отвернулась к стене, чтобы никто не увидел ее лица. И беззвучно зашевелила губами, торопливо проговаривая про себя слова отчаянной не то просьбы, не то молитвы:       — Цензор, миленький, выслушай меня, пожалуйста! Я знаю, что врать нехорошо, что нам, сидам, положено быть правдивыми. Но я уже выросла, пойми! И теперь лучше всего мне самой решать, что́ и когда следует говорить. Потому что иногда бывает и так, что правда оказывается лживей лжи, а ложь — правдивее правды! Я знаю, ты не веришь мне сейчас, но вот смотри! Если я послушаюсь тебя — умрет хороший человек, и с ним вместе умрет сказка, в мире станет одним чудом меньше. Я не хочу такого, цензор, слышишь?! А если я поступлю по-своему...       Сбившись, Танька оборвала свою безмолвную речь, опустила голову. Внезапно до ее сознания долетели доносившиеся снаружи голоса — там о чем-то разговаривали Мэйрион и Орли, но смысл их слов ускользал. А «цензор» молчал. Совсем.       И тогда она повернулась. Выпрямила спину. Усилием воли приподняла поникшие уши, широко улыбнулась. Уверенными шагами подошла к Робину. И громко, звонко провозгласила:       — Славный Хродберт, сын Радалинды из Кер-Леона! Я, сида Этайн верх Тристан а Немайн, подтверждаю твое родство с народом Дон!       Глубоко вдохнув, она на мгновение зажмурилась. А затем широко распахнула глаза и произнесла нараспев:       — Клянусь, что это так, — земной твердью и небесными звездами, полуденным зноем и ночной прохладой, зимней метелью и теплым летним дождем, шумом моря и шелестом деревьев, песней соловья и музыкой арфы! Клянусь стойкостью дуба, стройностью ясеня и живучестью терновника! И если я солгала, то пусть небо поразит меня молнией, пусть земля провалится подо мной и пусть деревья разорвут меня своими корнями!       Отзвучали последние слова клятвы, и в воцарившейся тишине Танька отчетливо расслышала тяжелое, хриплое дыхание Робина. Тот неподвижно лежал на боку, полуприкрыв глаза, — всё такой же бледный, с тем же лихорадочным румянцем на щеках — и на его синеватых губах виднелась странная то ли улыбка, то ли усмешка.       Танька чуть отступила назад, прислонилась к подпиравшей полку стойке и из последних сил ободряюще улыбнулась Робину в ответ. Конечно, в ее улыбке не было никакой радости. Клятва не принесла ей ни облегчения, ни успокоения, ни даже удивления своей смелостью — одну лишь безумную усталость, от которой кружилась голова и подкашивались ноги. А «цензор» по-прежнему молчал.       Потом сбоку послышался тихий шорох, и тут же в фургон ворвался свежий уличный воздух. Повернувшись, Танька неожиданно увидела Мэйрион. Та, приподняв полог, неподвижно стояла во входном проеме и не отрываясь смотрела на нее широко раскрытыми глазами.       Стоило им встретиться взглядами, как Мэйрион шевельнулась. В следующее мгновение она сделала шаг вперед и вдруг сдержанно, но почтительно поклонилась — это было до того непохоже на прежнюю злобную ведьму, что Танька опешила. Между тем Мэйрион старательно поправила за собой полог и опасливо посмотрела на Таньку, словно спрашивая у нее разрешения. Всё еще недоумевая, Танька непроизвольно кивнула, и тогда Мэйрион медленно двинулась по узкому проходу вглубь фургона.       Поравнявшись с ложем Робина, Мэйрион остановилась.       — Ну, муженек, готовься к дальней дороге! — объявила она с торжественным видом. — На рассвете выезжаем!       И тут вдруг Таньке стало не по себе. Недоумение никуда не делось, но теперь к нему прибавилось неприятное, гнетущее чувство тревоги.       — Выезжаете? — переспросила она, совсем теряясь в догадках.       — Как ты и хотела, сида, — пожала плечами Мэйрион. — Едем туда, где ему смогут помочь.       Танька растерянно кивнула. Посмотрела на Мэйрион, опасаясь увидеть на ее лице знакомую злобную ухмылку. Однако лицо Мэйрион оказалось задумчивым и отрешенным. Но спокойнее от этого почему-то не стало. Наоборот, чувство тревоги только усилилось.       И тогда Танька твердо заявила:       — Я тоже поеду с вами!       Внутренне она была готова к отказу. Однако Мэйрион согласилась не задумываясь.       — Как тебе будет угодно, сида.       А вслед за Мэйрион вдруг подал голос и Робин.       — Леди... — хрипло вымолвил он. — Мне бы с женой словечком перемолвиться... по-семейному...       Танька торопливо кивнула. Напряжение вдруг отпустило ее. Отчаянно захотелось выбраться на свежий воздух — совсем ненадолго, чтобы только перевести дух и сразу же вернуться назад.       Неверными шагами она добрела до выхода. Чуть приподняв полог, осторожно выглянула наружу. Там оказалось по-прежнему прохладно и ветрено. Однако дождь прекратился, а в тучах появились прорехи, и сквозь небесную дымку светлыми точками проступило несколько звездочек.       Зябко передернув плечами, Танька выбралась на облучок. Потом по приставной лесенке спустилась вниз, на пропитанную дождевой влагой, хлюпающую под ногами землю. И без того мокрые башмачки у нее немедленно наполнились водой — но это показалось сейчас сущим пустяком, даже не сто́ящим внимания.       Пройдя несколько шагов, Танька остановилась. Глубоко вдохнула прохладный ночной воздух — он вкусно пах осенней прелью и почему-то морем. И вдруг услышала вдалеке голоса — сначала мужской, потом звонкий детский.       Повернувшись на звук, Танька увидела одинокое дерево с раскидистой кроной. Под деревом возле самой земли тускло мерцал желтый огонек фонаря. Рядом с фонарем виднелись человеческие фигурки — одна большая, две поменьше. Почти сразу Танька узнала Санни — по светлому платью и коротко остриженной голове. Тут же догадалась, что двое других — Беорн и господин Эрк. Облегченно вздохнула: нашлись! И сразу же встревожилась: «А где Орли, где Гвен?»       А потом за спиной раздалось шлепанье ног — не человеческих, звериных. Кто-то четвероногий — то ли овца, то ли свинья, то ли большая собака — неспешно брел прямо по лужам, не разбирая дороги.       С удивлением, даже с опаской, Танька обернулась — но никакого животного позади не обнаружила. Зато увидела Орли. Та, сгорбившись и уткнув подбородок в колени, сидела возле колеса на мокрой траве. Подол ее красного саксонского платья был перемазан в грязи и облеплен желтоватым пухом бодяка.       Орли тоже заметила ее, шевельнулась.       — Это ты, Этнин? — спросила она почему-то шепотом.       Танька кивнула. Воскликнула радостно:       — Мунстерская!       Орли вдруг приложила палец к губам, потом показала пальцем куда-то за фургон и сделала предостерегающий жест рукой.       — Там Гвен разговор слушает, — по-прежнему шепотом пояснила она и тут же спросила: — Робин — как он?       — Плохо, — вздохнула Танька. Потом, чуть помолчав, продолжила: — Мэйрион вроде бы куда-то его везти собралась.       — Везти? — удивленно переспросила Орли. — Куда?       — Ну да, везти, — кивнула Танька. — А куда, к кому — не знаю. Может, к друидам каким-нибудь. Я с ними тоже собираюсь — а то мало ли что...       И замолчала. Язык у нее едва ворочался от усталости, да и делиться опасениями совсем не хотелось.       Между тем из-за фургона снова донеслись странные звуки — и издавала их уж точно не Гвен. Кто-то невидимый сначала громко чесался, чавкал и шумно сопел, потом ненадолго затих и наконец неторопливо затрусил, шлепая по воде. Вскоре загадка разрешилась: обогнув фургон, к девушкам вразвалку вышел лохматый вислоухий пес. Пес был поистине громаден — ростом никак не меньше новорожденного жеребенка. Белый от природы, он казался буро-пятнистым из-за торфяной грязи, тут и там покрывавшей его брюхо и бока.       Увидев приближавшееся косматое чудище, Танька невольно охнула и отшатнулась. Однако пес равнодушно прошествовал мимо нее, обдав густым запахом отсыревшей шерсти, и уверенно направился к Орли. Та же, к Танькиной оторопи, не выказала ни испуга, ни даже удивления — наоборот, заулыбалась. А пес грузно плюхнулся рядом с Орли на траву, повернул к Таньке покрытую длинной мокрой шерстью морду и, вывалив на сторону широкий нежно-розовый язык, шумно задышал.       И тут Танька вдруг успокоилась. Пес оказался совсем не страшным — наоборот, всем своим видом он внушал доверие, а его маленькие умные глаза светились неподдельным добродушием.       Уже без опаски она пробормотала:       — Откуда же ты такой взялся?       — Приблудился, — вместо пса ответила Орли и вдруг гордо объявила: — Наш, гаэльский! Знаешь как они с волками справляются?       О могучих псах-волкодавах Танька, конечно, слышала, но не более того. И даже не представляла себе прежде, как те выглядят. Но, поразмыслив, она все-таки кивнула. А потом еще раз посмотрела на пса — с любопытством и уважением.       — А Мэйрион, по-моему, его испугалась, — продолжила Орли громким шепотом, пожав плечами. — И чего бояться-то? Они же охотничьи, а не боевые.       В ответ Танька хмыкнула: еще бы не испугаться такого чудища! Кажется, на этот раз она вполне понимала Мэйрион. Да и «не боевые» — это тоже как сказать. В Танькином воображении вдруг нарисовался громадный пес, весь увешанный броней, в шипастом железном ошейнике, с грозным рычанием несущийся навстречу римскому легиону... Нет, сама она боевых собак, конечно же, не видывала — всего лишь вспомнила лекцию мэтра Полибия о временах Юлия Цезаря. Но ведь такое и в самом деле бывало, пусть и давным-давно. И не где-нибудь, а здесь, на Придайне!       — Может, Мэйрион его за кого-нибудь другого приняла? — осторожно предположила Танька.       — Ну может, — поколебавшись, согласилась Орли. — Я слышала про больших псов Крома Круаха — вот с теми точно лучше не встречаться! Но только они черные и ростом с целую лошадь.       И тут Танька задумалась. Кажется, подруга-ирландка поняла ее по-своему. Но ведь это и в самом деле могло быть объяснением!       — А у наших Гвина и Арауна гончие как раз белые, — вымолвила она наконец.       — Ясно тогда, — кивнула Орли в ответ. — То-то она на нас и глядела, словно... — Орли запнулась, а потом вдруг продолжила громким взволнованным шепотом: — Ну да, точно же! Она же на нас как зыркнет да как рявкнет: «Зачем пришла, что тебе надо?» А кому так говорят?       — Ну... — протянула Танька в ответ. Она бы и рада была ответить, но картина произошедшего никак не складывалась у нее в голове.       — Да что у вас хоть случилось-то? — спросила она осторожно.       — Да так... — Орли пожала плечами. — Мы с Эрком сначала лошадь ловили, а потом Санни с мальчонкой повстречали. Санни нам всё и рассказала. Ну я сразу сюда... Как раз вовремя и поспела: только дух перевела, а тут и она выходит! Ну, я выдержала паузу, да и...       — Что?!       Вот уж меньше всего Танька ожидала услышать в гаэльской скороговорке Орли латинские слова, да еще и такие мудреные, от которых веяло великими ораторами Рима — Цицероном, Сенекой Старшим, Марком Порцием Латроном!       — Ну, пауза — так у лицедеев называется молчание, — охотно пояснила Орли. — Это мне Гвен еще у саксов растолковала — когда я училась немую представлять, — и добавила, внезапно потупившись: — У меня-то во всем представлении одни только паузы и были...       Неожиданно для себя Танька улыбнулась. Мунстерская оказалась неисправима — и это было здорово!       А Орли сразу же приободрилась — не иначе, разглядела ее улыбку. И затараторила дальше:       — Ну вот. Ведьма на меня коршуном как налетит — а я ей в ответ и говорю: мол, мне от тебя ничего не надо, ты лучше Робину помогай! По-бриттски сказала — чисто, нигде не сбилась! А та...       Танька слушала подругу уже вполуха. Что было дальше, она знала и так: самое главное видела своими глазами, а что не видела — о том догадывалась. Думалось сейчас совсем о другом. Какое же все-таки средство вспомнила Мэйрион? Куда, к кому собралась она отвезти Робина? А потом в голову прокралась совсем уж нехорошая, трусливая мысль: а может, лучше и не тревожить его больше, не мучить дорогами, а просто довести до дома — и будь что будет?..       Мысль эта, конечно, не годилась никуда: еще не хватало сдаваться раньше времени! Чтобы отвлечься от нее, Танька поискала глазами громадину-пса. Тот нашелся сразу: лежал, свернувшись, прямо на тропинке, выбрав место посуше. В отличие от Орли, которая так и сидела на траве — хорошо хоть не в луже!       И тут Танька спохватилась. Охнула:       — С ума сошла, мунстерская, на мокром сидеть? Ты же всё себе застудишь!       В ответ Орли только отмахнулась:       — Да что нам с тобой терять? Все равно вымокли насквозь.       — Я сида, мне ничего не сделается, — покачала головой Танька. — А вот ты...       И, не договорив, вдруг охнула. Санни, Беорн, господин Эрк — они же так и сидят под деревом — наверняка тоже промокшие с ног до головы!       Воскликнула:       — Обожди здесь!       И сорвалась с места.       В несколько шагов Танька добежала до лесенки. Взлетела по ней на облучок. И чуть не врезалась в Гвен — та сидела, завернувшись в плед, на месте возницы.       Гвен ойкнула, испуганно повернулась.       — Вы, леди?       Танька кивнула. Показала на полог:       — Я туда.       Гвен вдруг вздохнула, покачала головой.       — Не надо бы вам к ней, леди...       От неожиданности Танька опешила. А опомнившись, сразу же торопливо пояснила:       — Госпожа Гвен, я вот что подумала... Девочки, Беорн, господин Эрк — они же вымокли совсем, простудятся. Надо госпожу Мэйрион просить, чтобы их в дом пустила. Там все-таки потеплее.       — Мэйрион только-только успокоилась, — снова покачала головой Гвен. — А вас увидит... Как бы она опять куролесить не начала.       Увы, это было резонно. Растерявшись, Танька грустно пробормотала:       — Так что же делать-то?       На мгновение Гвен задумалась. Потом вдруг предложила:       — А давайте я с ней сама поговорю, — и, не дожидаясь ответа, поднялась.       Вернулась Гвен быстро. Кивнула:       — Согласилась. Я даже и не надеялась, по правде сказать.       — А Робин как? — тут же спросила Танька.       — Вроде так же, — пожала плечами Гвен и, чуть помолчав, призналась: — Да я толком ничего и не увидела. Мэйрион там какой-то обряд затеяла — без жертвы, но все равно... А я ведь христианка, — и она вдруг поежилась, то ли от холода, то ли от отвращения.              

* * *

             — Ты что, Этнин! Чтобы я к Мэйрион в дом на ночлег — да по доброй воле? — Орли фыркнула, помотала головой.       Танька вздохнула.       — А тут мерзнуть — лучше?       — Лучше! — решительно согласилась Орли. — А уж мальчонку туда вести́ точно незачем! К ведьме в дом — шутка ли!       — Ну и что в этом такого? — принялась убеждать Танька. — Если ее зелья не трогать — ничего дурного не случится. Это я тебе как ведьма говорю. И как сида, между прочим.       — Брось, Этнин, — отозвалась Орли. — Уж мы-то с тобой друг друга знаем. Ты, конечно, и ведьма, и сида, да только... — она замолчала, помялась. — Ты-то дурного никому делать не станешь, а вот такие, как она... Да мало ли какое заклятие она могла наложить на свой дом! И жильцы у нее там небось такие прячутся, что лучше вслух и не поминать.       Наверное, так бы ничем этот разговор и закончился, если бы не подоспела Гвен.       — А если мальчик простудится и сляжет? — сразу же вмешалась она. — Вот так, как Робин? Лучше будет? А у Мэйрион в доме все-таки очаг есть. Да и... — тут Гвен вдруг улыбнулась. — Я когда-нибудь расскажу, в каких местах мы в свое время ночевали — куда до них дому Мэйрион!       Нехотя Орли поднялась.       — Я отведу их, — пробурчала она хмуро. Чувствовалось, что сомнения так ее и не покинули.       — Давайте я, — вызвалась Танька. — Мне фонаря не надо.       Гвен задумчиво посмотрела на нее, а потом кивнула и тихо проговорила, отчего-то смутившись:       — Спасибо, леди.       Танька отчаянно торопилась. Весь путь до ясеня она пролетела бегом, перепрыгивая через камни и рытвины. В голове крутилась одна лишь мысль: только бы Орли за это время не передумала! А потом стало не до выдуманных опасений: обнаружилась настоящая неприятность. Нога у Беорна все-таки растревожилась, да так, что он не мог ступить и шагу. Санни успокаивала его, нашептывала что-то по-саксонски, а сама растерянно и испуганно смотрела на распухшую лодыжку, явно не зная, что предпринять. Господин Эрк, хотя и пытался улыбаться, тоже выглядел обеспокоенным. И, кажется, все трое очень обрадовались Танькиному появлению.       Первым делом Танька сообщила друзьям хорошие новости — рассказала, что Мэйрион все-таки взялась спасать Робина и что нашлось место для ночлега. О том, что место это — дом Мэйрион, она на всякий случай предпочла умолчать. И уж тем более Танька не стала делиться своими опасениями — да она и от себя-то их старательно отгоняла.       Уговаривать Санни и господина Эрка перебираться в тепло не пришлось. Господин Эрк, кажется, немного насторожился, однако ничего не сказал, лишь задумчиво кивнул. Зато Санни сразу же оживилась и принялась собирать Беорна в дорогу, укутывать его в оставленный Орли плед.       О том, чтобы Беорн шел сам, конечно, не было и речи. Припомнив отцовские рассказы, Танька попыталась было сцепить с Санни руки в замок и посадить на них мальчика, как на стул. Но ничего хорошего из этой затеи не получилось: Санни плохо видела дорогу, несколько раз споткнулась и в конце концов чуть не упала. Пришлось пересадить Беорна на плечи. Так, сменяя друг друга, Танька и Санни и несли его до фургона. Господин Эрк, освещавший тропинку фонарем, поначалу едва поспевал за ними — пока девушки не спохватились и не пропустили его вперед.       Возле фургона Беорна сразу подхватила на руки Гвен. А Танька, передав ей тяжеленного ребенка, облегченно перевела дух и лишь чуть погодя спохватилась, удивившись собственному спокойствию. Вроде бы совсем недавно она чуть ли не рыдала, отдавая Беорна Санни, — а сейчас всю обратную дорогу то и дело безропотно позволяла себя подменять. Потом в голову пришла догадка, в чем дело: Беорн ведь больше не плакал! Сделалось вдруг не по себе. Неужели ее безрассудная любовь к детям оказалась всего лишь ответом на их плач, сплошными безусловными рефлексами?       Бог весть до чего бы еще Танька додумалась-доразмышлялась, в чем бы еще себя обвинила, но времени на это у нее, по счастью, не нашлось. С неба опять стали обрываться мелкие капельки дождя, и пришлось поторопиться. К Танькиной радости, уговаривать отправиться в дом к Мэйрион никого не понадобилось. Санни — та и вовсе уходила от фургона с облегчением. Орли, правда, всю дорогу брела с понурым видом — однако не проронила ни слова.       Дом встретил их серым морщинистым лицом каменной стены, угрюмо выглядывавшим из-под скособоченного колпака соломенной крыши. Шедший первым господин Эрк остановился возле двери, чуть повозился с ней, потом толкнул — и обе створки вдруг разом распахнулись внутрь. Теперь темный провал входа стал походить на беззубый старческий рот, раскрывшийся то ли в широком зевке, то ли в немом крике. На миг Таньке сделалось не по себе, но уж ей показывать робость точно не полагалось. С усилием улыбнувшись, она миновала остановившегося у входа господина Эрка и решительно шагнула в дверной проем.       Внутри, конечно, оказалось так же холодно, как и на улице, да еще и темно даже по сидовским меркам: стены были без окон. Пахло сушеными травами — Танька сразу распознала резкий запах валерианы и пряный аромат душицы. Неожиданно вспомнилась мэтресса Анна Ивановна: похожий травяной дух стоял в ее кабинете. Вот только у Анны Ивановны всегда было тепло и уютно, а здесь по дому гулял ледяной сквозняк.       Следом за Танькой в дом сразу же устремилась Орли. Потом туда вошел господин Эрк, и от его фонаря сразу сделалось намного светлее. Теперь Танька смогла наконец рассмотреть помещение.       Обстановка в доме Мэйрион оказалась на удивление скромной: грубо оштукатуренные каменные стены, земляной пол и почти никакой мебели. Не было ни стола, ни стульев, лишь по бокам от входа стояли две длинные деревянные скамейки. Большой кусок стены скрывался за красной матерчатой занавеской: видимо, там находились лежанки, а может быть — и полки с лекарственными снадобьями. Посередине комнаты возвышался сложенный из крупных угловатых камней очаг, над котором на толстой цепи висел черный от копоти котел. Возле очага прямо на земле стояла остальная посуда — начищенный до блеска медный кувшин, пара расписных деревянных мисок да еще громоздкая глиняная кружка с торчавшей из нее оловянной ложкой. И не было ничего, что могло бы напомнить о Глентуи, о Кер-Сиди, — ни кофейника, ни стеклянных стаканов, ни самой обычной вилки. Видимо, Мэйрион избегала новшеств во всем, даже в домашней утвари.       Потолка в доме тоже не оказалось. Между жердями стропил чуть выше Танькиной головы тянулись многочисленные веревки, с которых свисали пучки сухих трав — запыленные, закопченные, без мешочков, без подписей. Таньке это совсем не понравилось, даже показалось небезопасным. Мало ли растений может выглядеть и даже пахнуть похоже — и поди запомни, где что у тебя повешено! Не утерпев, она дотянулась до одного из пучков, отломила веточку, поднесла к носу. От веточки исходил слабый, но все-таки узнаваемый терпкий запах тысячелистника. Потом Танька зачем-то заглянула в котел — разумеется, там оказалось вовсе не колдовское зелье, а всего лишь остывшая овсяная каша.       Позади вдруг послышалось осторожное покашливание. Обернувшись, Танька увидела хмурого, явно обеспокоенного господина Эрка. В следующий миг она спохватилась. Неужели Санни, Гвен и Беорн до сих пор мокли под дождем?       Ахнув, Танька стремглав бросилась к двери. Но добежать не успела.       — Этнин! — раздался вдруг удивленный голос Орли. — Ты куда?       Танька резко остановилась. Потом, поймав взгляд подруги, глянула на скамейку возле входа. И сначала даже обрадовалась. Но особо хорошего в увиденном не оказалось.       На скамейке, держа Беорна на коленях, с хмурым видом сидела Гвен. Санни устроилась перед ней на полу и что-то внимательно рассматривала.       — Опять растянул? — зачем-то спросила Танька, хотя и так всё было понятно.       Санни мрачно кивнула.       — Всё лечение насмарку. Видишь, как разнесло?       Танька посмотрела — и охнула. Нога у Беорна и в самом деле выглядела неважно: лодыжка сильно распухла, по всей ступне расползлось большое фиолетово-синее пятно.       — Пойду поищу бинты, — чуть подумав, сказала она. — А может, и бальзам какой-нибудь найду.       И отправилась к занавеске.       Догадка о полках с лекарствами оказалась правильной — вот только ни один из горшочков у Мэйрион не был подписан. Видимо, она, подобно ирландским филидам, ничего не записывала, целиком полагаясь на свою память. Это выглядело странно: грамотной Мэйрион была точно. Может быть, она хранила таким способом свои знахарские тайны от посторонних? Но много ли кто посмел бы заявиться без спросу в дом ведьмы? Однако, как бы то ни было, а пользоваться этими снадобьями сейчас было просто немыслимо.       Загадочных горшочков было много: Мэйрион сплошь заставила ими две длинные полки. Но больше там не оказалось ничего — ни бутылей с растворами, ни пузырьков с настойками, ни коробочек с порошками и пилюлями. Не нашла Танька на полках и бинтов — и это ее обескуражило. Ну не могла же знахарка совсем обходиться без перевязочных материалов!       Из-за занавески Танька вышла огорченная и изрядно озадаченная. Сдаваться она, впрочем, не собиралась: можно ведь было поискать бинты где-нибудь еще. Вот только где? В раздумьях она обогнула очаг, безотчетно направилась в сторону выхода. И опомнилась, только когда очутилась возле скамейки.       Оказалось, за это время Беорн успел задремать. Теперь он лежал на скамейке, свернувшись калачиком, а голова его покоилась у Гвен на коленях, как на подушке. Словно второй ребенок, с другого боку к Гвен привалился господин Эрк. Тот, правда, не спал, а задумчиво смотрел на стоявший перед ним фонарь и беззвучно шевелил губами. Вскоре Танька отыскала глазами обеих подруг. Санни неподвижно, как статуя, сидела на скамейке напротив. Она сгорбилась, сжалась в комочек, и в ее взгляде Таньке почудились сразу и усталость, и тревога. Орли, устроившись на корточках возле очага, старательно укладывала в нем темно-бурые, почти черные, куски торфа. Из-за котла не было видно ее лица, но почему-то Таньке казалось, что Орли утомлена и встревожена ничуть не меньше.       Гвен, заметив Таньку, оживилась и попыталась было подняться — но, видимо, испугавшись потревожить Беорна, все-таки осталась сидеть. Чуть помолчав, она тихонько, почти шепотом, спросила:       — Нашлось что-нибудь, леди?       Танька помотала головой. Шепнула в ответ:       — Бинты — нет. А в бальзамах мне самой не разобраться.       Гвен вздохнула. Кивнула понуро:       — Ну что ж поделать...       И вымолвила Гвен это так грустно, что Таньке сделалось неловко.       — Вы не беспокойтесь так, госпожа Гвен. Я непременно что-нибудь придумаю, — пробормотала она, с трудом растянув губы в подобии улыбки, — и, сама себе удивляясь, вдруг предложила: — Может быть, у Мэйрион в одежде поискать? Да даже просто разорвать что-нибудь из ее...       Танька так и не договорила — смутилась окончательно. Вот что бы сказала мама, узнав, что ее дочь собирается хозяйничать в чужих вещах?!       Зато Гвен неожиданно эту мысль поддержала.       — Да, пожалуй, так и надо сделать, — воодушевленно отозвалась она. — Заодно и медвежонка, и девочек в сухое переоденем — ну, хотя бы в пледы завернем.       Чуть подумав, Танька робко кивнула. А Гвен, посмотрев на нее, ободряюще улыбнулась:       — Я знаю Робина, леди. Он бы разрешил.              

* * *

             Хотя мысль об одежде подала Танька, в итоге поисками занялась Орли. Таньку от сундуков и корзин она решительно оттеснила. Заявила:       — Даже не думай сюда лезть, Этнин. Это в зельях я ничего не смыслю, а уж в одежке как-нибудь разберусь!       И как ни спорила с нею Танька, Орли осталась непреклонна. Пришлось смириться. Уходить, правда, Танька отказалась, осталась стоять рядом — на всякий случай.       Зато помощь Гвен Орли приняла без колебаний. В былые времена Танька, пожалуй, на такое бы обиделась. Сейчас же она скорее недоумевала. Чувствовала: за странным упрямством подруги что-то скрывалось. Но что именно — было не слишком понятно, а сама Орли отмалчивалась.       Одежда отыскалась в первом же открытом сундуке. Но стоило Орли попытаться вытащить из него какую-то вещь, как в воздух немедленно поднялась туча пыли. Вместе с пылью из сундука вылетели несколько молей — и сразу же заносились по дому, закружились вокруг фонаря. Тоненько чихнув, Орли отпрянула — и к сундуку тотчас же бросилась Гвен. Подоспела она вовремя: подхватила крышку, не дала ей грохнуться.       Затем Гвен принялась разбирать содержимое сундука. Первым делом она извлекла наружу клетчатый плед непривычной черно-белой расцветки. Быстро осмотрев находку, она вдруг брезгливо поморщилась. Присмотревшись, Танька поняла, в чем дело: шерстяная ткань пледа тут и там была покрыта белесой паутиной, среди которой копошились крошечные беловатые червячки — гусеницы моли.       — Даже полыни не положила, — скривилась опомнившаяся наконец Орли. — Травница, называется!       А Танька разглядывала плед с растерянностью и сожалением. Гусеницы потрудились над ним от души — пробуравили многочисленные дыры разных форм и размеров. Не порадовало и остальное содержимое сундука: в нем не нашлось ни одной целой шерстяной вещи, уцелели только льняные, да и те оказались перепачканы сором и паутиной. А уж как жалко было теплые пледы: они бы сейчас пришлись так кстати и подругам, и Беорну! Танька долго смотрела на один из них, самый большой и самый дырявый, — а потом, не удержавшись, громко вздохнула.       — Зато на повязки резать не жалко, — видимо, угадав ее мысли, откликнулся со скамейки господин Эрк. — Как раз кстати. Да и закутаться в них все равно можно, — и подмигнул: — Ищите во всем хорошее, леди Этнин!       Подумав, Танька кивнула. Господин Эрк широко улыбнулся в ответ.       С разбором сундука Орли и Гвен управились быстро. Да не так уж много добра в нем и оказалось — и по большей части это были старые, изрядно поношенные вещи самой Мэйрион. А из мужской одежды нашлись только пара штанов да одна туника — то ли остальное хранилось где-то в другом месте, то ли Робин умел довольствоваться совсем немногим. И удивило полное отсутствие детских вещей — а ведь у Мэйрион и Робина вроде бы когда-то был сын!       Больше одежды в доме найти так и не удалось. Другой сундук оказался целиком заполнен съестными припасами: там в холщовых мешках хранились зерно и мука. А когда Гвен открыла стоявший между сундуками ивовый короб, то в тот же миг ахнула и отшатнулась. Непроизвольно Танька заглянула внутрь — и тоже едва не вскрикнула от неожиданности. Из короба на нее взирал огромными пустыми глазницами череп во́рона — большой, желтовато-белый, с изогнутым смоляно-черным клювом. А рядом с черепом лежала золотистая веточка сухой омелы.       Оторопь у Таньки быстро прошла, сменившись досадой. Ну куда это годится: дожить до третьего курса естественного факультета — и испугаться какого-то там птичьего черепа! А догадаться, зачем Мэйрион хранила его в доме, оказалось совсем нетрудно: конечно же, ведьма, жившая при священной роще Брана, пользовалась им в колдовских обрядах. И все равно находка смущала и огорчала. Неужели Мэйрион не могла обойтись одними лишь травами в лечении пациентов?       Тем временем Гвен, Орли и присоединившаяся к ним Санни взялись приводить найденную одежду в порядок. Пока Гвен задумчиво перебирала платья, Орли успела быстро сложить пледы в стопку и вручить их Санни. Та поспешила на улицу, и вскоре оттуда донеслись громкие хлопки.       — Ох, разбудит медвежонка... — огорченно покачала головой Гвен.       Танька тоже потянулась было за поеденным молью платьем, но Орли снова вмешалась.       — Этнин, не надо бы тебе ее вещи трогать, — пробормотала она, пряча глаза.       — Но почему?.. — только и смогла вымолвить Танька.       — Ну... — Орли замялась. — Не надо — и всё! Я тебе потом объясню, ладно?       Подумав, Танька мрачно кивнула. Поведение подруги показалось ей совершенно нелепым, но обижать ее тоже не хотелось. А та некоторое время смотрела на Таньку, явно о чем-то размышляя, а потом, сжалившись, вздохнула:       — Ну хочешь — разожги пока очаг.       Пришлось соглашаться хотя бы на это: какая-никакая, а польза. Правда, прежде ей разжигать огонь доводилось редко. В Жилой башне отоплением занимались специальные работники, а на экскурсиях костры чаще всего разводил Олаф. Однако всё оказалось совсем не страшно. Не пришлось даже складывать торф в очаг — об этом уже успела позаботиться Орли. Огнива Танька так и не разыскала, но выход придумала легко: запалила сухую щепку от фонаря. И всё-таки провозилась она долго. К тому времени, когда огонь наконец разгорелся по-настоящему, остальные успели и выколотить всю одежду, и укутаться в теплые пледы, и накрыть несколькими шерстяными платьями спящего Беорна.       А потом Гвен неторопливо, с загадочной улыбкой соорудила на себе из пледа подобие тоги, встала рядом с очагом в величественной позе — и молча, лишь жестами и мимикой, изобразила пламенную речь римского оратора.       Увы, по-настоящему оценил это маленькое представление, видимо, только господин Эрк: он от начала до конца наблюдал за ним с явным удовольствием. Орли — та, хотя и пыталась улыбаться, смотрела на Гвен скорее с недоумением. Санни, зябко закутавшись в плед, сидела на скамейке с отрешенным видом. А Танька была занята совсем другими мыслями. После находки тех черепа и омелы ей не давал покоя вопрос: верила ли Мэйрион по-настоящему в силу колдовских обрядов? От ответа на него зависело многое. Прежде всего — можно ли было доверять ей Робина. Как ни странно, недавняя догадка Мэйрион о римских корнях маминой силы теперь уже не пугала, а, наоборот, обнадеживала: она казалась такой здравой, такой рациональной!       И все-таки, как ни убеждала себя Танька, настоящее успокоение к ней никак не приходило. Тревожили и недавние странные события, и непонятное поведение Орли, и даже обстановка в доме. Наконец Танька поняла, какое слово лучше всего подходит к этому жилищу: неухоженность! Словно не домом было оно для Мэйрион, а так, временным пристанищем.       Не лучше было настроение и у других. Поспать удалось только Беорну: тот как прикорнул на скамейке, так и не просыпался до самого утра. Сон его был тяжелым и беспокойным. Беорн то и дело ворочался, невнятно бормотал, иногда жалобно вскрикивал, но все-таки не просыпался. Остальные заснуть даже и не пытались. Гвен провела остаток ночи рядом с Беорном — боялась, что он свалится на пол. Господин Эрк то присаживался возле нее на скамейку, то тихонько поднимался и осторожно, почти бесшумно, расхаживал по дому с сосредоточенным и хмурым видом, что-то нашептывая себе под нос.       Довольно быстро Орли и Санни перебрались к очагу — перетащили к нему поближе свою скамейку. А Танька и так сидела при очаге почти неотлучно — поддерживала огонь, время от времени подбрасывая в него новые порции топлива. Как завороженная смотрела она на плясавшие над кусками торфа языки пламени, на поднимавшиеся над ними струйки горьковатого дыма. Забывшись, Танька едва не подожгла гревшуюся над очагом овсяную кашу — хорошо, Орли вовремя спохватилась!       Есть овсянку, впрочем, так никто и не захотел. Таньке было неловко брать без спросу чужое, у Орли стряпня Мэйрион не вызывала доверия, и у всех кусок не лез в горло после пережитого. Разговоры тоже не клеились напрочь. Ночь проходила в молчании, без веселых шуток, без задушевных бесед. Изредка подруги перебрасывались одним-двумя словами — и всё. А когда сон Беорна делался совсем неспокойным, Гвен принималась тихонько напевать ему протяжную колыбельную песню. Пела она по-саксонски, но в ее устах этот язык, прежде казавшийся Таньке грубым, звучал неожиданно мелодично и нежно — может быть, из-за бриттского акцента. И каждый раз, когда Гвен запевала, Санни закрывала глаза и мечтательно улыбалась.       А потом запас торфа иссяк. Оставшись без подпитки, огонь в очаге стал потихоньку ослабевать. В доме сделалось заметно прохладнее.       Вскоре господин Эрк встал со скамейки, потом вразвалку подошел к очагу, с задумчивым видом заглянул в него.       — Ох, скорее бы уж рассвело, что ли... — пробормотал он и вздохнул.       Санни вдруг поднялась и выскользнула из дома. Вернулась она очень быстро — и тотчас устремилась к очагу, протянула руки к огню.       — Ну что там? — сразу же полюбопытствовала Орли.       — Холодно, — зябко поведя плечами, ответила Санни. — И звезды светят. А над большим холмом чуточку посветлело.       Судя по всему, до рассвета оставалось совсем недолго. Вот-вот должны были наступить утренние сумерки — едва ли не самое лучшее время для сидов. Но Таньку после бессонной ночи именно сейчас одолела дремота. Голова у нее вдруг отяжелела, а оранжевые с синеватыми прожилками язычки пламени в очаге стали двоиться и расплываться перед глазами. В какой-то миг Танька клюнула носом и едва не угодила головой в горящие угли — в этот раз выручила Санни, успела ее подхватить.       — Ты что, Этнин? — испуганно ахнула спохватившаяся Орли и поспешно добавила: — Хватит уже там сидеть, давай-ка к нам!       Дыма Танька все-таки успела наглотаться — и потом, уже сидя между подругами на скамейке, долго откашливалась и терла слезящиеся глаза. Но дремота так никуда и не делась, оказалась сильнее едкой торфяной горечи. Едва переведя дух, Танька безотчетно прижалась к Орли, ткнулась ей лицом в плечо — и тут же провалилась в сон.