***
— Как думаешь, кем она была? Та девица, которая юркнула в темноту сразу, как её заметили. — Билли снимает с лица маску. Ветер растрепывает её короткие, чёрные, отливающие синевой при вечернем свете, волосы. Они не прекрасны, даже не красивы — когда-то грубо обрезанные, так и не смогли отрасти заново. Сальные, до плеч спадающие пряди, скорее походили на волосы нищих моряков, не один год выходящих в море на своих потрепанных временем и стихией лодках. — Какая разница? Она явно не желала иметь с нами дела, так почему я должен беспокоиться о том, кто она такая? — Дауд не хотел отвечать грубо, но каждое его слово непроизвольно звучало все грознее и отталкивающе. Если бы Лерк не знала его, то подумала бы, словно стоит уйти и оставить наставника в покое, он сейчас не в духе. Это было не так, — Лерк знала. Он всегда «не в духе», насколько бы долго его не оставить в одиночестве. — Выглядит проворной, — не унималась девушка, присаживаясь на край крыши, вглядываясь в вид города. Едва ли им можно было насладиться, — ей только чего-то не хватает. — Чего же? — делая вид, будто ему все равно, Дауд садится рядом. Не хотелось связываться с ещё одним ассасином, который был женщиной, и явно преследовал их. Вероятность ничтожно мала, и все же догадка не покидала беспокойный разум — «ассасин», который «наблюдает» долгое время, прячется, и особо не высовывается может быть либо шпионом, либо полнейшим безумцем, а может быть и трусом, не в состоянии убить заказанную цель. То, что Дауд может оказаться «целью» заставляло искривить губы в ухмылке. — Не могу понять. Навык имеется, наверное, её долгое время обучали. Кто и где — не знаю, хотя точно могу сказать, что обучение шло строгое. Её движения быстрые, но не точные, слишком спонтанные, все же многое приходит с опытом. Ты ведь сам учил этому нас. — Может ты и права. Поначалу мне вовсе показалось, будто Корво так быстро нагрянул к нам, не успей он сбежать из тюрьмы. Синий идёт им обоим. — Синий? — Быстро, но недостаточно, чтобы я не успел увидеть. Её одежда синего цвета, как и у Корво, а волосы — чёрные, какие были у… Дауд замолчал. Билли, что с таким восхищённым взглядом смотрела на него, не сразу поняла применившихся настроений. Испытывая вину за гибель императрицы наставник либо же видит её черты в другом человеке, либо хочет думать, будто она жива. Кто знает, — дух мщения ли ему мерещится в образе Джессамины Колдуин или же сам Чужой смотрит глазами чёрными в душу, сбивая с толку. — Пора уходить. Больше нам здесь делать нечего. — он обрывает тишину, когда фонари на улицах начинают загораться. — Я останусь ненадолго. — Как знаешь. Этой ночью ты мне не понадобишься, и все же возвращайся не позже, чем под утро. Когда Дауд растворяется в воздухе, Лерк чувствует особое тепло на душе. То не было заботой, однако Билли хотелось думать, что нотки отцовского тона все же мелькнули в произнесённых им словах.***
Женщина, пожелавшая сохранить инкогнито, вывела императрицу из здания бойни через главный вход. Охрана на постах отсутствовала. Дауд и его ассасины позаботились о такой мелочи, как устранение стражи, однако выкрики и лязг стали звучали где-то вдали. Эмили не хотелось больше оставаться в этом месте, и она могла бы уплыть на лодке вместе с той, которая пыталась её убить, — как уверяла сама женщина, произошла чудовищная ошибка, а нападение совершено с целью защиты, — но пришлось любезно отказаться. То, что её приняли за другую, Колдуин поняла почти сразу. Её перепачканое кровью одеяние, чем-то схожее с одеждой Китобоев, растрепанные волосы, украденный клинок за поясом и движения профессионального убийцы, — вот что сбило с толку нападавшую. — Либо ты, либо тебя. Никто не хочет умереть, и я не исключение. — Вы весьма убедительно дали мне понять это, когда накинулись с разделочной пилой. Извинений и учтивости не последовало, да они и не нужны были. Пока незнакомка оправлялась от ударов солдата, обучавшегося у самого лорда-защитника, кое-что удалось от неё узнать. Оказывается, Дауд прибыл на китобойню не по заказу, а с особенной, весьма странной целью. Ротвильд, — до этого дня владелец предприятия, — знал что-то о корабле под названием «Делайла». Зачем наемным убийцам понадобился корабль, Эмили могла бы предположить, но необычный критерий к названию сбивал с толку. Как судно назовешь, так оно и поплывёт, и обычно женские имена редко давались или надолго закреплялись за ним. Единственное, что точно известно — Дауду нужна «Делайла». Совпадением, глупым стечением обстоятельств или же шуткой судьбы — никак не могла Колдуин описать происходящее, и слово «абсурд» подходило лучше всего. И, кажется, черноглазый друг тоже как-то в этом замешан. Чего конкретно он хочет, можно лишь гадать, пока обстоятельства и слепое следование за целью не приведут к финалу, а вот какому, Эмили знать не хотела. — Судя по всему, вы хороший человек. — на прощание сказала незнакомка, — Не поймите неправильно, но хорошие люди долго не живут. — Никто в этом времени долго не живёт. И лишь одной Эмили известен истинный смысл сказанных слов. Она не успела вовремя вмешаться в бой, хотя и боем то произошедшее назвать нельзя. Усыпленные дротиками, и один задушенный, Смотрители похрапывали на земле без единой царапинки, и даже следов явно происходившей борьбы не осталось. Слишком пацифистично для Дауда, уж не в ловушку ли Колдуин забрела? Нет, — как оказалось, — ведь территорию девушка покинула проще, чем вторглась в неё. Не мог и этот факт вызывать подозрений, а тускло горящие фонари на улицах отбрасывали зловещие тени в сторону друг друга, в одной из которых родился силуэт. Поначалу императрица искала возле себя обладателя тени, и только когда убедилась, что никого из ныне живущих рядом нет, не без сомнений, но с отсутствием альтернативы, направилась вслед за посланником Бездны. Он скользил по краям дороги, словно змей, но не желал скрыться во мгле, скорее наоборот — вел Колдуин к более яркому свету. В один миг свет этот сменился тусклым сиреневым свечением. Все ли тени ведут в святилища Чужого? Как только Эмили дошла до железной двери, которую оставалось лишь легко толкнуть, чтобы загадочный шепот вырвался в ночь, она остановилась. Провела кончиками пальцев по металлу, и резко развернулась, уходя подальше от древних песен, полных тайн, и манящего сияния. Пусть ему молятся те, кто желал встречи и дарования сил, императрице же это ни к чему. Отец не зря наказывал держаться подальше от мест, куда с шарманками так любят заходить Смотрители в зловещих масках. — Эмили… — древний язык на секунду сделал исключение ради неё, выучив новое слово, превратив её имя в часть своей молитвы. Она не остановилась, не замедлила шага. Единственное, важное сейчас имя, звучало иначе. Делайла. Кем бы ты ни была, что бы из себя не представляла, Делайла, я найду тебя быстрее, чем Дауд. — Целеустремленность стала отличительной особенностью Колдуионов. — голос, словно удар плетью, заставил резко обернуться, выхватывая оружие из-за пояса. — Много ли Колдуионов ты преследовал? — грубо бросает Эмили, пряча клинок. Он не отвечает. — Стоит вернуться назад. Там тебя ждёт мой подарок. — И в мыслях не было. Мне не нужны артефакты, что так и притягивают неприятности. Сама большая из них — ты. — Отказываетесь от дара, Ваше Императорское Величество? — Отказываюсь. — голос дрогнул, а в груди сжалось так, словно то была роковая ошибка всей её жизни. Ухмылка растянулась на бледных губах. Никогда прежде не вызывали эти мёртвые губы эмоций, подобных тем, что испытывала императрица сейчас. Он насмехался над ней, бросая вызов: «Давай, Колдуин, посмотрим на что ты способна» — вспомнились слова отца, когда девочка впервые взяла в руки тренировочный клинок. То был полнейший провал — маленькая правительница ни разу не попала даже рядом с целью, а стража, которая наблюдала за боем, посмеивалась. И тогда что-то внутри неё словно вспыхнуло, как сухие дрова в камине, и воздух вырвался из лёгких, превратившись в крик. Она ударила точно, но так и не задев цели. Корво знал, что стоило бы стоять спокойно, однако не смог контролировать приобретённый инстинкт бойца и фехтовальщика, и ушёл от выпада в сторону. — Достаточно, — скомандовал лорд-защитник, когда Эмили, вложившая всю свою силу в один удар, еле стояла на ногах, пошатываясь из стороны в сторону, а вес тренировочного оружия перевешивал её собственный. А после, в королевских покоях, отец утешал расстроенную проигрышем дочь. И во взгляде Чужого Эмили снова увидела своё упрямство и провал; утешение, которое нашла в отцовских объятиях; обиду на весь мир. — Я… Прошу тебя, — несколько унизительным казалось ей обращаться с просьбами к созданию Бездны, — дай мне свою силу. Исправить ошибку бывает поздно, но не стоит медлить, пока ещё возможно изменить будущее. И сейчас она, императрица, воспользовалась возможностью. Даже если придется пожертвовать своей и сотнями других жизней ради спасения отца — она готова, а распрощаться с гордостью уж тем более. Он, со скрещенными на груди руками, одобрительно кивнул, растворяясь во тьме, оставляя Колдуин наедине с собственной пульсирующей болью, от выжженной на руке татуировки. Теперь на мне его метка. Метка Чужого, который дал ей силу, потому что она попросила. Не стояла на коленях, как остальные, не шептала молитвы на забытом языке, не придавалась магии и ритуалом, не вырезала древних рун. Лишь просьба, — и то, чего желают многие, уже принадлежит ей. Он не потребовал взамен чего-то, что сделало бы его сильнее. Только ощущение неверности принятого решения продолжает давить камнем. Ночные ветра гонят холодом внутрь здания, откуда доносится песнь. И будь то самая холодная, ветреная, дождливая и страшная ночь за век — Эмили не останется ночевать под боком у Чужого, хоть и понимая, что там будет в безопасности. Она шагает туда, где никогда не была раньше, где ждут опасности, но не в мрачные грезы Бездны. Лишь бы дойти до заброшенного здания и там передохнуть, — завтра она продолжит свой путь. Никакая одежда или спутанные, запачканные волосы, прилипающие к лицу, не имеют значения. Её голод, желание поспать тоже подождут. Не для того она связала себя с порождением тьмы. Путь не ассасина, и даже не императрицы, — лишь уставшей, проигравшей девочки, ради достижения цели она изменится. Вырастет, станет сильнее, и спасёт отца, который столько раз спасал её. А он хмуро взглянет ей в глаза, говоря: «Эмили, ты — государство. Что жизнь одного человека ради государства?», и по-отцовски, словно она маленький ребёнок, обнимет.