Remuneration

То, что с ней там произошло… Все ее человеческие чувства невероятно обострились. Пробудилась эта потребность в ком-то, быть не одной, иметь опору, которой она будет дорожить. Девушка сидела в углу комнаты на полу. Горели свечки. На плечи накинут теплый плед. Она смотрит перед собой. А потом поднимает глаза на него. Это он. Он ее опора. Мост обрушился, потеряв свою поддержку. Потому что всю жизнь стоял одиноким воином, служил людям с разных побережьев, его топтали, по нему ездили машины. А она — выстояла. Потому, что у нее была своя опора. Но за это время Гретхен успела осознать все. Переоценить для себя. Что ее учили неправильно. Что не нужно быть такой. Стать хоть немного теплее, человечнее. И показывать свои чувства, если они у нее есть. Потому что это не слабость, а сила. И у нее может и не быть другого шанса. Не так она хотела прожить свою жизнь. — Тебе лучше? может, что-то принести? — он спрашивал это не в первый раз, но до этого — только в своей голове. Сидел напротив нее. Все эти часы. Молча. Смотрел на ее лицо. Они вместе думали о многом и переосмысливали ценности и сказанные когда-либо слова. — Я в порядке. — без лишней благодарности и благосклонности в голосе ответила она, но все же спокойно и уверенно. И ему было не в тягость сидеть на полу перед ней и просто думать. Столько, сколько потребуется ей, чтобы отойти. Она была впечатлена до самой глубины души. — Ты знаешь, — заговорила черноволосая, опустив глаза на свои руки. Но так и не нашла нужных слов. Хотя всегда была невероятно остра на язычок. А перед ним и не нужно было подбирать какие-то фразы, можно было просто рассказать все, о чем она думала. — Я много раз была на пороге смерти, но не осознавала этого. Я была в ситуациях и гораздо страшнее этой. Но тогда мне нечего было терять, у меня ничего не было. Сестра ненавидела меня, а дочь и вовсе… Мне настолько глубоко внушили то, что я просто рядовой агент, для которого умереть за миссию является чуть ли не гордостью и второй целью. Меня всегда прикрывали. Откуда-то сверху, рядом за моей спиной, на машинах, вертолетах, из Компании. И я думала, что так и будет всегда. Что я до сих пор жива, значит, все просто. Я могла постоять за себя и никогда не боялась. — Но что произошло сейчас? — Теодор пытался понять ее. И поспособствовать тому, чтобы она тоже все поняла. Морган на секунду замолчала, смотря в его карие глаза и еще раз убеждаясь. — Ты. — произнесла ему в лицо не поверженно, но и не гордо. Открыла глаза на этот факт. — потому что теперь я пожила обычной жизнью и поняла, каково это. У меня появилось то, что я не хотела терять. И когда я увидела тебя на пирсе, то поняла главное — каково это, защищать других. Прикрывать, спасать. Да, возможно, я и делала это раньше на своей службе, но не в роли «спасательницы Малибу». — она отрицательно подняла руки и закатила глаза. — быть агентом Компании, который прикрывает своим телом важного человека от пуль, и тем, кто спасает, мчась за кем-то в такую даль посреди ночи, бросая все, что имело настоящую ценность — это совершенно разные вещи. Одно легко. И не приносит тебе никакого смысла, чувств или осознания того, что ты спасаешь жизнь. А другое… В какой-то момент Багвелл разглядел всю суть того, что она говорила. — Это ты меня спасла. — произнес мужчина, замерев глазами на ней. Гретхен замолчала. Теодор тоже. Это ведь она помчалась одна к этим людям, чтобы оградить его. Без всякого обмена, переговоров, просто пожертвовала собой. Бросилась телом на амбразуру. Так быстро, решительно, стремительно, не желая ничего слушать. Так, как поступала она, будучи агентом. Но, как она сказала, смысл этот поступок уже имел совершенно иной. Она тогда даже не задумалась об этом. Этот факт так сильно тронул его. Что девушка первая пошла на такой поступок, буквально прыгнула в огонь, кинулась под обстрел. Одна. Это она пожертвовала собой ради него. — Видишь. Мы думаем друг о друге. — Морган отвела глаза, немного смутившись. — не знаю, как это называется, но… — Гретхен, — а он в свою очередь невольно усмехался тому, о чем и как говорит хладнокровный агент. Это дорогого стоило. Она никогда не поднимала эту тему, да и не стоило, если для нее это значит размякнуть или сломаться. Сломать свой обворажительный сильный образ. Она была такой. Ничего не поделаешь. Не нужно ожидать от нее нежных признаний, сентиментальных слез и эмоций. Он все понимал. Рука девушки была ледяной, когда он коснулся ее. — Не сиди на полу, а то замерзнешь. — он суетливо поднялся и помог ей встать, скинув плед и обходя свечи. А у Гретхен стоя будто закружилась голова, словно сон находил на обессиленный организм. Но эти голубые глаза, в которых отражался огонек с пола, говорили о других намерениях. Его руки́ она так и не отпустила. Впервые Багвелл почувствовал приглашение от нее. Желание. Благодарность. Одно прикосновение, и он даже выпрямился, уточняя. Потрясающая улыбка на ее загадочном лице заставила его больше не шелохнуться. Когда вторая рука коснулась еще и плеча и Гретхен подошла ближе. Задев ту самую их атмосферу. — В общем, — она все улыбалась, от чего он невольно перенимал все ее эмоции. — мне повезло, что ты тогда сбежал на парковке. — она по-своему могла сказать «спасибо» и что она рада, что они сошлись. — А мне — что ты вернулась. — он хотел ответить чем-то похожим, но от этих слов его самого проняла дрожь. Она вернулась к нему. И его жизнь стала другой. Они стоял посреди спальни. Глубокая ночь. Вокруг было совершенно темно. В едва видимом теплом свете различались только черты их лиц и тел, черная ткань ее рубашки на контрасте с бледной кожей, его закатанные рукава и замеревшие в ожидании плечи. В один момент в тишине звучат их одновременные громкие вздохи. Он властно и смело притягивает ее к себе и целует. Так сладко и любовно. Становится жарко. До дрожи. Руки Морган останавливаются где-то в районе ремня на его брюках, она начинает расстегивать пуговицы бледно-голубой рубашки снизу вверх. Думает, что успеет, но срывается, услышав лишь один прерывистый его вздох нетерпения после поцелуя. Он прикусил ее губу, заставив девушку покрыться мурашками. К черту все. Её холодная рука легко и бездумно касается живота, отчего под кожей сразу сокращаются мышцы и проступает пресс. Девушка уже в порыве распахивает рубашку и срывает с его плеч, пуговицы с треском отрываются и летят на пол. Ей сразу становится еще жарче. Теплее. Место, где она чуть дольше задержала ледяные пальцы на его коже, сразу же зажгло огнем и защипало изнутри, когда Гретхен отстранилась. Ему хочется еще, чтобы она успокоила это раздражение и вернулась. Грудь мужчины тяжело вздымается и манит, оставшись без ее внимания. А Гретхен только хотела еще раз взглянуть в его глаза с немым бессмысленным вопросом. Просто убедиться, что это Он с ней. И не страшна больше никакая опасность. Прикосновения ее стана теперь еще желаннее, его хочется обнять, ведь рубашка девушки давно отправилось вслед за его одеждой на пол. Он берет ее лицо в свои руки и притягивает снова, буквально зазывая за собой куда-то в пространство. А она кончиками пальцев осторожно так же касается его подбородка, но невесомо, лишь отвечая на такую непривычную нежность со стороны Теодора. — Думаешь, я тогда так перепугался, что забыл, как это делается? — усмехается обаятельно он, едва оторвавшись от притягательных губ. — Нет, я уверена, ты прекрасно все помнишь… — она тоже улыбается, не открывая глаз. И тут они срываются на настоящее безумие. Ведь любовь в вертикальном положении уже не так интересна… Мужчина под давлением ее сильных рук опускается на шелковую алую простыню. Она главенствующе возвышается над ним, выпрямляясь и улыбаясь, заставляет его тянуться и целовать ее подкаченный аппетитный живот, как знак признания ее власти. Багвелл поднимает на нее свои карие глаза. И ему кажется, что с каждым разом, когда он вот так смотрел на Гретхен, она становилась все прекраснее, желаннее, «вкуснее». При виде обнаженного тела Гретхен — непреступного опасного агента — его сердце невольно тут же билось в десять раз чаще, как в первую их ночь. И он забывает все на свете, вовсе теряется на пару мгновений, но потом собирается вновь. Иногда в проблесках тьмы он видел то самое ее ангельское лицо, настоящее. То, каким оно было, когда она плакала наедине с собой, когда смотрела на дочь или прощалась с сестрой. Светлое, чистое. И только синие глаза и черные брови выделялись на нем дьявольски ярко и узнаваемо красиво. Она так же видела и его временами. Когда он останавливался перед ней, то свет во мраке будто падал из неоткуда именно на его фигуру. Волосы казались словно светлее, растрепанными, как у зверя. Обнаженный напряженный торс. Он смотрит на свои руки, будто замешкался, замер на мгновение, такой мрачный, задумчивый, совершенно непредсказуемый и в то же время, спокойный. Теодор вновь ловит ее улыбку в темноте: глаза прикрыты, Гретхен наклоняется к нему за поцелуем, будто думает, что сама решает, когда его баловать. И тогда руки Теодора сразу же берут ее тело в свою власть. Уже на постели. Это не просто совокупление. Нет, здесь было что-то еще. То, что он, казалось, испытывал раньше. То самое, о чем он вряд ли ей скажет. Но она почувствует… Он проводит языком по контуру ее шеи до подбородка, когда она прогибается, медленно смакуя каждый момент. Ему нравилось это. Здесь уже были его руки, губы, его отметины. Он помнил каждое местечко, каждый изгиб. И мысль об этом будоражит. Багвелл срывается на короткий смешок. И тогда собой буквально припечатывает ее к кровати, сливается с ее телом, проходясь ладонями по ее рукам над головой. Плавно, но сильно и очень чувствительно для нее. Девушку охватывает жар. Огонь преисподней. Она, не открывая глаз и не прерывая вздоха, срывает с них обоих спутанные простыни, чтобы только прохладный воздух коснулся ее разгоряченного тела. Ее разомкнутые губы и вздохи казались такими невинными и искренними, родными, будто она, и правда, испытывала такое в первый раз. Все это льстило Багвеллу. Ведь слышать подобное от нее было так дорого… Эти совершенно восторженные, прерывистые и чувственные вздохи, а не крики, плачь и мольбы о помощи. Это было невероятно. Заставляло чувствовать себя совершенно другим человеком. В котором не осталось ни капли от прошлой жизни. А этот ее голос, который уже проскальзывал между прерывистым дыханием, создавая такие прекрасные и сладкие стоны… Он знал, что Гретхен с ним, что чувствует то же самое. Теодор был бесподобен в этом. Мужчина каждым движением затрагивал все больше ее чувствительных точек, постепенно заставляя дышать чаще и быстрее. Морган сжала в кулак простыни, но не отстранила его от себя, будто принимала специально, как наказание. Он точно чувствовал ее отдачу, ее реакцию и состояние, когда в момент пика ее горячие поцелуи переходили на укусы его шеи, плеча, желая впиться прямо в кожу. Только от одного ее голоса, стона, он сходил с ума и возбуждался так, что уже ей было трудно дышать и приходилось останавливаться, закрыв глаза и прислушиваясь к сердцебиению. И когда Теодор подсадил ее выше, к самому изголовью, а бедра подтянул к себе удобнее, она негромко ахнула от его чересчур резких и сильных движений. Для них двоих это слишком скучно. А должно быть интереснее. Острее. Ярче. И в этот момент ее руки схватились за его плечи в испуге, предупреждая сбавить темп, но не останавливаться. Нет. Она никогда не скажет ему остановиться, замедлиться или остудить пыл, не признает, что не успевает и уже срывается, что это слишком сильно, грубо или быстро для нее. В самом порыве ему хотелось сжать ее сильно, страстно, любовно. И Тедди все равно видел всю эту беспомощность и удовольствие в глазах Морган, движениях и внутри нее. А ей теперь так нужна была его сухая ледяная рука на пылающей внутренней стороне бедра, где он только что побывал, оставив свои следы и дрожь в коленях. Ведь в обычной жизни он мог всегда властно и свободно положить ее туда, слегка задумчиво поглаживая. А Морган не обращала внимания, игнорировала это. Но он знал, что ей нравилось. И Багвелл снова овладевал ею уже поперек кровати, где черные волосы девушки свисали с самого края вместе с простыней. Во время их чувственного взрыва и волны удовольствия он кусал ее нижнюю губу, а после нежно отпускал ее расслабленное тело, сжав напоследок мягкую кожу на той самой внутренней стороне бедра, как свой лакомый кусок. Сердце стучит так быстро и громко, и ей кажется, что он тоже слышит его. И усмехается ей в глаза, через свою жесткую щетину, зная, что это его заслуга. Как поощрение. И его участия в ней становится больше. Он отпускает, потом снова приподнимает ближе к себе, удобнее для одной руки, и еще, сильнее, стараясь забрать все до остатка, использовать ее всю, как если бы ребенок залезал пальцем до дна банки из-под арахисового масла. А когда он позволял ей прикоснуться к чертогам своих мыслей, произнося какие-то грязные фразы, ее накрывала ледяная россыпь мурашек, а на лице появлялась еле уловимая ухмылка… Гретхен поднимает руки и треплет свои волосы, прогибаясь назад. Она чувствовала себя распятой на кровати, обездвиженной им. Морган все чаще отпускала контроль над собой и всем — поддавалась Багвеллу, лишь испытывая наслаждение, которое он один ей давал. Его план уже работал. Она отвыкала контролировать все вокруг и быть непробиваемой ледяной статуей. А вот Тедди всегда следил за всем, за каждым движением. Поэтому, как бы сильна и умела она не была — он был главным ночью. Гретхен никогда не было так хорошо. Большего удовольствия и наслаждения просто не существовало. Она тянется рукой к его спине, нависающей над ней, но вместо объятий только царапает, медленно и приятно. И потом абсолютно расслабленная и удовлетворенная уже сама берет инициативу, тянется к его запястьям. Тонко, но больно покусывает, как злой котенок, проводит мокрым языком, словно львица — награждает, благодарит, выказывает признание ему, как лучшему в своем деле. Морган думала, что одна такая. Гретхен была так податлива Теодору. Это невероятное чувство, когда она двигается ровно в такт с ним, словно они связаны, как одна материя. Он заставляет ее медленно подниматься за своей рукой, как собственную тень. Плавно, красиво, для себя. И смотрит. Как небольшая дрожь пробегается по ее телу, мышцам на животе. Как она, непобедимая и сильная, трепещет и, закрыв глаза, улыбается собственной беспомощности, и в чем-то слабости. Улыбается тому, что, наконец-то сдалась. Все было как в танце, плавно и резко, нежно и грубо, они растягивали моменты и срывались на неконтролируемую страсть. Не хотели останавливаться. Уже несколько часов… могли только целоваться. Откуда только брались силы? Ему нравилось все, что заставляло щекотать нервы. Тедди был всегда готов подхватить любую идею и подыграть ей, завестись с пол оборота. Потому что больше никто не осудит его за его поведение, разврат, желание плоти. В частности — желание Ее. Раньше, в той прошлой жизни, ему всегда было плевать. Это мясо, и он хотел его. Как животное. Как голодный пес. Но с ней чувствовал себя здоровым диким львом, который облизывается, томно смотрит на свою царскую львицу, единственную, щурится, вроде как спокоен — но в любой момент может наброситься, словно… нет. Не тигр. Она видела в нем настоящего мужчину, не смотря ни на что, сильного, дикого самца-зверя, который заводил ее больше, чем кто-либо. Все эти его увлечения были дуростью от нечего делать. Потому что не было женщины. У него не было ее все это время. Поэтому он выплескивал свою «любвеобильность» на остальных. Так думала она. Потому что она была такой же. Когда-то. Искала кого-то подходящего, чтобы просто залезть в эту душу и плюнуть. Но свои чувства не отдавала никому. Она была настоящей. Его женщиной. Она признала теперь это для себя раз и навсегда. Не потому, что он заставлял ее стонать и не бросал уже так долго. Потому, что он любит ее. Он умеет. Они созданы друг для друга, они одинаковые. Оба — не такие, как все. Ведь ей нужен был именно он. Чтобы дать ей то, о чем она никогда не думала раньше. Даже Бог не мог наградить ее этим. У Багвелла появилось много любимых мест на ее теле. Выпирающие жилки на шее, когда он клал ладонь одновременно на нее и край лица, целуя. Гладил сухими пальцами идеальне упругие бедра. Он знал, что подтягивает она их для него, специально, чтобы он любовался, чувствовал их. Запястья, которые он все время норовил схватить одной рукой или впиться зубами, как кот в холку кошки, рыча от нетерпения. И, конечно, гибкая спина, горячая, податливая и крепкая. Но шрамов он опасался до сих пор. С ним Гретхен Морган совсем другая. Раскрывается, взаимодействует, сливается. Но не забывает, кто он такой, и потому напоминает об их безумном «сочетании», казалось бы, чужих вовсе врагов, легкой своей улыбкой. Она всегда нравилась ему. Нравилось то, как она старалась каждый раз сделать что-то новое, не опускать планку, удерживать его внимание, не сводить к обыденности. Сколько же в ней было неукротимого огня. И каждый их раз был потрясающим, как первый — ярким и непредсказуемым. Казалось бы, это невероятно. Багвелл ни разу не пожалел, что открыл ей дверь два месяца назад. Кажется, он уже даже привык к ее запаху, особому, личному… Эти руки, шея, грудь всегда сладко пахли чем-то молочным, вкусным, знакомым. А руки… такие нежные, женственные, мягкие. В отличии от всего ее образа. Наверное, единственное, что выдавало в ней мать. Он угадывал ее чувства по каждому прикосновению. Особенно мурашки у него вызывало то, как она впивалась в его мышцы через тонкую простынь ровно в тот же момент, как он делал все движения сильнее. Так он чувствовал, что она с ним сейчас, всем своим существом. И в конце при долгом-долгом выдохе друг в друга электрический разряд пронесся молнией из его глаз в ее, сопровождаемый его громом тихого рыка и шепотом ее прерывистого дыхания. Шторм закончился. Настоящая буря. Шквалистая и всепоглощающая. Ураган. Жестокий и беспощадный. Но и на этом все не прекращалось. Никаких передышек сейчас, детка. Ведь он, кажется, нашел ее самое чувствительное и до дрожи слабое место. Приз в этой бесценной лотерее. Когда он оказался сзади, и его рука прошлась медленно по ее плечу, а пальцы, пробегаясь по затылку и шее, забрались в черные волосы, локоть надавил на спину между лопаток, заставляя ее тут же выгнуться и запрокинуть голову назад. Она обездвижена. Даже не может поднять руку, чтобы убрать его. Девушка закрывает глаза и размыкает алые губы в немом крике наслаждения. Волна мурашек прямо из этого места разбивается по телу одним импульсом, заставляя каждую клеточку ответно содрогаться, трепетать и сокращаться. Она напрягает пресс, выпуская из себя громкий вздох до конца, чтобы хоть как-то показать ему, что она обезоружена и совершенно беспомощна. Она теряла рассудок от одной мысли, что это Теодор Багвелл делает с ней такое, доводит до исступления, когда она не в силах ничего сделать, кроме как схватиться за что-то обеими руками, чтобы не упасть на подкосившихся ногах. И после всего он разрешает ей выдохнуть и расслабиться. Совершенно опустошенной, без сил и мыслей, упасть на подушки. Но не перевести дыхание — оно слишком ценно для него, поэтому он тут же опускается следом на предплечья, будто не устал вовсе. Теодор целует ее в губы долго, не уставая, забывшись, просто потому, что это приятно, рукой в это время невесомо гладит выемку на спине вдоль позвоночника. Он мог не дать ей отдышаться другим способом, но был не в силах ничего с собой поделать: эти поцелуи казались всегда такими недоступными, желанными и новыми, и в них было больше личного, больше ее и самой любви, чем в сексе. Он никогда не отказывал и вкушал всю их полноту, поглощал и сливался с ее порывом. Ведь он знал, чего стоит поцелуй любимой женщины. Никакого платонического вожделения там не было, как она говорила. Ей этого по-настоящему хотелось. Хотелось сделать ему приятно, зная, что это будет таковым. Да, это то, что звалось всем известным чувством, но для нее все было по-другому. Как это возможно — Гретхен и он? То, что она может целовать его — это более невероятно, чем факт самого физического контакта. Тедди знал, что это, в первую очередь, животное чувство, инстинкт. И она могла это допустить когда-либо. Барроуза Гретхен была не прочь «обслужить» еще в первую встречу, только из чувства платонического влечения. Но сейчас врезала с порога так, что он еще долго будет помнить их последнюю встречу. Вот, в чем проявлялась ее верность. К Багвеллу ее тянуло давно и совсем иначе. Это всегда было между ними. И в каждом их моменте, с каждым взглядом, немного, но Гретхен оставалась опасным агентом, а Багвелл — грязным и обаятельным извращенцем. До сих пор он не мог смириться с мыслью, что она его. Что носит его рубашки, спит в его постели и красит губы красной помадой для него. Конечно, ведь Гретхен Морган делает все всегда только для себя, но… Теодор Багвелл все еще опасается ее и будет уступать в отношениях. Но не здесь… Это единение и слияние душ, потрясающее, необъяснимое. Все их прошлые разы — ничто по сравнению с этим волшебным таинством. Они еще никогда не были так близки. Никогда в своих жизнях так не любили. Гретхен Морган и Теодор Багвелл теперь совершенно другие. Они раскрылись полностью, стали что ни на есть собой. И кто бы мог подумать — что именно друг с другом они найдут глубины самих себя?.. Где, казалось бы, на ледяном облике холоднокровного агента и несчастного маньяка, заложниках своих личностей, все и заканчивалось… Но со встречи этих двоих все только началось.