Slowtown

             Они стояли коленями на деревянном полу друг напротив друга, слегка соприкасаясь кожей. Чонгук наблюдал за каждым подрагиванием ресниц Тэхёна. Маленькое окошко за спиной старшего было занавешено красными бархатными шторами, отчего комната погрузилась в таинственную багровую тьму.       Между коленями Тэхёна стояла газовая лампа, которая освещала маленьким танцующим огоньком, сквозь надежные стены стеклянного колпака, пространство вокруг и бросала мерцающие тени на лица мальчиков, что безмолвно, затаив дыхание, искали друг друга.       — Дай мне свою руку, Гук-и, — произнёс старший с жуткой, взрослой серьёзностью, которая не должна быть присуща семилетнему мальчишке. Ребёнок был удивительно изящным и красивым, хотя черты лица всё ещё были детскими, и им требовалось ещё много лет, чтобы принять окончательную взрослую форму.       Второй же мальчик, что помладше, был чуть выше и костлявей; он протянул руку, полный безусловного, слепого доверия. Волосы его были такими же черными, как у старшего, только совершенно необузданными и длинными: передние пряди падали на глаза, отчего ребенку приходилось отбрасывать их назад.       Старший зажал его ладонь между своими и наклонился к мальчику чуть ближе, пытаясь рассмотреть его нечитаемое выражение лица. Поза Тэхёна показывала, насколько он был напряжён, несмотря на то, что он обхватил ладошку ребёнка тонкими пальцами. Это должно было его успокоить, и старший сдерживался, чтобы не поджать губы.       Он имел ауру человека, который всегда утверждал, что знает, что делать, хотя надеялся, собственно, только на свою интуицию. Может быть, он хотел, чтобы Чонгук вырвал свою руку из его ладоней? Он обдумывал каждое подрагивание руки младшего со страхом и надеждой.       Но Чонгук ничего не делал. Его доверчивые карие глаза смотрели на Тэхёна, ожидая, когда старший возьмет инициативу на себя.       — Ты уверен? — переспросил Тэхён, на что Чонгук порывисто кивнул, криво улыбнувшись и сверкнув тёмными глазами.       Он был готов вложить свою жизнь вместе с ладонью прямо в руки Тэхёну, если бы тот только попросил; он понял это еще в том возрасте, когда не знал разницы между ОН и МЫ. Тэхёну на ум бы не пришло не переспросить что-то у младшего. Он всегда давал Чону знать: у него всегда будет право выбора.       — Тогда повторяй со мной, — пальцы Тэхёна сжали ладошку пятилетнего малыша. — Я, Чон Чонгук…       — Я, Чон Чонгук, — повторил младший, изогнув губы в ухмылке, которую давно скрывал.       — Король и единый правитель Slowtown…       — Король и единый правитель S-slo… Slowtow…       Чонгук нахмурил лоб, пытаясь выговорить это сложное слово.       — Это английское слово, Гук-и. Slowtown. Slow и town. Просто произнеси так, словно оно ударилось о твои губы. Оно звучит мягко, — пояснил старший, снисходительно улыбнувшись.       — Что… что оно значит, Тэ?       — Оно, — старший спокойно дышал, думая, как понятнее перевести слово для малыша на родной язык. — Означает — Медленный город.       — Медленный? А почему медленный? — нахмурился Чонгук, наблюдая за Тэхёном, что смотрел на лампу. Ее огонёк во тьме комнаты был настолько ярким, что перед их глазами танцевали пёстрые пятнышки.       — Помнишь, однажды ты сказал мне, что чувствуешь, как быстро вращается мир вокруг тебя? — старший через силу поднял взгляд на младшего, который с широко раскрытыми, полными доверия, глазами смотрел на него. — Что, когда ты пытаешься контролировать темп, то у тебя это получается?       Чонгук смотрел на него взглядом полного понимания; Тэхён давно заметил, как часто мальчик зависал на его губах, сохранял в памяти каждую из сказанных им глупостей и истин. Он медленно кивнул.       — Вот почему Медленный Город, Гуки. Город, в котором все движется настолько медленно, насколько ты сам захочешь. Целый город, такой же огромный, как и мир снаружи… — он сделал движение рукой в воздухе, указав на окно, из которого можно наблюдать серые дома и небо их родины. — Ты всё решаешь в этом городе. Он — твой. Если ты останешься один, или, когда твоя мама запрётся в своей комнате и будет плакать, поэтому не сможет поговорить с тобой, помни, что у тебя есть Медленный город. Это твоя крепость. Как в этих историях про рыцарей. С замковым рвом, человекоядными крокодилами, засадами и тысячей рыцарей, которые защищают тебя и твой город.       — Мой город?       Тэхён отпустил ладошку младшего и коснулся его лба, а затем всю пятерню запустил в волосы.       — Твой город, Чонгукки. Здесь, везде. Мысли — могущественное место.       — А ты тоже там будешь? — Глаза Чонгука загорелись надеждой. — В этом Сло… Слоу…       — Слоутауне. Нет, ведь он принадлежит тебе.       Он не должен был это говорить. Тэ понял это слишком поздно, когда мальчик в ужасе вырвал свою ладошку из цепких и нежных рук, словно его облили кипятком. На глаза ребёнка накатились слезы. Чонгук выглядел так, будто его только что предал самый близкий человек. На деле, всё так и было.       — Тогда… тогда он мне не нужен. Он мне не нужен без тебя, Тэ.       Старший глубоко вздохнул, наблюдая за посерьёзневшим Чонгуком, который нахмурил лоб. Иногда ему было сложно понять то, что Тэ не может остаться с ним навсегда, что он не может всегда сидеть рядом на этом твёрдом деревянном полу и объяснять законы этого мира. Ким надеялся, что дав ребенку возможность окунуться в Слоутаун, тот попробует быть самостоятельным. Обустроит свой город, установит свои правила и повысит безопасность, которая может существовать независимо от Тэхёна. Потому что он не мог быть с Чонгуком всегда и везде, старший понимал это, даже когда эти мысли причиняли ему боль.       Когда-нибудь Чонгук будет сидеть на этом полу в одиночестве; рядом не будет того, кто бы видел его душу, достигал до самых потемок, который ценил бы его, говорил мягким, мелодичным голосом, пускал бы странные шуточки и хрипло смеялся.       Слоутаун был подарен ему Тэхёном. Это было крайне важно — оставаться в этом мире, который вращался слишком быстро для тебя, где ты был одинок. Тут легко можно стать самостоятельным.       Чонгук научился жить в одиночку не ради Тэхёна или по его примеру, а потому что это чрезвычайно важно.       — Чонгук, — произнёс Тэхён, впиваясь пальцами в колено младшего, сминая ткань его брюк в своей ладони. Чон выглядел очень уязвимым. — Мне не место в Слоутауне. Какой король разделяет власть с другим?       — Н-но… ты король Слоутауна, только ты, — голос Чонгука был тихим, а сам мальчик испытывал смущение, когда переплёл пальцы с Тэхёном. — Тут… в моей голове, Слоутаун, как ты говоришь, это все не моё. Это твоё.       Иногда младший его пугал; иногда он говорил по-взрослому, как те люди, что весь день шепчут его отцу что-то на ухо. Как один из тех людей, разговоры которого они подслушивали, прячась за большими бархатными шторами. Эта жизнь находится в балансе власти и чести, которые выглядят как высокие серые башни, которые могли заселить люди, на той стороне реки по первому щелчку своих королей: Чонгука и Тэхёна.       Иногда Чон действительно являлся окном в будущее, в котором детерминация и лояльность были подчеркнуты так, будто это важный пункт какого-то договора.       Чон Чонгук навсегда связан с ним. Навсегда останется частью его жизни.       — Чонгук, — прошептал Тэхён, убирая пальцы со лба мальчика. — Моя жизнь — это не то, в чём ты должен принимать участие.       Он замолчал, подыскивая правильные слова. Правда в том, что Тэхён уже очень хорошо понимал и знал дно этого мира. Он понимал его побуждение, понимал, что всё это ничего не стоит, чтобы остаться на этой круговой орбите. Он понял, что отец сделал зло, чтобы принести в этот мир добро, и, конечно же, он уже знает, что понятие «коллатеральный» в настоящее время рудиментарно.       Кроме того, многие люди стали вести ограниченную жизнь. Люди, живые существа, принципы и догмы — всё это находилось в границе сферы влияния его отца. Пострадавшие научились извлекать пользу из этого или просто пытались жить как те, кто видел смертельную аварию, оставившую им после себя неизгладимый отпечаток на душе.       Чонгук был первым из тех людей, с которым Тэхён вступил в контакт. Он полюбил его ещё в течение периода сближения, длившегося до возникновения потребности маленького, но храброго ребёнка в сохранении и оберегании Чонгука от всех бед, связанных с его семьёй.       И в этом заключался величайший парадокс, который охватил упрямого семилетнего мальчика.       Если Тэ исчезнет из жизни Чонгука, то ему будет даже лучше. Конечно, первое время мальчик будет плакать целыми днями, ночами, неделями и будет надеяться, что хён просто по какой-то причине не может приехать к нему — возможно, всему виной будет жутко знойный сезон, который уже скоро закончится.       Кроме того, он сможет попросить отца уволить Чэён, чтобы их пути больше не пересекались, чтобы Чонгук самостоятельно вышел из своего хрупкого состояния одинокой маргинальной жизни и стал взрослым, независимым человеком; и однажды настанет день, когда он не будет думать о Тэхёне.       С пробуждения утром и до засыпания вечером он бы думал о ненадежном друге, предателе, который исчез без слов из его жизни.       Если бы Тэхён был силён характером, то непременно сделал бы так. Тогда он мог бы спасти Чонгука от жизни, которая досталась бы ему, если он останется вместе с ним. Он мог бы исчезнуть и стать ходячим разочарованием, объектом детской обиды, ненависти и гнева из-за предательства.       Он посмотрел в лицо Чонгука, в тёмно-карие глаза, которые смотрели на него без всякого стеснения, подозрения и недоверия.       Он мог оставить его вместе со Слоутауном и надеяться, что мальчик поймет, ведь в один прекрасный день Чонгук станет полноправным правителем этого города.       И, всё же, Тэхён не будет делать ничего подобного.       А всё потому, что Чон значил для него больше, чем он мог выразить словами или чувствами. Правда была в том, что Тэхён нуждался в Чонгуке, а не наоборот.       Тогда бы жизнь Тэхёна была бы пропитана одиночеством, глубокими, невыносимыми страданиями, удушающим чувством, что нигде в этом бренном мире нет ему места.       В конце концов, он просто нуждался в Слоутауне. С той разницей, что этот город, задуманный и построенный в соответствии со своей архитектурой, не смог выжить в его голове; в такой холодной расчетливости, в острой, как нож, рациональности, которая убивала фантазию и независимость, словно тяжелые пары алкоголя. Вот почему он хотел оставить Чонгука: чтобы сохранить его замечательную, вечно любопытную и бесстрашную душу, которая слишком много познает из того, что не должна.       — Пожалуйста, Тэ, — произнёс Чонгук в тот момент, когда Ким погрузился в свои мысли; он словно чувствовал, какой глубокий и безмерный страх скрывал от него старший. Как будто он знал, как мало нужно, чтобы разрушить решимость Тэхёна, словно забытый камень, окутанный всякими неустанными дикими растениями, который некогда выставил напоказ свою необработанную внутренность, будучи гордой горной породой.       Чонгук был плющом в той самой решимости Тэхёна, с маленькими такими зелёными усиками, которые обвивали и продырявливали его, пока его стойкость и всё существо не развалились под кончиками пальцев мальчика, и не осталось ничего кроме голого страха.       — Чонгук, — пробормотал Тэхён, чей голос дрожал, а взгляд словно умолял о чем-то. — Ты не хочешь, чтобы я был в Слоутауне. Я… не буду хорошим королём. Не таким, как король Артур, честным и добрым. Я буду тираном. Ты знаешь, кто такой тиран?       Его друг покачал головой, но Тэхён видел, что Чон собирался протестовать, чтобы ему не сказали.       — Тиран — это король, который ставит себя выше своего народа. Он делает зло, и какая ему разница, если он во всём выигрывает. Мой отец — тиран.       — Ты — не твой отец, хён, — сказал малыш, беззастенчиво сжав пальцы друга своими. — Ты… не тиран. Ты — Тэхён. Ты добрый, заботливый и дружелюбный. Ты приходишь ко мне каждый день, хотя у тебя есть дома братья и сёстры. Ты показал мне, что делать, когда ты настолько одинок, что больше не можешь двигаться. Ты… король Слоутауна, моего города, который и твой тоже. И ты хороший король. Любой житель Слоутауна, говорящий на английском, корейском или другом языке, любит тебя так же, как и я. Из-за тебя в моем городе никто не страдает, не голоден и не одинок. Ничто не движется слишком быстро. Даже восход солнца длится несколько часов, чтобы каждый мог видеть, как небо меняет свой цвет, это всегда тепло и ярко, а иногда идёт дождь. Тот летний дождь, падает на тебя, смывая всё твоё беспокойство, как в тот день, когда мы были в порту и простудились.       Лицо Чонгука озарилось широкой, блаженной улыбкой, а Тэхён вздохнул и впитывал в себя каждое из его слов, словно малиновый сироп.       — Наш дворец — это дом, большой дом, и у нас есть собака… и гостиная, наполненная подушками, в которые можно погрузиться, проходя по ней. И каждый день мы строим укрепление, в котором мы смотрим фильмы, которые ты мне показывал, и мы никогда не едим овощи, только пиццу и кимчхиччигэ.       В этот момент Тэхён понял, что точно этого не сделает. То, что он не сможет оставить Чонгука; не важно, облегчит ли он жизнь младшего — если не сейчас, то через несколько лет точно, Тэхён превратит беззаботность в что-то, что изменит его сущность.       — … и никто не сможет причинить нам вреда, потому что у нас есть охранники, которые спасут нас, Тэ! А если они не справятся, то сбросим обидчиков в озеро, и пусть гигантские акулы проделают свою работу, — он прервался, взглянув на лицо друга. — Ты плачешь, Тэ?       Ким поспешно заморгал, вытирая глаза рукавом кофты и стараясь думать об океане. Это был первый раз, когда Чонгук описал Слоутаун, отчего Тэхёну не пришлось добавлять сведений о том, как выглядел мир.       — Ты… видел Слоутаун, Гук-и, — ответил он, наконец, пытаясь не обращать внимание на испуганное выражение лица своего друга. — Ты, действительно, король.       — Не без тебя, — ответил Чонгук, а Ким даже не пытался перечить. Он больше не хотел притворяться, что не хотел быть частью Слоутауна, даже того, что придумал сам Чонгук, даже в самой глубине своей души.       — Ладно, Гук-и, — пробормотал он, касаясь тонких пальцев младшего со всей своей нежностью. — Тогда я тоже буду править с тобой Слоутауном, если ты этого хочешь.       Улыбка Чонгука душила своей глубокой заботой с решительностью, отчего он почти сразу же он почувствовал боль. Этот пятилетний мальчик, стоявший перед ним на коленях на холодном полу, никогда не покинет его: ни в мыслях, ни в жизни. Он представлял, как он терпел бы то, что произошло бы в будущем, в котором нет Чонгука.       Он знал совершенно точно, как это эгоистично, и однажды он будет ненавидеть себя за это, но страх, который парализовал его мысли, дыхание и надежды, говорил, что это защита детской, глубоко испуганной души.       Он переплёл свои пальцы с чонгуковыми и почувствовал, как его холодная кожа теплеет.       Его друг улыбается и крепко держится за пальцы, словно они его единственное спасение, которое он искал, а не как было в реальности (он ещё это не знал).       Огонёк газовой лампы вдруг замерцал, когда Тэ отпустил пальцы Чона и посмотрел на младшего, слегка наклонив голову вбок, виня и ненавидя себя. Он любил Чонгук-и так сильно, как ненавидел себя в этот момент; каждый сантиметр его тела требовал, чтобы он не пытался убежать от Чонгука.       — Тэ? — вдруг спросил Чонгук.       — Да?       — Ты… придешь ко мне завтра?       Ох, эта невинность! Сила и красота этих карих глаз, которые сожгли его ещё при первой встрече до самой глубины души, нашли отклик и место себе на этом же пепелище. Тэхён навеки в их власти; эти тёмные, шоколадные и нежные глаза.       Его ответ был искренним, но пропитан сомнениями:       — Конечно, Гук-и. Я никогда тебя не подведу.       Когда Чонгук улыбнулся, Тэхёну показалось, что, возможно, он сможет сохранить его от всего этого, что их дружба, связь двух душ, будет вести их.       Может быть, если он позволит Чонгуку проникнуть в беззаботную часть своей жизни.