* * *
Всю дорогу от Кер-Брана до Ланнуста Ллиувелла проехала на облучке рядом с Гвен. Сидеть подле Робина она нужным не сочла: тот все равно пребывал в забытье, а для дела явно полезнее было следить за дорогой. На заупрямившуюся ни с того ни с сего Гвен Ллиувелла изрядно злилась. Вот зачем та взялась править лошадьми сама?! Это ведь только кажется, что по колее ехать просто: от Кер-Брана до самых развалин каменного круга путь был коварен, а по весне и по осени — особенно. Сейчас, после недавних дождей, тут и там на проселке разлились лужи — где-то мелкие, а где-то чуть ли не по колено. Въедешь в такую неосторожно — того и гляди увязнешь с повозкой в жидком торфяном месиве. Так что Ллиувелла только и делала, что давала Гвен указания: эту лужу объедешь справа, ту слева, а вон там езжай точно посередине! К счастью, Гвен хотя бы в этом слушалась ее, своевольничать не пыталась. Поначалу Ллиувелла недоумевала, как Гвен вообще сумела добраться по этой дороге до Кер-Брана. Потом заметила перед самой большой лужей разбитую колею и разбросанные обломки бревен — и, догадавшись, что́ здесь недавно произошло, злорадно хмыкнула себе под нос. Тут уж и Гвен наконец сдалась — передала ей вожжи. Принимая их, Ллиувелла удовлетворенно ухмылялась: так-то оно было вернее! Возле каменного круга колея влилась в большак. Ехать сразу стало легче: здесь за исправностью дороги следили королевские чиновники. Вернув вожжи Гвен, Ллиувелла первым делом для порядка заглянула внутрь фургона. Робин по-прежнему лежал с закрытыми глазами — не то спал, не то находился в беспамятстве. Что ж, пожалуй, так было спокойнее: по крайней мере, сейчас ей не грозили неприятные разговоры вроде недавнего. Стоило Ллиувелле вспомнить о том разговоре, как ей снова сделалось неуютно. И ведь на само-то предложение Робин согласился с радостью, даже приободрился, вот только потом зачем-то попросил ее написать — вернее, вы́резать на деревянной крышке сундука — самое настоящее завещание, словно готовился к смерти. Впрочем, для остававшихся на Придайне им с Робином и правда предстояло все равно что умереть: известно же, что в ином мире время течет иначе, что проведенный там день может обернуться у людей целыми столетиями. Но вот зачем ему вздумалось отписывать добро не только Родри, но еще и каким-то неведомым друзьям, — этого она решительно не понимала. А себя Ллиувелла решила из Робинова завещания убрать — и когда выреза́ла своим старым боевым кинжалом черточки огама, то в этом месте изменила текст. В человеческом мире Ллиувеллу ничто уже не держало. Повстречавшись с воинством Арауна, она больше не надеялась одолеть Неметону — ни сама, ни с помощью вороненка. Теперь в Неметониной дочке она видела для себя лишь обузу, так что просьбе Робина оставить девочку в покое даже обрадовалась. Но такая мелочь не могла избавить ее от общего тягостного настроения. Больше всего Ллиувеллу угнетало, что Робин под конец сумел вырвать у нее обещание вернуться в Кер-Сиди и примириться с Неметоной. Как же не хотелось ей держать это опрометчиво данное слово! Ведь на Авалоне Ллиувелла надеялась обрести наконец покой и душевное облегчение — а в возвращении с него в мир людей не видела для себя ни пользы, ни смысла. К тому же подспудно в ее душе теплилась невесть откуда взявшаяся надежда: вдруг там, среди бескрайних яблоневых садов, она вновь встретит Проснувшегося — и перемолвится с ним хотя бы словечком? Соглашаясь исполнить просьбу Робина, Ллиувелла все-таки слукавила: нашла способ избежать клятвы землей, небом и морем. Увы, полной уверенности в том, что обещание стало от этого необязательным к исполнению, у нее все равно не было. А Ллиувелла, как ни странно, боялась — не кары древних богов, которых она еще совсем недавно считала поверженными, не гнева Йеси Криста, от которого она много лет назад отступилась, а той неумолимой равнодушной безымянной силы, благодаря которой исполняются пророчества и приходит страшная расплата за нарушение клятв и танэдов. Одна только надежда у нее и оставалась — на мудрецов Авалона. Может быть, они смогли бы развеять ее опасения или подсказать правильный способ остаться на их острове. Между тем дорога явно пошла под уклон, и вскоре справа показалась серая полоса моря. Потом спуск сменился небольшим подъемом, и мимо потянулись серые стены и бурые соломенные крыши Ланнуста. Равнодушным взглядом Ллиувелла провожала остававшиеся позади домики и сараи, ползущие навстречу грузовые подводы, запряженные хмурыми медлительными волами, и бродящих возле дороги тощих разномастных свиней. Встрепенулась она, лишь когда невдалеке показался острый шпиль маленькой церквушки, донельзя чужой среди развалин святилищ древних богов, всем своим видом напоминавший о явившемся из неведомых краев боге христиан, давно уже присвоившем себе в Думнонии и стоящие с незапамятных времен каменные кресты, и родники с целебной водой, и — самое главное — души людей. Впрочем, Ллиувелла быстро себя одернула. Какое значение имело всё это теперь, когда ее путь по Придайну близился к завершению? Пускай остающиеся живут как хотят и молятся кому хотят — хоть Йеси, хоть его матери Майр, хоть Давиду, хоть Петроку! Церковь тем временем скрылась из виду, а вскоре и весь Ланнуст остался позади. Повинуясь указаниям Ллиувеллы, Гвен свернула с большака на едва приметную колею. По узкой долине, протянувшейся между двумя пологими холмами, дорога повела их прямиком к берегу моря. Спустя некоторое время справа открылся вид на мрачные ржаво-бурые развалины крепости. Гвен тут же устремила на эти руины взгляд и потом долго безмолвно рассматривала их с благоговейным выражением лица. Немного понаблюдав за Гвен, Ллиувелла покачала головой и хмыкнула. Сама она ничего заслуживающего внимания в этих грубо обтесанных камнях не находила. Правда, и известно ей было о крепости не особенно много — в основном то, что в свое время довелось услышать от местных. Те утверждали, будто бы крепость построил в незапамятные времена неведомый народ, больше похожий на фэйри, чем на людей. Народ тот исчез, а крепость так и осталась заброшенной, не возродилась ни при римлянах, ни после их ухода, и теперь лишь крохотные пикси водили лунными ночами хороводы среди ее полуразрушенных стен. Местные, разумеется, изрядно привирали — как в таких случаях всегда и бывает. Безлюдность здешних мест на поверку оказывалась весьма обманчивой. Стоило пройти совсем немного вдоль берега — хоть в одну сторону от крепости, хоть в другую — и взору открывались многочисленные признаки человеческого присутствия. По всему окрестному побережью тут и там были разбросаны медные и оловянные шахты, возле которых селился самый разный люд — рудокопы, рыбаки, а еще — отчаянные торговцы, вопреки королевскому указу возившие на континент дешевые для думнонцев гленские товары. И, конечно же, в этих краях было полным-полно лодок — в основном ирландских куррахов. Вот одной из них-то Ллиувелла и рассчитывала обзавестись. И неважно, что у нее не было сейчас при себе ни нуммия денег: уж хранительнице-то Брановой рощи, к тому же известной на всю округу знахарке, лодку могли бы одолжить и под будущую оплату, поверив на слово. Да пусть бы даже и не поверили! Для задатка хватало с избытком серебра Гвен: та ради спасения Робина предложила его сама, даже и просить не пришлось. А что путь у Ллиувеллы, вероятно, лежал в один конец — об этом она оповещать никого не собиралась. И теперь, подъехав к самому морю, Ллиувелла вовсе не думала, подобно Гвен, глазеть на бесполезные развалины. Здесь, на берегу маленькой бухты, у нее было куда более важное дело. — Останови-ка, — распорядилась она. Гвен, похоже, намеревавшаяся ехать дальше вдоль берега, недоуменно обернулась, но, конечно, послушалась. Выбравшись из фургона, Ллиувелла первым делом направилась к воде. Остановившись перед скалистым пляжем, она оглядела побережье, выискивая на нем рыбацкие лодки. И очень скоро нашла — всего один куррах, но зато какой! Похоже, судьба преподносила ей поистине королевский подарок. Куррах лежал на пологом склоне возле самой воды. Был он как раз такой, как требовался: не многовесельная громадина, но и не совсем уж утлая скорлупка. А подле курраха виднелись две сидящие фигуры — мужская и женская. К ним-то Ллиувелла и поспешила. Шла она поначалу в полной уверенности, что это окажется кто-нибудь из местных. Вблизи, однако, оба показались ей совершенно незнакомыми — и похожий на сакса белобрысый парень с короткой, едва пробившейся бородкой, и ярко-рыжая девчонка с густыми веснушками на носу и щеках, обликом сущая ирландка. Устроившись на выбеленном морем бревне, они увлеченно беседовали, объясняясь друг с другом больше жестами, чем словами. Поначалу Ллиувелла даже немного растерялась. Однако рыжая девчонка, завидев ее, вдруг оживилась. Показав на Ллиувеллу пальцем, она радостно воскликнула с отчетливым гаэльским выговором: — Ой, да это же знахарка Мэйрион, жена Хродберта! Теперь Ллиувелла уже и сама ее узнала: Финнуала, дочка неприкаянного бродяги Лэри, иногда промышлявшего в этих краях тайной торговлей с армориканскими купцами. Давно овдовев, тот который уже год таскал девчонку с собой повсюду. Выросла, выходит, Нуала — совсем невестой сделалась. А вот ее приятель оказался Ллиувелле и правда незнаком. Впрочем, имя его выяснилось почти сразу же: едва услышав слова Нуалы, парень вскочил на ноги и поспешил представиться. — Я Сигфаст Сигурдссон, почтенная госпожа Мэйрион, — поклонившись, сообщил он и зачем-то пояснил: — Я из Кер-Сиди, из Университета. Был парень высоченным и чуть сутуловатым, говорил он с чужеземным выговором, а имя у него оказалось почти саксонским. Саксом он все-таки не был — видно, происходил из каких-то дальних племен с континента. Во всяком случае, произношение у него отличалось и от саксонского, и от фризского, и даже от франкского. Но Ллиувелле парень все равно не понравился. Раздражали в нем и странный выговор, и саксонская бородка, а больше всего — то, что он явился сюда из Глентуи, из города, построенного Неметоной. И, разумеется, Ллиувелла понимала: его появление в здешних краях, на далекой окраине Думнонии, сразу вслед за вороненком не могло быть случайным. Видно, Неметона положила глаз на Кер-Бран, а значит, скоро примется уродовать его, как уже изуродовала древний Тинтагель, как вонзила рядом с ним в тело Думнонии занозу Кер-Морхена. Получалось, что тихий мирок Ллиувеллы, выстроенный с таким трудом, вот-вот должен был разрушиться. Что ж, тем своевременнее казалось ей принятое решение. И тем увереннее, тем безогляднее приступала она к исполнению своего замысла. В том, что дочка Лэри и похожий на сакса парень добрались досюда именно на этом куррахе, Ллиувелла даже не сомневалась. Гораздо большей загадкой для нее было другое: куда подевался сам Лэри? От ответа на этот вопрос зависело многое. Иметь дело с неопытными юнцами было бы ей сейчас куда проще, чем с Лэри О'Лаханом, с виду простоватым, но на самом деле весьма неглупым, к тому же всегда настороженным и никому особо не доверявшим. — А далеко ли твой батюшка, милая? — осторожно полюбопытствовала Ллиувелла. — Госпожа Мэйрион, — Нуала посмотрела на нее с искренним недоумением, даже плечами пожала, — он же к вам пошел! Откликнулся и парень. — Я слышал, будто бы Робин Добрый Малый тяжело заболел, — сообщил он ни с того ни с сего и сочувственно вздохнул. На миг Ллиувелла напряглась: выходило, что этот неприятный парень знал, кем на самом деле были Хродберт и Мэйрион из Кер-Брана. Но уже через мгновение она успокоилась. Ну знал и знал — какое теперь это имело значение? Зато в своем сочувствии парень казался вполне искренним — и, пожалуй, это было очень кстати. — Не то слово, — с печальным видом подтвердила Ллиувелла. И доверительно сообщила полушепотом: — Уж на что я в хворях смыслю, столько народа за свой век вылечила — а тут совсем ничего поделать не могу. Нуала охнула — тоже вроде бы не притворно. — Вот везу теперь мужа на острова, — кивнув на фургон, продолжила Ллиувелла. — Есть, сказывают, там какой-то монах — умеет молитвами исцелять. Только на него надежда и осталась! Нуала тоже посмотрела на фургон, а затем удивленно переспросила: — На острова? — Собираюсь лодку искать, — пояснила Ллиувелла. — Да только не знаю, найду ли. Расчет оказался верным. Встревоженная девчонка повела себя, как от нее и требовалось. — Почтенная Мэйрион, а давайте мы вас отвезем, — предложила она. — Батюшка — он непременно согласится! Поначалу всё стало складываться как нельзя лучше. Втроем, совместными усилиями, им удалось даже спустить куррах на воду. Оставалось лишь дождаться прихода Лэри и договориться о задатке. Вскоре, правда, возникло непредвиденное осложнение: Нуала, вроде бы толком Робина и не знавшая, зачем-то решила его проведать. Вернулась из фургона она с мокрыми глазами и сразу же взволнованно протараторила: — Ох страшно-то как, госпожа Мэйрион! Так, может, нам и батюшку не ждать? Давайте сразу отправимся! Сколь бы искренним ни был этот порыв, Ллиувеллу он совершенно не обрадовал. Брать с собой на Авалон кого-либо третьего она не собиралась определенно. Хуже того, вся вроде бы неплохо продуманная затея внезапно открылась ей в новом свете. Кто же знал, что Ллиувелле подвернется на пути не кто-нибудь, а именно Лэри О'Лахан! Лэри, который имел какие-то давние дела с Робином, даже приятельствовал с ним — и тоже мог захотеть отвезти его сам, ни на кого не полагаясь. Оставался лишь один выход. Изобразив на лице досаду, Ллиувелла печально посмотрела на Нуалу и, погрозив пальцем, наставительно вымолвила: — Эх... Разве же так делается, милая? К отцу надо относиться с почтением! Нуала сразу же смутилась, покраснела. И тогда Ллиувелла, не давая ей опомниться, распорядилась: — Вот что, Финнуала! Беги-ка ты к моему дому — догоняй отца да веди сюда! Дорога тут одна — не разминетесь. И тут же пробормотала — вроде как про себя, но так, чтобы было слышно: — Ох, придется идти девочке через весь Ланнуст в одиночку... Разумеется, парень эти слова услышал — и не стал раздумывать. — Я отправлюсь с ней вместе, вы не беспокойтесь! — тотчас же заявил он. — Мы быстро, госпожа Мэйрион! — подхватила оживившаяся Нуала. Чуть выждав, Ллиувелла задумчиво кивнула. Едва парень и девчонка скрылись из виду, Ллиувелла направилась к фургону. Подойдя к нему, она взобралась на облучок, заглянула внутрь. Крикнула: — Пора, Гвен! Давай-ка подсоби! Вместо Гвен откликнулся Робин: — Ну пора так пора! Голос у него был теперь очень тихим и хриплым, однако вполне разборчивым. Более того, Ллиувелле даже почудилось, что Робин посмеивался — и откуда только силы брались? Однако подняться на ноги Робин не смог — ни сам, ни с помощью Ллиувеллы. А от Гвен поначалу толку не было никакого. Та оказалась на редкость нерасторопной и вообще плохо понимала, что́ от нее требовалось. Пришлось на Гвен прикрикнуть — и это, по счастью, подействовало. Вдвоем они все-таки сумели поднять Робина и вывести его из фургона. Хотя до курраха было подать рукой, идти пришлось на удивление долго. Робин почти не держался на ногах, Ллиувелла и Гвен всю дорогу волокли его на себе. В довершение всего, Робин, несмотря на худобу и невысокий рост, оказался на удивление тяжелым. Примерно на середине пути у Ллиувеллы даже мелькнула мысль: а может, и не мучиться с ним — оставить на берегу да и уплыть одной? Мысль эту, разумеется, она отбросила сразу. Хотя иные простаки и видели в аннонских ведьмах существ из иного мира, сама-то Ллиувелла насчет своей природы ничуть не заблуждалась. Увы, без Робина, без живого ключа, способного отворить дверь Авалона, ей было не обойтись никак. С помощью бестолковой, но покорной Гвен Ллиувелла все-таки сумела затащить Робина в куррах. Перевалившись через борт, тот сразу же скорчился и надсадно, мучительно закашлялся. А Ллиувелла смотрела на него и ощущала непривычное облегчение, почти радость. Самое трудное осталось позади, теперь можно было пускаться в путь. Первым делом Ллиувелла выдворила Гвен на берег. Сама из курраха выбираться уже не стала, устроилась напротив Робина. А как только перевела дух — взялась за весла. И тут Гвен вдруг встрепенулась. Видимо, она только теперь осознала происходившее. — Подожди, Мэйрион, — испуганно воскликнула она. — Может, дождешься все-таки хозяев? Но Ллиувелла лишь ухмыльнулась в ответ. И, буркнув напоследок: — Я знаю, что делаю. Не мешай! — оттолкнула куррах от берега.* * *
Непривычные к веслам руки давно гудели, а мозоли на них успели не только вскочить, но уже и полопаться. Однако грести Ллиувелла все равно не переставала — несмотря на струящийся по спине пот, на саднящую боль в ладонях. Время от времени Ллиувелла оборачивалась, но разглядеть острова ей всё никак не удавалось: впереди и по сторонам виднелись лишь сплошные волны, простиравшиеся до самого горизонта. Удерживать правильное направление ей помогали всё еще различимая полоска берега Керниу и тень, отбрасываемая съежившимся на дощатой банке Робином. Тень падала на дно курраха, причудливо изгибалась, просвечивала сквозь рябь в плескавшейся на дне курраха луже. Лужа становилась всё больше и больше — нет, течи вроде бы не было, просто усилился ветер, и теперь волны то и дело перехлестывали через борт. — Мэйрион... — раздался вдруг слабый голос Робина. Ллиувелла поморщилась. Муж почти всегда называл ее именно так — ненавистным римским именем, принятым когда-то по глупости. Пришлось, однако, стерпеть. Слишком дорого могла обойтись ссора с Робином: его, ослабшего от тяжелой болезни, сейчас могло убить даже совсем небольшое беспокойство. А кому будет нужна Ллиувелла на Авалоне, если она не сможет заявить его владыке: «Вот мой муж, я привезла его живым, как ты велел»? С трудом подавив раздражение, Ллиувелла наклонилась к Робину. Поправила на нем сползший с плеч плед. Спросила с заботой в голосе: — Как ты, милый? — и, словно мать, успокаивающая ребенка, нежно проворковала: — Скоро уже до Эннора доберемся, а там и до Авалона рукой подать. Робин чуть улыбнулся — сразу и насмешливо, и ласково: — Эх, Мэйрион!.. Брось ты эти глупости — послушай лучше, что я тебе скажу. Как я копыта откину — сбрось меня за борт да и возвращайся. И вот что... В Думнонии не задерживайся, отправляйся сразу в Кер-Сиди. А на берегу скажешь, что высадила меня на Авалоне — самой Мелюзине на руки передала. Так лучше всего и будет... В ответ Ллиувелла лишь возмущенно фыркнула — на сей раз вполне искренне: — Не выдумывай даже — ты мне еще живой нужен! Самое нелепое состояло в том, что именно сейчас это была чистейшая правда. Робин медленно приподнял голову. Посмотрел на Ллиувеллу, вздохнул. Сразу же закашлялся, скорчился. А откашлявшись, вдруг пробормотал что-то совсем уж непонятное: — Пока на Придайне растут дуб, ясень и терновник... А терновник-то уже цветет вовсю — чуешь запах, Мэйрион? Или это так пахнут яблони Авало... Робин замолчал на полуслове, покачнулся. Затем он медленно сполз на дно курраха и затих в неподвижности. Некоторое время Ллиувелла растерянно смотрела на него — а потом вдруг улыбнулась. Конечно же, Робин был жив — разве могло быть иначе? Его голос, ясный и чистый, как в далекой молодости, звучал теперь во всем: в шуме ветра, в плеске волн, в крике кружащей над куррахом чайки... И она с новой силой налегла на весла.